Мститель - Форсайт Фредерик - Страница 20

• Предыдущая
• 20/72
• Следующая

Когда женщина выговорилась, Декстер улыбнулся ей и сказал, что она может идти. Потом повернулся к мистеру Муонгу:

— А теперь пойдемте в кафетерий, и вы сможете рассказать мне, кто вы такие и что здесь делаете.

Говорил он на родном языке мистера Моунга. Вьетнамском.

На угловом столике в кафе на первом этаже Декстер внимательно осмотрел камбоджийские паспорта и другие документы, удостоверяющие личность их владельцев.

— Их проверяли лучшие эксперты Запада и признали подлинными. Где вы их добыли?

Беженец посмотрел на свою миниатюрную жену:

— Их изготовила она. Она — из нгхи.

Во Вьетнаме существовал клан, представители которого многие сотни лет были научной элитой Дайвьета, феодального государства, в середине девятнадцатого века завоеванного французами. Среди прочего они были удивительными каллиграфами. Мастерство передавалось из поколения в поколение. Они готовили все документы императоров.

Но времена изменились, в Индокитае надолго обосновались французы, потом появились японцы, в 1945 году началась освободительная война, и навыки нгхи нашли новое применение: некоторые из них переключились на изготовление поддельных документов.

Эта миниатюрная женщина в очках с толстенными линзами «сломала» глаза во время войны, изготовляя в подземной мастерской паспорта и удостоверения личности для агентов Вьетконга, настолько совершенные, что ее подопечные без опаски появлялись в любом южновьетнамском городе. При проверках их документы никогда не вызывали подозрений.

Кел Декстер вернул паспорта.

— Как я уже спрашивал наверху, кто вы и почему приехали сюда?

Жена начала плакать, муж накрыл ее руку своей.

— Меня зовут Нгуен Ван Тран. Я здесь, потому что бежал, проведя три года в концентрационном лагере во Вьетнаме. Это, во всяком случае, правда.

— Так чего ради вы притворялись камбоджийцем? Америка приняла много вьетнамцев с Юга, которые сражались на нашей стороне.

— Потому что я был майором Вьетконга.

Декстер медленно кивнул.

— Да, тут могли возникнуть проблемы, — признал он. — Рассказывайте. Все.

— Я родился в 1930 году, далеко на юге, у самой камбоджийской границы. Вот почему я свободно говорю на кхмерском. Моя семья никогда не разделяла коммунистических взглядов, отец был убежденным националистом. Он хотел видеть страну свободной от колонизаторов, тогда еще французов. И меня воспитывал в том же духе.

— Полагаю, это правильно. Но зачем было становиться коммунистом?

— В этом и заключалась моя проблема. Потому-то я и оказался в концентрационном лагере. Коммунистом я не стал. Только прикинулся.

— Продолжайте.

— Мальчиком, до Второй мировой войны, я учился во французском лицее, хотя мечтал о том, чтобы участвовать в борьбе за независимость. В 1942 году пришли японцы и выгнали французов, хотя режим Виши вроде бы был их союзником. Мы стали бороться с японцами.

Возглавили борьбу коммунисты во главе с Хо Ши Мином. Они были эффективнее, опытнее, безжалостнее националистов. Многие перешли на их сторону, но не мой отец. Когда в 1945 году японцы, потерпев поражение, ушли, Хо Ши Мин стал национальным героем. Мне было пятнадцать, я уже участвовал в боевых действиях. Потом вернулись французы.

И война продолжалась еще девять лет. Хо Ши Мин и коммунистический Вьетмин вобрали в себя все остальные движения. Тех, кто возражал, ликвидировали. Я участвовал и в той войне. Был среди тех людей-муравьев, которые по частям перетаскивали артиллерийские орудия через горные перевалы около Дьенбьенфу, где французы в 1954 году потерпели решающее поражение. Последовали Женевские соглашения и новая беда. Мою страну разделили. На Север и Юг.

— Вы вновь начали воевать?

— Не сразу. Какое-то время жили в мире. Ожидали референдума, составной части Соглашений. Когда же референдум не состоялся и династия Дьема, правящая на Юге, отказалась его проводить, понимая, что проиграет, мы вновь начали воевать. Выбирать пришлось между Дьемами с их коррупцией на Юге и Хо и генералом Гиапом на Севере. Я сражался под началом Гиапа. Видел в нем настоящего героя. Я выбрал коммунистов.

— Вы все еще были холостяком?

— Нет, уже женился на моей первой жене. У нас было трое детей.

— Они все еще там?

— Нет, умерли.

— Болезнь?

— Бомбы, сброшенные с «Б-52».

— Продолжайте.

— Пришли первые американцы. Еще при Кеннеди. Вроде бы как советники. Но для нас режим Дьема стал еще одним марионеточным правительством, таким же, как те, что были и при японцах, и при французах. Вновь мою страну оккупировали иностранцы. Я вернулся в джунгли, чтобы сражаться.

— Когда?

— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем.

— Еще десять лет?

— Еще десять лет. Когда все закончилось, мне уже было сорок два, и половину моей жизни я прожил как животное, голодный, больной, испуганный, под постоянной угрозой смерти.

— Но после 1972 года у вас появился повод для радости, — заметил Декстер.

Вьетнамец покачал головой.

— Вы не понимаете, что произошло после смерти Хо в 1968 году. Партия и государство попали в другие руки. Многие из нас сражались за свою страну в надежде, что в ней найдется место инакомыслию. Но те, кто выхватил власть из рук Хо, придерживались других взглядов. Патриотов одного за другим арестовывали и казнили. Приказы исходили от Ле Дуана и Ле Дык Тхо. Они не обладали внутренней силой Хо, который понимал, что не могут все люди шагать строем. Эти знали только один способ борьбы с несогласными — физическое уничтожение. Власть секретной полиции росла день ото дня. Вы помните наступление 1968 года, наступление Тет?

— Чертовски хорошо.

— Вы, американцы, похоже, думаете, что мы одержали в нем победу. Это не так. Задумали наступление в Ханое, приписав авторство генералу Гиапу, который на самом деле потерял всякое влияние. Вьетконгу приказали перейти в наступление. И оно нас погубило. Как того и хотелось Ле Дуану. Сорок тысяч наших лучших офицеров и солдат погибли в смертоубийственных операциях. В том числе и все лидеры освободительной войны на Юге. С их смертью Ханою более не угрожало соперничество. Кадры северовьетнамской армии возглавили наши отряды, аккурат перед окончательной победой. Я был одним из немногих выживших южновьетнамских националистов. Я хотел жить в свободной, объединившейся стране, где нашлось бы место и свободе культуры, и частному сектору, и фермерским хозяйствам. Сражался за одно, а получилось другое.

— Что именно?

— Настоящие погромы начались после окончательного захвата Юга в 1975 году. Два миллиона китайцев лишили всего нажитого, обрекли на рабский труд или бегство из страны. Я возражал. И не только я. Тогда появились концентрационные лагеря для вьетнамцев. Сейчас в них двести тысяч заключенных, в основном с Юга. В конце 1975 года агенты Сонг Анг, секретной полиции, пришли за мной. Я написал слишком много писем протеста, в которых говорил, что преданы идеалы, за которые я боролся. Им это не понравилось.

— И сколько вам дали?

— Три года лагерей, стандартный срок на «перевоспитание». Потом три года под постоянным наблюдением. Меня отправили в лагерь в провинции Хатай, в сорока километрах от Ханоя. Они всегда посылают человека подальше от дома, чтобы затруднить побег.

— Но вы сумели убежать?

— Сумела моя жена. Она действительно медсестра, как и специалист по поддельным документам. А я действительно был директором школы в те недолгие годы мира. Мы встретились в лагере. Она работала в лазарете. Я пришел с абсцессами на обеих ногах. Мы разговорились. Полюбили друг друга. Можете себе такое представить, в нашем-то возрасте. Она вытащила меня оттуда. Ей удалось сохранить золотые украшения, так спрятать, что их не нашли, не конфисковали. На них мы и купили билет на сухогруз. Теперь вы все знаете.

— А почему вы думаете, что я могу вам поверить? — спросил Декстер.

— Вы говорите на нашем языке. Вы там были?

— Да, был.

— Воевали?

— Да.

• Предыдущая
• 20/72
• Следующая