Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 77

Взяв барахло в руки, я встал у койки, готовый, если надо, стоять долго. Прецеденты были…

Короткая, но очень насыщенная пауза длилась всего несколько секунд, но по ощущениям — часы!

— Пошли! — дёрнул подбородком физрук, и я, под его конвоем и под прицелом десятков глаз, передислоцировался с соседнюю спальню, из которой уже закончили вытаскивать кровати — все, кроме двух.

— Из-за тебя и мне теперь… — с ненавистью сказал педагог, пиная носком бутсы металлическую ножку кровати, — караулить! А по мне, если бы тебя…

Он махнул рукой и так многозначительно прищурил глаза, что расшифровки не потребовалось. Ещё раз сплюнув, он улёгся на койку, не раздеваясь, и закурил.

— Отбой! — чуть запоздало рявкнул он, привстав и зло глядя на детдомовцев, столпившихся у двери, — Сейчас докурю и проверю, и если…

Он не договорил, но дети вмиг испарились, да и я поспешил раздеться, нырнув под одеяло. Спа-ать…

— Забодал… — цедит Игорь Валерьянович, стоя в открытой двери душевой и комментируя каждое моё действие очень едко, зло и максимально обидно, — Ну что ты свои трусы застирываешь? Обтрухался, и теперь ночной позор пытаешься скрыть⁉ Я, Савелов…

Затяжка, дёрганое движение кадыка и дым, выпускаемый сквозь ноздри.

— … живу в десять раз дольше, чем ты дрочишь! От меня-то что скрывать?

Стараясь не обращать на него внимания, намыливаю трусы — их, как и носки, я стираю каждый день. Это одна их тех немногих вещей, что позволяет сохранить самоуважение.

— Ну что писюн трёшь? — а это уже коммент к моей помывке, — Меня уже совсем не стесняешься, да?

Закончив мыться, вытираюсь, одеваюсь и выхожу. Мельком вижу своё отражение в облупившемся зеркале, и то, что я вижу, не очень-то радует.

— Дрочила! — и в душевую, пихнув меня плечом, входят желающие помыться.

Нисколько не сомневаюсь, что, наслушавшись комментариев физрука и ненавидя меня по велению начальства, они додумают то, чего не было и чего они не видели сами, и, месяцев через несколько, с пеной у рта будут уверять, что лично видели, как я дрочу, ебу местных жучек и всячески разлагаюсь.

Соответствующая информация пойдёт и в личное дело, и в медицинскую карточку, и… Ну классика же! Очернить противника, расчеловечить его, попытаться, поливая такой вот грязью, заставить сомневаться как в самом человеке, так и в том, что он говорит.

Завтракал я, уже привычно, за отдельным столом, давясь даже не двойной, а тройной порцией под взглядами детдомовцев. Это ещё одна причина для ненависти, и…

… хотелось бы сказать, что их понимаю, прощаю и так далее, но… нет. Не могу, да наверное, и не хочу прощать.

— На! — вещи, отданные на хранение несколько дней назад, с силой пихаются мне в руки, на физиономии завхоза нескрываемое отвращение, усугубляемое похмельем, — Переодевайся!

— Живо давай! — а это уже физрук, смотрящий на меня лютым волком. Плевать… я понимаю, что в детдом уже не вернусь!

Как бы ни сложились обстоятельства, но это — водораздел! Я. Сдаю. Казённые. Вещи. Точка!

Внутри меня сумбур — такой, какого не было, наверное, в самом начале моего здесь появления. Ну… голова разве что работает лучше, или вернее сказать — быстрее. Но там, внутри, мятущийся хаос, столкновение галактик, Большой Взрыв!

Меня кидает от самых радужных надежд, до пучин депрессии. От эйфории до желания перегрызть себе вены зубами прямо здесь и сейчас, потому что проще умереть, умереть всем назло, чем жить вот так…

— Ждать тебя… — но вопреки своим же словам, Валериан Игоревич не дожидается, когда я зашнурую правый ботинок и дёргает меня за руку, потащив за собой. Иду, чтобы не наступить на шнурок, враскачку, широко расставив ноги.

— Да тьфу ты… — повернувшись, он сплёвывает отнюдь не фигурально, — как обосрался! Даже шнурки завязать не можешь! Одно слово…

Во дворе уже стоит служебный «Москвич» Татьяны Филипповны, и служебный усатый водитель, старательно не глядя по сторонам, полирует тряпочкой капот. На лице — самоуважение не по чину и усы, торчащие задорно и куртуазно. Не мужчина, а мечта одиноких женщин за сорок, тоскующих без крепкого мужского плеча, запаха табака и алкоголя, ну и да, усов на соседней подушке.

Ищу взглядом милицейский автомобиль, но нет… пока или вообще? Просвещать меня, естественно, никто не думает, да и… какая, собственно, разница?

Ждём… я молча, завязав наконец ботинок, а физрук, закурив, нашёл общий язык с шофёром, обсуждая, естественно, меня. Ну и до кучи — родителей, нацию и то, что всех нас следовало бы…

… но что именно с нами следовало бы сделать, не договаривается. Они же не эти самые… не фашисты! Фашисты — это мы. Я.

Ждём Татьяну Филипповну, которая сейчас с озабоченным видом слушает завуча по воспитательной работе, изредка кивая и перебирая какие-то бумаги, не забывая в них заглядывать, принимая вид ещё более озабоченный.

У Елены Николаевны вид сильно потускневший, хотя она и раньше была, как молью поеденная. Дорого ей далась моя история… и нет, не жалко, ни капельки не жалко!

Из слухов, которыми со мной не делятся, известно, что у директора внезапно возникли неотложные проблемы со здоровьем, которые требуют если не операции, то как минимум — длительного, серьёзного обследования и не менее длительного и серьёзного лечения. До тех пор, пока проблема не рассосётся…

Поплыв к «Москвичу» тяжело гружёной каравеллой, Татьяна Филипповна, опираясь на услужливо поданную руку галантного усатого кавалера, уселась на переднем сидении. Водитель, шевельнув усами и грозно посмотрев в нашу сторону, скользнул на своё место с видом капитана, взошедшего на мостик.

Короткий разговор между ними, и шофёр, обернувшись назад, махнул нам рукой.

— Ну! — тут же пихнул меня физрук, — Чего стоишь! Давай, забирайся!

Без нужды пхнув меня в открытую дверь, он уселся с другой стороны. Хлопки закрывающихся дверей, и мы поехали. Впереди суд…

… и больше пока не могу ничего сказать. Будущее туманно.

Реальность, зашелестев, скомкалась фольгой от шоколадки, а время и пространство приобрели иные физические константы. Вот только что, кажется, мы выехали из ворот детдома, расположенного не в самом ближнем Подмосковье, и почти тут же — мы уже на шоссе, подъезжаем к Москве.

Это, конечно же, могут быть игры разума, но…

… Валериан Игоревич курит всё ту сигарету — памятную, с чернильным отпечатком пальца на бумажной гильзе, а жирная капля пота, прочертившая дорожку на лбу Татьяны Филипповны, всё ещё медленно ползёт по жирной щеке, собирая по пути румяна и пудру.

Скорее всего, это мне только кажется, но…

… может быть, и нет!

В голову лезут разные странные мысли. Размышляю об «Алисе[vi]», написанной, между прочим математиком, и думаю, что в детской, казалось бы, книге, зашифрована не только шахматная партия, но и математическая теория о пространстве, времени и параллельных мирах. Почем нет⁈

Затем в голову лезут мысли о том, что, согласно утверждениям учёных, наш мозг воспринимает реальность не такой, какая она есть на самом деле, а искажая действительность… и вот насколько сильно, большой вопрос! Быть может, всё настолько не так, как нам представляется, и «кроличьи» норы, ведущие сквозь время, пространство и миры, это на самом деле только верхний слой, который мы можем если не увидеть, то хотя бы вычислить, предположить теоретически. А кто-то, вероятно, умеет чуть больше…

… и может ли это кто-то называться человеком, или он нечто совсем иное?

О том, что наша вселенная — голограмма, и если это так, то нет ничего удивительного ни в скомканном пространстве, ни в скомканном времени, потому что всё это — лишь программа, и мы — в том числе. И даже наш интеллект, это всего лишь отражения, отголоски написанного программистом Искусственного Интеллекта, выполняющего функции Бога.