Железом по белому (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 56

— Зачем? — не совсем понял стратегического замысла Ксавье, — Зачем и то и другое?

— Про то, что солдат должны отравить — наверняка знают многие. Это только подробностями, чем и как — может владеть только Молот, так что если солдаты будут в полном здравии — будет подозрительно. Так что ты, Кэтсхилл, вместе с малышом — в аптеку, а мы с Миллером — за Молотом.

— Молота буду убивать я, — поднялся Ксавье.

— Молота будем убивать мы с Миллером, — отрезал Макграт, — Потому что ты, Найджел, не спорю, парнишка лихой, но тут нужно все сделать тонко. Чтобы со стороны выглядело так, как будто Молот сам поскользнулся и неудачно упал. Чтобы ни у кого не возникло вопросов, отчего он упал аккурат на ножик, да еще семь раз подряд.

— А мне тогда что делать?

— А тебе, Найджел, достается самое сложное. Будешь ждать нас и молиться, чтобы все прошло, как следует. Ну и можешь пожрать нам что-нибудь сообразить.

2

Замок щелкнул и Кэтсхилл выпрямился. Со стороны все выглядело так, как будто он на секунду наклонился перед задней дверью аптеки, только отмычка блеснула. Выглядело бы, если бы здесь был кто-то, кроме него. Малыш Крис сейчас отвлекал аптекаря, задавая ему кучу разнообразных вопросов в торговом зале. Аптекарь, отчаянно скучавший, был только рад почесать языком и совершенно точно в ближайшие несколько минут не собирался выходить в складские помещения.

А больше времени Кэтсхиллу и не понадобится.

Он быстро пробежал пальцами по этикеткам, наклеенным на бутылки темно-коричневого стекла, с жидкостями и порошками.

— Не то, не то, не то… Фенолфталеин.

3

— Эй, Молот.

Здоровяк-кузнец раздраженно обернулся. А, это те повара…

— Чего вам? — в голосе Молота явственно слышалась злость, но это не относилось к ситуации. Он просто всегда был злой.

— Я хотел спросить… — подошел тот, что поменьше, его приятель, что покрупнее, остался стоять у входа в переулок, вернее, узкую щель между строениями, как будто…

Что-то это напомнило Молоту, но колыхнувшая злость не дала оформиться мысли:

— Что спросить?! Вам неясно сказано?

— Так, говорят, командира убили, может, все откладывается?

— Ничего не откладывается! Какого еще командира?

Крупный повар у входа в переулок лениво повернул голову вправо-влево, как… Как будто стоял на страже. Понять это Молот успел. А отреагировать — нет.

Резкий тычок в солнечное сплетение выбил из него воздух, а потом жесткие руки впечатали Молота, одного из руководителей восстания на заводах Штальштадта — теперь уже бывшего руководителя — виском в угол стены.

4

Рашпиль был недоволен.

Один из ближайших помощников посланника Дирижера, Младшего, недовольно ходил из угла в угол своей комнаты в общежитии.

Всё не так! Всё не так!

Кто-то убил Младшего в ночь перед выступлением. Кто? Тайная полиция? Но они бы арестовали или выкрали, зачем убивать?

Придурок Молот ухитрился навернуться с лестницы и проломить свою тупую башку, в которой — вот удивление! — был мозг. Успел он закинуть отраву в жратву солдат или нет? И кто теперь вместо него будет кончать брумосских поваров, чтобы те не растрепали лишнего?

Хорошо, все же, что нашлись эти брумосцы. Своих, белоземельских, как-то… тяжело было бы… Хоть Дирижер и говорит, что все рабочие мира — братья, но Рашпиль считал, что все рабочие, конечно, братья… если они белоземельцы. Брумосцы — такие братья, что лучше б такой родни не было. Мерзкие они какие-то, подлые, склизкие, одно слово — брумосцы.

Ладно.

Рашпиль хлопнул себя по коленям. Дирижеры умирают — музыка продолжается.

5

— Чего это каша такая?

— Какая такая? — вежливо переспросил подавальщик у солдата, брезгливо смотревшего в миску.

— Вкус у нее… какой-то не такой.

— Может, крупа из новой партии, а может — мясо с душком попалось, — безразлично пожал плечами подавальщик. Он за качество еды не отвечал, а этот солдат семнадцатой роты его давно уже достал: то ему капуста кислая, то варенье сладкое…

Солдат дернулся:

— Ты что нас, тухлятиной кормишь?!

— Я не готовлю, только подаю, — подавальщик слегка струхнул, коря себя за длинный язык и неумение придержать его вовремя.

— А ну-ка, зови сюда поваров!

Из дверей на кухню вышел огромный повар, вытирающий руки черным фартуком:

— Кому здесь не нравится моя стряпня?

Теперь струхнул уже солдат, который был меньше повара раза в два. А ожидать поддержки от остальных не приходилось — он и их тоже успел достать вечным нытьем и жалобами.

— Ваш… — солдат указал на подавальщика, который уже успел проклясть тот момент, когда обмолвился про тухлое мясо, тот день, когда напросился в подавальщики и теперь проклинал тот день, когда услышал слово «Штальштадт».

— Это не наш, — отрекся от подавальщика Миллер — а это был, конечно, он, — У нас на кухне своя группа.

— Вот этот… сказал, что вы в кашу тухлое мясо положили!

Голос нытика разнесся по столовой и все начали с подозрением смотреть в свои тарелки.

— Врет, — лениво сказал Миллер, — Мы в нее мясо и вовсе не клали. Сегодня привезли партию консервов.

Тут уж занервничали все.

6

Способ сохранения мяса без порчи, называемый консервированием, придумали, конечно, ренчцы. Кто ж еще додумается до такой пакости? Нет, конечно, когда ты в походе и никакого приварка нет, а все куры в окрестных деревнях уже таинственным образом исчезли — тогда появление фур с жестяными банками было просто спасением. Вот только иногда солдаты, отведавшие безвкусного мяса из таких банок, умирали. Сначала их несло с обеих концов, потом начинало двоиться в глазах, заплетаться язык… А потом — хана.

Поэтому консервы солдаты ели очень осторожно.

7

— Вы сами-то свою стряпню пробовали?

— А ты думаешь, мы для себя отдельно готовим?

Миллер упер руки в боки, нехорошим блеском сверкнул огромный кухонный нож за его поясом, лишь чуть-чуть не дотягивающий до гроссмессера.

— Если мы… Если у нас…

Придраться к повару было сложно — не они решали, что сегодня приготовить, да что положить в еду. Это рассчитывали особые ученые, которые составляли этот… как его… что-то с крысами связанное… а, ратцион! Вот этих бы ученых их крысиным ционом накормить!

— Если у меня…

В кишках у солдата что-то булькнуло. Он схватился за живот.

— Вот! Видишь! Мне уже плохо!

Зал, полный солдат, загудел. Все начинали прислушиваться к себе и некоторые тоже улавливали глубоко в своей требухе коварное бурление. То тут, то там раздавались испуганные возгласы.

Нытик, вцепившийся в живот — тот уже ощутимо резало — повернулся к повару… И замер.

Здоровяк-повар побледнел и держался, согнувшись, за свое пузо.

— Что-то мне нехорошо… — пробормотал он и мелкими шажками двинулся на кухню, все ускоряя шаг.

После этого в солдатской столовой началась сущая паника.

Забытый всеми подавальщик тихонько прокрался к выходу из столовой, возле которого скучал мальчишка в огромной кепке, развлекающий себя подбрасыванием камешков вверх.

— Беги к Надфилю, скажи — зайцы нафаршированы, скоро будут готовы.

8

Мальчишка что-то прошептал на ухо Надфилю, огромному слесарю, как и все рабочие обедавшему в огромной столовой. Тот кивнул и, без задержки, грохнул кулаками по столу:

— Да что ж это такое?! Сколько можно это терпеть!

Еще один удар кулаками. И еще. Вот отзвуком послышались удары от других столов, они повторялись, множились, и вот уже в столовой звенящим ритмом зазвенела злая музыка.

Музыка мятежа.

Много ли надо, чтобы поднять человека на мятеж? Да немного. Пошепчи ему на ухо что он живет плохо — а кто не считает, что мог бы жить и лучше? — собери недовольных в толпу, раскачай ее магнетизирующим ритмом, а потом крикни «Вперед!».

— Вперед! — рявкнул Надфиль, вскакивая и переворачивая стол, и следом за ним поднялись все.