Упущенные Возможности (СИ) - "Ande" - Страница 8

Все психиатры комиссии, единогласно считают возможным применение Смайли в работе спецотряда, согласно первоначальным планам. Двое из них выражают уверенность в восстановлении памяти обследуемого.

Подпись:

Профессор ИМЛ, глава СпецРеферентуры при главе НКВД, государственный советник 1 ранга

Гершензон. И. Л.

СПРАВКА.

Секретно. Москва. 09.06.37.

По заключению ЛД НТО ГУМ НКВД СССР, предоставленые пальцевые отпечатки, полностью совпадают с дактилоскопической картой Роберта Р. Смайли.

Заместитель начальника лаборатории Первухин. С. В.

Справка, секретно, в 1 экз.

07.06.1937 г.

Роберт Р. Смайли выявлен как носитель дара в результате плановой работы, ведущейся Вашингтонской Резидентурой, по методу Гершензона.

В процессе изучения объекта, установлено наличие у него деда — Романа Олеговича Борисова. Эмигранта из России 1876 года, осевшего в Вайоминге фермером.

По рассказам очевидцев, семья Борисовых воспитывалась в русских традициях, и общалась между собой исключительно по-русски.

Внук от младшего сына, Роберт, после окончания Гарварда, женился на Элизабет Смайли и полностью натурализовался, взяв фамилию жены, и приняв имя Роберт Роуэн.

По мнению раздельно опрошенных психиатров самой разной принадлежности, именование себя Романом Олеговичем — более чем вероятно при травмах головы и частичной амнезии.

Нач. Спец. Отдела Медведев.

Человек за столом снял пенсне, потер переносицу, и взглянул на своего собеседника, что безучастно сидел в кресле для посетителей, и задумчиво изучал угол огромного кабинета.

— И что вы, лично, профессор, обо всем этом думаете? — пенсне снова утвердились на переносице, и льдисто сверкнуло на посетителя.

Посетитель выглядел экзотично. Если бы не значок депутата Верховного Совета на лацкане, он бы сошел за раввина. Пейсы, длинная борода, ермолка на макушке, и традиционный черный цвет в одежде.

— Голова не моя специальность, Лаврентий Павлович. — меланхолично ответил профессор — но я лично, не вижу причин менять планы.

— Использовать его втемную? Или официально дать должность?

— В темную не получится. Он растерян, житейски и социально дезориентирован, но не дурак. Быстро поймет свою роль. И хорошо если ее примет, а не станет артачиться.

— То есть, вы не верите, что нам, под видом этого Смайли, подводят агентуру?

— Во — первых, нам бы подсунули что то менее нелепое. Во-вторых, ради каких-то неясных шпионских целей отдавать такого носителя…

— Настолько исключительный дар?

— Более чем. Как всегда с «м»- проявлениями, есть ограничения. К примеру, ему можно набить морду. Только не профессионально. Этот ваш Бертольд, в его поле, поначалу увяз. Но быстро подстроился, и уложил его. Ему, наверное, можно перерезать горло. Никакой неуязвимости. Но любое кинетическое воздействие, хоть залп тяжелой артиллерии, он совершенно точно переживет без потерь. И те, кто будет рядом с ним — тоже.

Хозяин кабинета откинулся в кресле, и оба пару минут сидели молча. Потом он снова снял пенсне, и сказал:

— Хорошо, Исаак Львович. Я приму к сведению ваше мнение. Благодарю вас за поделанную работу. Больше не смею задерживать.

Пожилой еврей встал, старомодно-учтиво поклонился, и неторопясь вышел в, словно сама собой, распахнувшуюся дверь кабинета. Оставив, впрочем, у двери порученца в форме капитана НКВД.

— Хочу напомнить, товарищ нарком, что вы сегодня не обедали — негромко и безэмоционально произнес капитан.

Нарком встал из за стола и подошел к окну. Не оборачиваясь распорядился:

— Машину, в Балашиху. Там и поужинаю.

Порученец вытянулся, четко кивнул в спину наркома, и вышел из кабинета. Хозяин кабинета услышал в незакрытую дверь, как он снял телефонную трубку и приказал:

— Хрусталев, машину.

— Рота подъем! Строиться!

От этого крика я проснулся. На моих часах пять сорок пять утра. За окном уже светло, хотя солнце не взошло.

В дверь комнаты, где я ночевал, постучали и крикнули — «Подъем, товарищ!».

В помещении казармы послышался топот, какие-то плохоразличимые команды и доклады. Потом раздалось громогласное:

— Три минуты поссать-посрать, и выходи строиться на зарядку.

Я натянул брюки и рубаху. Сунул ноги в ботинки, завязал шнурки и пошел на выход. Я не думаю, что меня погонят на зарядку, но отлить, покурить и осмотреться будет не лишним.

Вчерашний день получился сумбурным, мягко говоря.

Прямо с утра, еще толком не осознав произошедшего со мной, я получил новую порцию зубодробительных новостей. От известия, что страной руководит Михаил Иванович Калинин, до наличия в этой реальности магии. Это меня практически добило. И я, минут сорок, тупо пялился в окно авто. Разве что слюну не пускал. Потом, правда, слегка отпустило. И мы, эдак по свойски, поболтали с Калининым. Ну а чо? Я, как только в попаданцы влетаю, сразу начинаю с главой Советского Государства беседовать.

Тем не менее, разговор вышел любопытный.

Мне было очевидно, что Калинин, достаточно деликатно впрочем, меня изучал. А я сообразил, что если буду откровенничать и витийствовать, то, в лучшем случае, окажусь в дурке. Поэтому, отделываясь междометьями на расспросы о жизни в америке, охотно говорил о рыбалке, охоте, и спорте. Точнее про Олимпийские Игры тридцать шестого года. Про которые, я неожиданно вспомнил. А еще точнее, льстил советскому вождю, что типа — советская сборная — огого!

Заодно Михаил свет Иванович, легко рассказал, что ему обо мне докладывали. Точнее о том, что некий Роберт Смайли едет в Москву из Питера. Оттого Калинин и не удивился, увидев меня на дороге. Ты, Боб, похоже, в Твери заночевал, а утром выехал. Почти одновременно с нами, разве что, чуть раньше.

Меня спасло то, что Калинин реально работал с документами, отвлекаясь на меня изредка. Ну и статус американца.

Да и пейзаж за окном доставлял, позволяя отвлекаться. Допотопными редкими авто, обилием гужевой тяги, большими коровьими стадами, и отсутствием привычных мне дорожных примет. Так что легкая отупелость моего фейса, вполне соответствовала обстоятельствам.

А после Химок, я и вовсе залип в окно. Проехав металлическим арочным мостом, с которого открывался великолепный вид на Речной Вокзал, мы, миновав Водный стадион, въехали, по сути, в огромную строительную площадку. Повсюду торчали башенные краны, навстречу нам мелькали плитовозы, а строились — панельные трехэтажки!

Я совершенно не разбираюсь в строительстве и стройтехнологиях. Но даже я знаю, что это панельное домостроение, начнется при Хрущеве, в пятидесятых! А оно- вон, за окном!

Впрочем, быстро сменившись Стадионом Динамо, Белорусским Вокзалом, и непривычно узкой Тверской. Хотя, и она застраивалсь. По крайне мере, Страстная площадь, только бульварами и была похожа на себя. Памятник Пушкину через улицу от места, где он встанет потом. И, тоже стройка. Как раз дом, где потом будет магазин Арарат, уже был почти полностью возведен. А еще строились какие то дома недалеко от Манежной.

В общем — кругом стройка. Что меня слегка и пришибло. Я себе никак не представлял Москву тридцать седьмого. Но — сплошное строительство⁈

Да и публика на Тверской впечатляла. Девушки в легких платьицах, парни в широких штанах, бобочках и кепках. Гламурные дамы в шляпках, с джентльменами в чесуче и с тростями. Мелькает полувоенная одежда. Но, много меньше, чем я думал.

Между тем, правительственный ордер, грамотно и без остановок пропускаемый регулировщиками в белых гимнастерках, миновал Манежную, свернул на площадь Дзержинкого. С нее на Ильинку и, не замедляя хода, въехал в Кремль через Спасские Ворота.

Сделав пару поворотов, машина Калинина остановилась у, как я понимаю, Сенатского корпуса.