Русская война. 1854. Книга 2 - Савинов Сергей Анатольевич - Страница 8

– Но сделал то, что было должно, – я закончил фразу сам. – Да, нас ждали. После прошлого инцидента мы подозревали это, поэтому сразу планировали операцию с учетом возможной ловушки.

– И как же вы это делали? Я ведь правильно понимаю, Григорий Дмитриевич, что, несмотря на годы службы, реального боевого опыта у вас нет? – Дубельт продолжил давить.

– Кстати, поддержу вопрос, – включился Меншиков. – Я узнал все детали и был искренне удивлен, сколько всего вы смогли предусмотреть. Более того, сохраняли хладнокровие и вносили корректировки прямо по ходу действия.

Генерал-адъютанту не очень нравилось играть на стороне третьего отделения, но в то же время ему хотелось понять этого молодого офицера. Если бы не просьба царя, он бы уже дал ему следующий чин, но… Возможно, государь и прав, с таким норовом Щербачев может не только пользу принести, но и шею свернуть. А пока… Пока пусть учится, пусть набивает шишки, растет, чтобы на самом деле принести пользу Отечеству.

– Я на самом деле не боевой офицер, – заговорил тем временем штабс-капитан. – У меня правда нет опыта, и я, зная об этом, готовился к войне по-другому. Учился развивать разум, учился смотреть на каждую схватку шире, чем это принято.

– Поясните, – почти ласково поддержал Щербачева Дубельт.

Меншиков невольно вспомнил слухи, которые ходили об этом офицере охранки. Все, кто с ним беседовал, даже по самым страшным делам, грозящим им казнью, не могли не отметить его вежливость и умение расположить к себе.

– Конечно, – штабс-капитан ничуть не смутился. – На бой можно смотреть просто как на столкновение двух сил, и тогда кажется, что побеждать должен тот, у кого больше батальонов. Но это не так… Иначе сорок лет назад Наполеон добился бы своего, но вместо этого война закончилась в Париже, а не в Москве. Что еще тогда можно добавить в уравнение? Боевой дух? Точно да, помним про двенадцатый год. Технические новинки? Ясное дело, мы сами столкнулись на Альме с нарезным оружием, и было бы глупо отрицать его силу.

– И вы об этом думали еще до Севастополя? – Дубельт опять мягко подтолкнул Щербачева.

Меншиков оценил тонкость момента. Леонтий Васильевич вроде бы и вежливость проявлял, и в то же время не давал своему собеседнику собраться с мыслями, заставляя говорить не правильные фразы и слова, а то, что на самом деле было у того на уме.

– Конечно, задолго до Севастополя и всей этой войны, – кивнул штабс-капитан. – Думал, пытался собрать в одну систему и в итоге понял, что все, о чем мы говорили выше, это только один уровень. Чтобы система заиграла, нужно было добавить в уравнение такую единицу как время.

– И что оно дало?

– Четыре этапа любого сражения, которые нужно учесть и проработать заранее, чтобы победить. Первый – дебют. Например, дикари думают только о нем, бросаясь в бой и даже не пытаясь помыслить, а что же будет дальше.

– Дебют – это как в шахматах или опере?

– Именно. После дебюта идет его развитие. Так, ударив в лоб, рыцарская конница преследует врага, а каре, выдержав натиск противника, начинает расстреливать его, не давая добраться до своего мягкого подбрюшья. Чем лучше разыгран дебют, тем лучше можно его развить.

– Кстати, а в нашем случае дебют – это что? – с интересом уточнил Корнилов.

– Для наших врагов дебютом была игра шпиона. Именно он направил нас в ловушку, которая по сути является ограничителем возможности развивать свой дебют для противника. И мы, чтобы это правило обойти, создали как можно больше точек воздействия.

– Чтобы получить возможность действовать хоть где-то, если в другом месте вас остановят, – Дубельт снова перехватил нити разговора.

– Именно, мы старались страховать каждое из направлений. Каждый из идущих по суше отрядов знал, где и как его прикроют. Единственные, кто действовал на свой страх и риск – это пилоты, но они просто не должны были заходить в зону поражения вражеских орудий, – по голосу Щербачева стало понятно, что он до сих пор не знает судьбу своих «Карпов», и это сильно гнетет молодого офицера.

– Вернемся к вашей схеме, – Дубельт заметил это и не стал ничего рассказывать, чтобы поддержать тревогу собеседника. – Если вы оперируете шахматными терминами, то после дебюта и его развития идет кульминация или late game и, наконец, эндшпиль. Кстати, я слышал, что вы используете французскую метрическую систему, теперь вот английские понятия…

– Это неважно, – Щербачев как будто даже не заметил обвинения. – А так вы правильно сказали. Начав партию и развив ее, мы оказываемся в ситуации, когда нужно ее завершать. Некоторые не обращают на это внимание, некоторые, наоборот, готовятся, чувствуя нужный момент умом или природным чутьем. Можно вспомнить монголов Субэтэя и Батыя, которые разбивали княжеские дружины, выводя их на засадные полки. Или Наполеона. Некоторые из вас ведь лично видели, как он без всякого сомнения вводил в бой свою гвардию – опять тот решительный удар, который в нужный момент переворачивает правила игры.

– И что же вы предприняли на этапе кульминации сражения? – снова не удержался Корнилов.

– Я хотел отступить, – удивил всех Щербачев. – Поставил значение эндшпиля, то есть того, что будет после битвы, выше самого сражения. В тот момент я считал, что сохранить людей важнее любой даже самой полной победы. Но потом мы увидели падение нашего шара… И опять же с точки зрения эндшпиля, того, с чем я закончу этот бой, я уже не мог отступить. Иначе бы потерял своих солдат, дал бы их храбрости сгореть в той ночи.

– То есть вы рискнули не ради своего пилота? – удивился Нахимов.

Меншиков невольно подумал, что сам Павел Степанович точно бы рискнул.

– Его я тоже хотел спасти, – вздохнул Щербачев. – Но, если быть честным, выиграть эндшпиль было важнее. Но что меня радует, – его глаза неожиданно блеснули, – на войне обычно такие вот правильные дела и выгода часто идут рука об руку. Спасти своих, храбро сражаться, любить Родину – это то, что важно и для победы, и для собственной души.

Щербачев замолчал. Немного удивленно – словно сам не ожидая от себя таких слов. Впрочем, Меншикову они понравились. Было в речах штабс-капитана и что-то чужое, холодное, рационально-неправильное, но в то же время он точно оставался своим, русским человеком.

Вот так и закончился мой допрос. Потом мне рассказали о потерях: помимо трех десятков раненых, еще было шесть погибших. Удивительно мало для того, что мы сделали. И удивительно много просто для меня… К счастью, каждого из наших удалось вытащить, и я еще даже успевал на отпевание.

А вот с пилотом Золотовым было ничего не понятно. Дубельт успел поговорить со Степаном и другими летчиками, и никто из них не видел, как в того попали. Просто в один момент «Карп» Золотова вышел из строя и полетел в сторону берега. От него попробовали отвлечь внимание, подсветив другой шар с помощью ускорителей, но… Золотов словно не обратил на это внимание.

– Я бы мог подумать, что это очередной ваш перебежчик, – заметил Дубельт, – но, как и в прошлом случае с мичманом Кононенко, к ситуации есть вопросы. Если пилот уходил к врагам сам, и те его ждали… А они точно чего-то ждали. Тогда зачем стали в него стрелять?

Ни у кого не было ответа на этот вопрос. Но я невольно почувствовал признательность к нашему гостю за то, что тот постарался во всем разобраться, прежде чем раскидываться обвинениями. В чем-то местное третье отделение мне начало даже нравиться.

– Кстати, господин штабс-капитан, – после беседы у Меншикова Дубельт увлек меня в сторону, чтобы побеседовать еще немного уже только вдвоем. – Расскажите, а как вы дошли до этой вашей шахматной системы?

Как дошел? Просто старался систематизировать будущий бой, а потом подогнал под одну из новомодных игровых теорий из будущего, про которые так любили болтать в моем старом офисе, еще до завода… На самом деле любая систематизация помогает, хотя бы просто чтобы держать в уме как можно больше уровней противостояния. Но как про это сказать Дубельту? Кстати, а кто он по званию? Я только сейчас оценил его погоны – кажется, генерал.