Воин Опаловой Луны - ван Ластбадер Эрик - Страница 9

Мойши рассмеялся.

– Да уж, клянусь богами! Без твоей помощи всем этим торгашам при делах с шаангсейскими гильдиями пришлось бы туго.

– Торговая гильдия – хорошая мысль, но кто знает, будет ли она действовать? В ней столько разных членов из стольких стран, что может такой большой плюх получиться! – Регент потер руки. – Поздновато уже. Останешься на обед?

– В другой раз, Эрант. У меня встреча с Коссори…

– А! Не понимаю, что ты нашел в этом шалопае?

Мойши добродушно усмехнулся.

– Думаю, что тебе не только его нрав не по вкусу, регент.

– Ха! Да чихал я на бесполезных личностей. Ты сам прекрасно это знаешь. И мне все равно, как они себя ведут. Твоему приятелю некуда время девать, он никому ничем не помог. Скажи мне, зачем он нужен другим или самому себе?

– Он прекрасный музыкант, – сказал Мойши, не в первый раз порываясь рассказать о нем побольше.

– Может быть, друг мой, но я не слишком уважаю этих балбесов, которые развалятся себе на площади да играют музыку целый день. А по ночам…

– Нынче вечером он ведет меня на Шариду.

Регент резко отвернулся.

– Считай, что я не слышал.

Мойши был озадачен.

– Неужто это так ужасно? Ведь в Шаангсее много невольничьих рынков.

Эрант повернулся к нему. Кровь отлила от его лица.

– Ты не знаешь?

– О чем?

Регент легко коснулся его плеча.

– Друг мой, тебе еще много предстоит узнать об этом городе. Шарида не простой невольничий рынок. И в один прекрасный день я его уничтожу.

– Может, расскажешь все же?

Эрант покачал головой, как будто силы вдруг покинули ею.

– Не буду я больше о нем говорить. Пусть твой хороший приятель Коссори ответит на твои вопросы. – Он пригладил рукой волосы, сделал несколько шагов от стола. Его ноги слегка пощелкивали. – Но прежде чем ты уйдешь, нам надо обсудить одну важную вещь. Завтра в начале часа баклана должен прийти в порт буджунский корабль «Цубаса». Я уверен, что твои поздние похождения не помешают тебе встретиться со мной точно в это время на пирсе Трех Бочек, а? – улыбнулся он.

Мойши встал.

– На этот счет не бойся, Эрант. Буду. И к тому времени, надеюсь, появятся новости о событиях в Кинтае. – У дверей он обернулся. – Кстати, как зовут эту девчонку, дочь куншина?

– Чиизаи.

Теперь была очередь Мойши улыбнуться.

– Ну, хоть имя красивое.

– А чего ты хотел? – сказал Эрант. – Она буджунка.

Коссори жил в переулке Серебряной Нити. Это была узкая полуразрушенная улочка, ничуть не подходившая к своему названию. Здесь, в постоянной тени более высоких домов, всегда было темно – днем стояли сумерки, а ночь была просто непроглядной. Уличных фонарей не было, как на более широких или главных улицах и площадях. Но этот постоянный мрак ничуть не угнетал Коссори. Напротив, забавлял. Он исповедовал любовь к темноте. Хотя, несмотря на все это, его трудно было застать дома. Он предпочитал, как заметил Эрант, торчать целыми днями на широких, залитых солнцем площадях Шаангсея и играть музыку. Он был незаурядным музыкантом, искусным в игре на флейте, духовом инструменте, равно как и на киогане, овальном струнном инструменте, маленьком, с нежным звучанием, на котором очень трудно было играть.

В любой день поутру Коссори в его яркой разноцветной тунике можно было увидеть на площади Хейдории. А в полдень он наверняка будет торчать на площади Двойной Бочки и задумчиво бренчать среди суетливой толпы спешащих мимо людей.

Он был невелик ростом, но широк в плечах и узок в поясе, что при его невероятно мощных ногах заставляло смотреть на него уважительно. Его черные блестящие волосы были чуть длиннее, чем принято было носить в Шаангсее, – стянутые узлом в хвост, они достигали крестца. Это было внешним проявлением его внутреннего сопротивления традициям.

У него были тысячи знакомых, но мало друзей, отчего его дружба с Мойши казалась делом необычным. Мойши в нем отчасти привлекала, конечно, странность, поскольку сам Мойши зачастую тосковал в обществе людей, которым, кроме баб да денег, больше ни до чего дела не было. И, несомненно, именно тогда Мойши сильнее всего тянуло в бурное море, ко вздохам влажного соленого ветра над натянутыми канатами, к успокаивающему покачиванию просмоленной палубы, к брызгам, летящим изпод рассекающего волны носа корабля, когда все паруса обвисли в предчувствии грядущего ветра.

Не то чтобы им обоим не везло с женщинами. Не раз они отправлялись в странствие по обширному лабиринту городских улиц в поисках совершеннейшей из всех шлюх. Конечно же, их поиски так и не увенчались успехом, поскольку иначе тогда их забавам пришел бы конец. Коссори был невероятно жаден до женщин. Не обязательно изза плотских утех – сочувствие, казалось, для него куда важнее. И не раз уже Мойши видел своего друга в тяжелом, иногда безнадежно угнетенном состоянии, даже среди веселой ночки в мягких объятиях женщин Шаангсея.

Этим вечером Коссори сидел в середине площади Джихи, в тени памятника Кири из белорозового кварца, памятника последней императрице Шаангсея. Скульптура представляла собой женщину, превращающуюся в КейИро Де, божественного покровителя города, чтобы, как говорили легенды, хранить Шаангсей от всех напастей. Это был морской змей с женской головой. Как потом говорили очевидцы – те, кто называл себя очевидцами, – они своими глазами это видели, именно так погибла Кири в последний день Кайфена. И кто мог возражать им? Так думал Мойши, глядя с теплотой на каменное подобие лица Кири. В своих с ДайСаном приключениях он был очевидцем многого куда более странного и страшного.

Через суетливую толпу людей, спешащих на ужин домой или в прокопченные харчевни города в преддверии загульной ночи, он пробился к Коссори.

Коссори играл на флейте. Он сам ее сделал, отказавшись от традиционного бамбука и эбенового дерева ради меди. Металл придавал нотам тоскливый заунывный оттенок, и в этом его флейта была неподражаема.

Мойши стоял у дальнего конца площади и слушал. Он изучал лицо Коссори, снова отмечая его угловатые черты – высокие скулы, широкий нос с точеными крыльями и светлосерые непокорные глаза. Вне всякого сомнения, это было сильное лицо, незаурядное. И все же в нем светилась глубоко затаенная печаль, эхом сквозившая в музыке.

Мелодия окончилась, и Мойши подошел к музыканту. Коссори поднял взгляд, увидел Мойши и улыбнулся:

– Привет!

– Привет, Коссори. Красивый напев. Новый?

– Только утром закончил. – Он протянул руку. – Посиди в тени легенды. Денек выдался жаркий.

Мойши глянул наверх и сказал:

– Мне кажется, что Кайфен был так давно…

– Мгм… Да, человеческий разум великолепно устроен для того, чтобы забывать боль и страдания. Хвала богам, они тускнеют быстрее, чем воспоминания об удовольствиях, которые, сдается, никогда не остывают. – Он сунул медную флейту в вытертый замшевый чехольчик, затем в жесткий кожаный футляр. – Мы легко забыли об этом времени, Мойши, уверяю тебя.

Он пожал плечами. – Мир куда лучше, когда в дело не вмешивается колдовство.

– Есть не только черное колдовство, но и белое, – сказал Мойши, думая о ДайСане.

– Нет, дружите. Насколько я понимаю, все колдовство – дурное цузуру.

Мойши знал, что это словечко на шаангсейском диалекте имеет несколько значений. Он был уверен, что сейчас его друг имеет в виду «магическое заклятие». Но он был удивлен и так об этом и сказал.

– Все эти люди, – он махнул в сторону людной площади, обведя рукой всех спешащих по делам людей, – знают только, что ты прекрасный музыкант, Коссори. Даже регент, думаю, ничего не подозревает. Но я знаю, чем ты владеешь, и не думаю, что твой страх лишь маска.

Коссори вздохнул.

– Больше никому в мире я бы в этом не признался. Мойши, но я и вправду боюсь колдовства. Оно меня пугает потому, что я не понимаю его правил. Я чувствую себя бессильным перед ним, даже вот с этим. – Он сжал кулаки и поднес к своим глазам. – Даже коппо ничто против магии.