Чужой среди своих 3 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 40

[ii] Фраза, которую приписывают Чубайсу, дословно звучит так: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом — новые вырастут».

Фразу о 30 миллионах, не вписавшихся в рынок, Анатолий Чубайс, судя по всему, не говорил. Во всяком случае хоть сколько-нибудь надёжные свидетельства этого отсутствуют. А судя по тому, что ее приписывают не ему единственному, эта формула как бы закрепила, зацементировала общий миф, сложившийся вокруг либералов-реформаторов 1990-х годов.

Пошли мы гордые и несгибаемые, практически как главные герои классического вестерна, уходящие в закат, только мы, блять, за угол, или, если смотреть с другой стороны — на хрен… А там, за углом, вдали от посторонних глаз, я понял, что несколько переоценил свои физические кондиции, и что бечёвка, перетягивающая тяжеленные стопки книг, очень больно врезается в ладони.

— Машину поймать надо, — озвучиваю очевидное, остановившись и обматывая бечёвки тряпкой, а потом, примерившись, перематывая заново.

— Надо, — согласился отец, скинувший рюкзак с плеч и зарывшийся в кармане в поисках папирос, — только кто ж нам даст? Вон…

Он дёрнул подбородком куда-то в сторону, и я прищурился, не вполне понимая, что он имеет в виду.

— Сопровождают, — прикурив, сказал он и замолк, выпустив несколько колец и проводив их взглядом.

Мозги у меня заскрипели от натуги, но полминуты спустя, я, кажется, понял. Наше выселение прошло образцово-показательно, с жирным намёком на не такие уж далёкие тридцатые и сороковые, а вся эта ситуация откровенно воняет не просто устрашением, но и, начиная с мятых рублей и часа на сборы, провокацией.

Нас, отказчиков, пока очень и очень мало, каждый случай рассматривается отдельно, и не удивлюсь, если на самых верхах. Это вопросы экономической политики или помощи развивающимся странам могут решаться небрежной отмашкой миллиардов дружественным Брежневу людям и режимам, а здесь, етическая сила, идеология! Не удивлюсь, если кремлёвские старцы решают вопросы такого рода в ручном режиме.

Соответственно, сопровождающий должен как минимум пристрастно фиксировать, а как максимум — обеспечивать провокации, чтобы на нашем примере, с одной стороны, напугать всех потенциальных отказников, а с другой — показать благонамеренным гражданам звериный, так сказать, оскал сионистской сущности отказников. Это, можно сказать, классическое расчеловечивание противника — альфа и омега советской политики, в том числе, а может быть даже — прежде всего, внутренней.

Ловить грузовик — это, на минуточку, незаконно… и хотя все так делают, а водилы не видят в такой подработке ничего криминального, зарабатывая свои рубли, трёшки и бутылки, это, вообще-то, карается по закону, хотя, как правило, не слишком строго. Но даже если сопровождающий и не будет мешать нам, он, как минимум, зафиксирует номер машины… и здравствуй, вызов в суд и ещё один пункт к делу о нашем недостойном, антисоциальном поведении!

С такси… а чёрт его знает, но полагаю, и здесь какие-то гадостные варианты есть. Да и поймать такси в Москве, это такая себе затея, несколько сомнительная, и не только ввиду их редкости и от того — зажратости. Таксисты издали видят не только денежных клиентов, но и проблемных, так что в нашем случае шансы уменьшаются кратно.

— Таксисты, — отец, будто услышав, подхватил мои мысли, — если их попросят с предъявлением корочек, скажут, что было и чего не было.

— Ну да, — понимающе киваю, подхватывая книги, — ударники-передовики… Ладно! На остановку?

Остановившись пару раз передохнуть, дошли до метро, где бдительный молодцеватый сержант, вильнув глазами за наши спины, заспешил навстречу. К фуражке небрежно вскинулась широкая ладонь, и…

— … ваши документы? — а потом унизительная процедура обыска, под взглядами проходящих мимо пассажиров.

Отец, когда сержант начал шарить по его карманам, хмыкнул и переглянулся с супругой — по-видимому, вспомнив былое, а потом быстро взглянул на меня — как я держусь? Успокаивающе улыбаюсь — мне, выходцу из двадцать первого века, не привыкать к турникетам, рамкам, досмотрам и запретам, и к куда как большей жести со стороны… хм, правоохранительных органов.

— Та-ак… — ещё раз вильнув глазами в сторону ничуть не скрывающегося сопровождающего, сержант нехотя козырнул и отпустил нас. Ещё через пару минут мы ввалились в полупустой вагон метро и устроились в углу.

— Не переживай, — шепнула мама, толкая меня в бок, — всё будет хорошо!

Кивнув, без особых эмоций пялюсь в окно, будто могу увидеть что-то интересное в тёмных тоннелях, мелькающих за стеклом. Звуки и запахи приглушённые, будто выгоревшие, да и мир вокруг — не вполне настоящий, выцветший, тусклый.

Отец, сверившись с картой метрополитена возле двери, вернулся, и, наклонив голову к супруге, принялся что-то объяснять. Не вслушиваюсь, меня эта ситуация очень уж сильно выбила из колеи, и если первые минуты я был на адреналине, то сейчас начался отходняк, и не то что думать, шевелиться не хочется…

— Пойдём, — отец тронул меня за плечо, вытаскивая из сумрачного состояния, — пересадка.

— Ага, — улыбаюсь вяло, больше для того, чтобы показать, что со мной всё нормально, и встаю, снова цепляя рюкзак с одеждой и подхватывая книги. Вяло двигаю ноги вслед за родителями, не думая ни о чём, и так же, не думая, снова захожу в вагон. Там, прикрыв глаза, в болезненной полудремоте жду нужной остановки, а после, заранее вдевшись в лямки рюкзака, вываливаюсь на перрон, почти тут же останавливаясь, на несколько секунд прикрыв глаза, пытаясь перезагрузиться.

Оглядевшись, отец направился к дедку с роскошными усами в буденовском стиле, курящему с тем благодушным и невозмутимым видом, выдающим человека, который никуда не спешит и всегда готов развлечь себя беседой на любую тему, прогулкой, или, если предложат, рюмкой «беленькой». Уже немного выцветший от возраста, он держится бодро, поглядывая по сторонам со снисходительным видом человека, пережившего все страсти, выпавшие на долю огромной страны, и которого уже ничем нельзя удивить, и уж точно — напугать.

— Здорово, отец! — гаркнул батя, подходя к нему и доставая папиросы. Я, переглянувшись с мамой, скидываю рюкзак, ставя его на условно чистый асфальт — это, кажется, надолго…

— Сынок? — вскинул снежно-белую бровь старикан, и, склонив голову набок, прищурил глаза на отца, — А что, похож! Я, хм… многих…

— Хм… — зеркально отозвался отец, усмехаясь, и через минуту, полную незамысловатого старческого ехидства, завязался-таки разговор, как и полагается в этом времени — с подходцем. Обсудив погоду, футбол и почему-то — мемуары Жукова, которых никто из них пока не читал, переключились наконец на нужное.

— Чертаново? — дедок, чуть нахмурившись, затянулся в последний раз и замолк, вытащив кисет с махрой, не торопясь развязывать его.

— Угостись, отец, — батя понятливо вытащил свои папиросы, протянув дедку открытую пачку.

— Ага… — кивнул тот, принимая подношение, — Ты это, уточнил бы диспозицию? А то район большой, и я тебе так подскажу, что до-олго блукать будешь, ноги все нахрен собьёшь. Ладно ты — лоб здоровый, не жалко… А супружница? То-то…

Отец, ответно агакнув, вытащил ордер на комнату, и они, склонившись над ним, как полководцы над штабной картой, погрузились в рассуждения.

— … эт нумер, стал быть, поближе подходит, если линейкой по бумаге смотреть, — со знанием дела рассуждает дедок, — а ежели своими ногами, да через тамошние овраги, то и поломаться можно!

— Овраги? — переспросила подошедшая мама.

— Перекопали, — выдержав МХАтовскую паузу, соизволил-таки ответить дед, взглядом выразив своё возмущение бабью, которое лезет в мужские разговоры, — стройка!

Минут через пятнадцать, скурив деду ещё две папиросы и дав одну «на дорожку», отец определился-таки с номером автобуса и маршрутом, получив заодно краткий экскурс в этнографию и историю района, ну и мельком — в историю жизни колоритного старикана. Я даже немножко пожалел, что мельком, потому что, если не врёт, то Будённого и Махно он знал лично, а Колчака и Пепеляева неоднократно видел, а такие повороты биографии не могут быть скучными.