Его заложница - Малиновская Маша - Страница 3

Мама и папа стоят на кухне. Отец обнимает маму и целует. Ну, к таким картинам я привыкла, они не особенно свои нежности скрывают.

– Привет, родители! – говорю максимально бодро, но голос на пределе, чтобы не дрогнуть. – Чего такие хмурые?

Отец переводит на меня тяжёлый взгляд, а мне хочется по-заячьи прижать уши.

Молчит. Давит своим авторитетом. Глаза как два штормовых облака.

– Голодная, дочь? – Мама встаёт между нами, принимая на себя ментальный огонь. Она всегда так делает, только каким-то лишь ей доступным образом разоружая отца.

– Чай пили на… на практике. Но поела бы. Но ты не колотись, мама, я и сама могу приготовить. Или с Даной съездить в кафе.

– В кафе она съездит. Сейчас, – раздаётся вибрирующий голос отца. Похоже, начинается. – Она у меня не то что в кафе, а вообще из дому не выйдет!

Ничего себе заявочки. Он несколько раз угрожал ко мне охрану приставить, но чтобы из дома не выпускать – это уже слишком так-то.

– А кандалы на ногу не повесишь, пап? Или ошейник, что током бьётся, как у собак?

Мамин взгляд мне сигналит о том, что палку я знатно перегибаю. Я это и сама чувствую, но меня тоже начинает нести. Вспыхиваю, как порох. Недаром же я дочь Алексея Шевцова. Вся в папочку.

– Это ты у себя на практике увидела, что такая умная?

– Там таким уже давно не занимаются. Я не в «Полярную сову» пошла на практику, папа.

– Ещё не хватало! – Он лупит кулаком по столу, отчего у меня все внутренности поджимаются. Папа никогда не бил меня, да и не наказывал даже, но у него такая энергетика, что когда он злится, все готовы пятый угол бегать искать. – Ты разбрасываешься такими понятиями, в которых ни хрена не смыслишь, Алиса. Это тюрьма, там преступники. Это не кино, понимаешь?

– Не все, папа!

Вот мы и дошли до сути.

– Ты лезешь не в своё дело, Лиса.

– Но я хотя бы что-то пытаюсь сделать!

Отец совсем уж мрачнеет. Мама кладёт ему ладонь на плечо, но кажется, даже её суперсила сейчас почти не помогает.

– Ты ведь знаешь, что он не виноват, и ничего не делаешь, – мой голос внезапно дрожит. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы родители поняли, что я неравнодушна к Шторму. Но, кажется, уже поздно…

По лицу отца невозможно ничего прочитать сейчас. Он поджимает губы, а мама хмурится.

– А ты что можешь сделать, м? – глухо спрашивает отец.

Этот вопрос я уже задавала себе, когда задумала попасть именно на этот поток практики. И сознавала, что… понятия не имею.

Не знаю что. Не знаю!

Я думала, что сделаю шаг, а там уже по ходу поймаю подсказку.

Но этот вопрос, прозвучавший вслух от отца, хлестнул больно. Задел.

– Держись от всей этой истории подальше, Алиса, – говорит отец, не дожидаясь, пока отвечу. Но мне, по сути, и нечего сказать ему. – И от самого Шторма в том числе. Разговор окончен.

Папа, смахнув с полки ключи от машины, широким шагом покидает гостиную и хлопает из коридора дверью, а я остаюсь в кухне с мамой. Устало опускаюсь на стул, пока мама включает чайник и что-то достаёт из холодильника. Они с папой очень редко покупают еду, предпочитают готовить сами.

– Мясной пирог будешь?

– Угу, – киваю угрюмо, а у самой слюнки течь начинают. Вот что за организм такой? Девчонки на стрессе всегда худеют, говорят, есть не хочется, а на мой аппетит ничто не способно повлиять.

Мама наливает две чашки чая и ставит на стол. Отрезает кусок пирога мне, а потом и себе. Поменьше только, хитрая. Салат ещё достаёт, а потом взбирается на высокий барный стул напротив меня.

– Ешь, – кивает. И голос так ласково звучит у неё, что хочется взять и расплакаться.

Откусываю пирог. Объедение. Опять вместе готовили, наверное. Мама тоже ест и молчит. Не лезет с вопросами и советами, ждёт, пока меня прорвёт.

Я дожёвываю кусок, запиваю его чаем… и всё. На большее меня не хватает.

– Мам, ну правда! Ты же видишь, как он сам переживает! Руслан же был ему… важен!

Слова «как сын» застревают в горле. Я избегаю их в разговорах с родителями. Во-первых, мама потеряла ребёнка и больше не смогла иметь детей, а во-вторых, для родителей это особенная история. Я не знаю подробностей, но мне известно, что познакомились они, когда поженились мама моей мамы и отец папы. То есть родители стали сводными братом и сестрой. И поначалу у них сильно не заладилось.

– Папа очень переживает, я же вижу, – говорю уже тише, когда мама качает головой.

– Алиса, так и дала бы папе разобраться.

Я вздыхаю, но постепенно успокаиваюсь. Мама на всех так действует. С ней когда общаешься, сам не замечаешь, как отпускает напряжение.

Её коллеги говорят, что мама даже самых буйных успокаивает парой фраз. Папа, конечно, не в восторге от её работы в психиатрическом диспансере, но соглашается, хотя и скрипит зубами. Мама там начмед, она с пациентами редко работает, но иногда подключается.

Мы болтаем с ней ещё какое-то время. Я рассказываю про практику. Мама во время учёбы тоже подобную проходила. Пару случаев даже вспоминает.

Потом поднимаюсь к себе. Падаю на кровать навзничь и крепко прижимаю к себе огромную рыжую мягкую лису, которую папа подарил мне на десять лет.

Любимая игрушка. Подумать только, уже тринадцать лет она со мною.

А может, я правда ещё маленькая девочка?

Пусть и двадцать три мне исполнилось.

Капризничаю, принимаю импульсивные решения, влюбляюсь во взрослых парней… Живу с родителями и сплю в обнимку с плюшевой лисой.

Может, я слишком наивна и нужно слушать маму и папу?

– Нет уж, – отвечаю сама себе и сажусь резко, аж голова кружиться начинает. – Выросла я уже, папочка. Сама знаю, что мне делать.

А утром, когда собранная выхожу, чтобы сесть в такси и отправиться снова в следственный изолятор на практику, обнаруживаю, что никакого там такси и нет. А есть огромный урчащий папин чёрный «лексус».

– Садись, Лиса.

– Мне нужно на практику, пап, – прижимаю к груди папку с документами и смотрю на отца сердито.

– Вот и поедем. А там я подожду тебя, пока ты закончишь. Свои дела как раз в том районе порешаю.

Что ж, кажется, это похоже на компромисс. Если, конечно, папа чего-нибудь не задумал.

– Пап… – обращаюсь к отцу первой и кусаю губы, пока едем. Быть в ссоре с отцом для меня тяжело. Словно камень на груди. – Слушай… прости, что не сказала тебе, что всё же приняла решение проходить практику в следственном изоляторе.

Отец продолжает смотреть чётко в лобовое. Челюсти напряжены, губы поджаты. Только цифры на спидометре растут. Потом он, словно осознав, что начинает слишком разгоняться, негромко вздыхает и чуть сбавляет скорость. Но молчит.

Ладно. Помолчим.

Но когда мы проезжаем мост, отец делает музыку тише и, не оборачиваясь ко мне, заявляет:

– Сегодня отработаешь день практики, а потом напишешь заявление о переводе на другой объект. Хочешь практику в СИЗО? Выбери другое.

Внутри появляется пульсация и поднимается горечью к горлу. Начинаю жутко злиться на отца. А казалось же, что он принял мой выбор!

– Я этого делать не буду, – недовольно складываю руки на груди и тоже впериваюсь взглядом в ленту дороги через лобовое.

– Будешь, Алиса, – тон отца непреклонный. – Иначе это сделаю я.

Капец. Ещё не хватало, чтобы на последнем курсе университета отец ходил и решал за меня что-то. Со стыда сгореть можно.

– Папа, да в чём проблема? – буквально взрываюсь, всплеснув руками. – Что такого в этом СИЗО? В чём проблема, если я хочу хоть что-то разузнать про дело Шторма?!

Из меня ключом бьют эмоции, а вот отец выглядит словно скала – спокоен и нерушим. Хотя я знаю, что внутри у него сейчас фонтанирует ярость. Алексей Шевцов прекрасно умеет владеть собой, когда ему это нужно. И именно этим контролем и давит.

– Тебе не следует ничего разузнавать. Держись от всего этого подальше, Алиса.

– Да почему?!

– Потому что это очень опасно, – рявкает отец, повернувшись ко мне. И я понимаю, что он не шутит. Не говорит это лишь для того, чтобы вразумить меня. Не пугает – констатирует факт. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать, когда он преувеличивает, а когда определяет реальные масштабы.