Постовой - Путилов Роман Феликсович - Страница 1

© Роман Путилов, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

– Паша, Паша, очнись!

– А? Что? – Я ошалело подскочил и ударился коротко стриженным затылком о хромированный упор верхней полки. В глазах сначала вспыхнули звезды, затем задвоились какие-то колышущиеся пятна. Мутное мурло с «порнографическими» жидкими усиками склонилось надо мной, тыкая мне в рот металлическую стопку, наполненную до краев прозрачной жидкостью со стойким запахом резины.

– Что, уже приехали? – С верхней полки перегнулась еще одна мутная рожа, и оттуда, блеснув в свете фонаря за окном, мне в руки кувыркнулся какой-то предмет.

Я осторожно отвел в сторону руку с сосудом, с кромки которого мне на руку все-таки выплеснулась ледяная жидкость, и поднес к лицу таинственную вещь с верхней полки. Это была обычная серая солдатская ушанка, по-дембельски ушитая, закрашенная и оглаженная на деревянной болванке, вызывающе блестящая советской красной звездой в обрамлении латунных листочков.

– Громов, ты пить будешь? – В мою сторону снова сунули, на этот раз стакан, наполненный на четверть.

Я в полном охренении принял его и уставился на виночерпия. Передо мной, покачиваясь, стоял мой сослуживец по танковому учебному батальону – Серега Старыгин, с которым мы не виделись, дай бог памяти, больше тридцати лет.

– Я буду! – Сверху соскользнул темный силуэт и сел за столик напротив меня.

Второму фигуранту моего кошмара я удивился чуть меньше. Это был еще один мой земляк, но из ремонтной роты – Михайлов Алексей. Он взял бутылку с забытой в вихре прошедших десятилетий черной этикеткой «Водка посольская» и набулькал себе треть граненого стакана.

Я поразился теме сна, автоматически опрокинул свой сосуд в глотку и поперхнулся. Водку явно «бодяжили» из технического спирта, а такую дрянь надо глотать разом, пока тебя не вывернуло от тяжелого запаха. На столе закуска отсутствовала напрочь. Я привычно ткнулся носом в суконный рукав шинели, втянул носом запах и расслабился. Нормально пошла.

– А че у нас так холодно?

– Ты че, уже пьяный? – засмеялся Серега. – Вагон же не отапливается, поэтому в нем для нас места нашлись. В минус сорок никто не хочет в таком ехать, а нам только до шести утра дотерпеть, и мы дома.

Вагон застучал колесами на стыках, закачался, а я, опять умудрившись удариться головой о стойку верхней полки, понял, что это совсем не сон. Во сне так больно не бывает. Я вспомнил этот вагон и пять бутылок паленой водки, которую мы, с переплатой, нашли только у мордатого таксиста, потому что во всей столице Колчака последний месяц водки в магазинах не было. Как сказал нам извозчик экипажа с «шашечками», отгруженная потребителям на Дальнем Востоке продукция городского ликеро-водочного завода замерзла в товарном вагоне где-то в районе Благовещенска при умеренной температуре минус пятнадцать градусов. При проверке завода компетентными органами в составе водки нашли весь набор ядов семейства Борджиа. По одной версии, ходившей в городе, «присел» директор завода и главный технолог, по второй версии, в колонии номер три в поселке Кормиловка сформировали новый отряд номер сорок, контингент которого состоит сплошь из работников ликеро-водочного комбината. В любом случае завод закрыт на клюшку и опечатан. Забытая под слоем прожитых лет информация хлынула в мою голову. Скрывая растерянность, я поднял стопку, чей бок украшал старинный герб города, на дальней окраине которого я не по своей воле, а по приказу Родины провел два далеких года. Эту стопку я, в «крайнем» увольнении, купил в торговом центре, в память о городе, где ветры зимой дуют так сильно, что уши щелкают на морозе. И вот теперь мы мчимся через ледяную степь из ледяного города в промерзшем напрочь плацкартном вагоне. Диалектика, однако.

Преодолев внутреннюю дрожь, быстро опрокинул в рот «спиртосодержащую» жидкость, опять занюхал отраву рукавом ставшей родной шинели и выпустил вверх резиновую вонь технического спирта, смешанного с густым клубом пара, после чего откинулся на полку, натянув ушитую шапку на лицо. Я ничего не понимал. В этом поезде я ехал к новой жизни, к родному дому. Я четко помнил почти каждый день своей короткой двадцатилетней жизни и в то же время я осознавал, что еще двадцать минут назад я был вполне состоявшимся пятидесятипятилетним мужчиной, без материальных и других проблем, счастливым мужем и отцом. Последний осознанный миг в моей «длинной» жизни, который я прожил – я ехал на машине, было жарко, я потянулся за бутылкой воды к кармашку двери – и через мгновение мой армейский друг сует мне в лицо стопку водки. На Вальхаллу этот вагон не похож, хотя много общего, пью с друзьями «паленую» водку, потом пойдем искать проводницу, дебелую девку с обесцвеченными кудрями, ну а там и битва с пассажирами отапливаемого вагона недалека. Сон, клиническая смерть, сумасшествие? Не знаю, для всех этих вариантов я слишком больно бьюсь головой о металлический поручень.

Я откинул в сторону два одеяла, которые забрал у проводницы, прежде чем она успела ускользнуть в соседний, отапливаемый вагон, и резко вскочил. Вагон опять повело в сторону, и я, нелепо взмахнув руками, под смех друзей опять шлепнулся на полку. Но это было по фигу. Я не слышал скрипа суставов, которым последние несколько лет развлекал меня мой организм, не чувствовал лишних килограммов, добросовестно накопленных мной на случай голодных лет. Судя по тому, что мой живот не касался столика купе, ко мне вернулся мой сорок восьмой размер, записанный когда-то в военном билете разборчивым почерком старшины роты по кличке Чапаев.

Как-то странно провернулись колеса Сансары, я сделал переход хода и вернулся в себя на тридцать пять лет назад. Это же такой подарок судьбы. А любимую я еще встречу, ей сейчас всего тринадцать лет, пусть подрастает, я ее все равно найду и постараюсь оградить от всех напастей, которые ей пришлось пережить в прошлой жизни.

– Ну что, выпьем, пацаны, за дембель! – придя в отличное настроение, взревел я и потянулся за стопкой.

Над всей Западно-Сибирской равниной, от Урала до Западных Саян, стояла жуткая стынь. Воздух, казалось, загустел от мороза, дым из труб вертикальными столбиками полз к ярким звездам, замершим в антрацитно-прозрачном небе. Поезд, невыносимо медленно тащившийся последние полчаса, тем не менее прибыл по расписанию, оглашая занесенный перрон лязгом промерзших сцепок. Мы выскочили из вагона, скалясь застывшими улыбками на тех несчастных, которым не повезло купить билеты в наш, не ставший ни на градус теплее плацкартный вагон. Неловко потоптавшись с минуту на перроне, обнялись на прощание и я, крикнув, что по переходному мосту, со стороны комендатуры, двигается патруль, скорым шагом, но не теряя дембельской солидности, двинулся по второму переходу к троллейбусной остановке.

Декабрь одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года

Вихрь первых дней жизни дома захлестнул меня с головой. Я уплетал мамины разносолы, спал на чистых простынях до обеда, потом шел гулять с одноклассниками, вернувшимися из рядов непобедимой и легендарной на полгода раньше или вообще не озаботивших себя военной службой. Казалось, этот праздник молодости будет длиться вечно. В одно не прекрасное утро он закончился. Себя я осознал плавающим в ванне, полной остывшей воды. Мой, отравленный спиритус вини организм не хотел дальше жить в этом злом мире. В горле булькал чистый цианид, а голова болела так, как будто с нее сняли скальп. Я с трудом вылез из ванны, натянул сатиновые трусы и по стеночке поплелся на кухню.

– Ты пришел в три часа ночи, а перед этим сорок минут поднимался по лестнице. Ночью шаги в подъезде хорошо слышны, – сказала мама, ставя передо мной большую чашку с кофе.

Я подумал (оказалось, что после глотка кофе я вновь смог думать), что на преодоление одного лестничного пролета у меня уходило около четырех минут. В момент обдумывания этой глубокой мысли мне протянули красную телефонную трубку на длинном витом шнуре.