"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Русанов Владислав Адольфович - Страница 42

Видно, о том же подумал и пан Войцек. Он усмехнулся в черные усы, по старой привычке, заложил большие пальцы за пояс и кивнул своим – давайте переходите, мол, лужу вброд.

Пан Бутля недоверчиво оглядел голенища своих сапог – не перехлестнется вода через верх? Широким жестом предложил Гредзику шагнуть первым.

Пан Гредзик покачал головой:

– Пускай студиозус первым идет. Самый молодой – пусть глубину меряет.

Их препирательства не остались незамеченными. В толпе пробежал легкий смешок. В задних рядах ктото заржал в голос.

«Сам бы окунулся в болото, гад, а потом веселись, сколько влезет», – подумал Ендрек.

Ханнуся прекратила препираться с братьями и, уперев руки в бока, с нескрываемым интересом наблюдала за мнущимися на берегу лужи паном Войцеком с товарищами.

– Эка паны нерешительные пошли в наше время, а, Климаш! – во всеуслышание обратилась она к старшему брату.

Климаш, а вслед за ним и Цимош, и еще двое безымянных братьев заулыбались, закивали, как курочки, которым хозяйка щедрой рукой сыпанула пшена.

Ендрек попытался перевести разговор в шутку. Шагнул назад, с наибольшей галантностью, на какую был способен, поклонился и прочитал стишок, сочиненный когда-то давно, еще в Руттердахе, но показавшийся настолько к месту, что должен был сойти за экспромт:

Глаза Ханнуси слегка округлились. Должно быть, не часто в окрестностях Батятичей стихотворцы показывались. Сглотнула, вздохнула. Потом фыркнула пренебрежительно:

– Ишь выискался…

Климаш с Цимошем разом нахмурились, опустили ладони на рукоятки сабель.

Пан Войцек легонько подтолкнул медикуса в плечо:

– Шагай! – И уже в спину добавил вполголоса: – Учит его жизнь, учит… – А потом громче: – Прошу прощения, панна, и вы, панове, извините. Никто не думал вас обидеть.

– Да не стоит извинений, пан, – ответил за всех Климаш.

Выражения его лица Ендрек уже не видел, сражаясь с засасывающим подошвы сапог дном. Рядом сосредоточенно переставлял ноги пан Гредзик. За спиной кряхтел Юржик:

– Ну, ты даешь, студиозус! Скандала нам только не хватало!

Когда Меченый нагнал их, пан Бутля замолчал. То ли не хотел лишний раз напоминать Войцеку о промашке медикуса, то ли попросту решил, что проступок не стоит того, чтоб о нем много говорить.

А оставшаяся на берегу лужи панночка завороженно прошептала:

– Какой пан…

– Ты что, сестренка? – поразился Цимош. – Об рифмоплете загрустила?

– Глупый ты, Цимошка! – К Ханнусе вмиг вернулся боевой настрой. – Глупый, как тот баран! Какой рифмоплет? Тот пан, что со шрамом! Грустный. Перед которым вы хвосты поджали.

– Мы поджали? – возмущенно заявил третий брат – плечистый, с тяжелой челюстью и румянцем во всю щеку. – Да я…

– И ты, Вяслав, тоже! – не терпящим возражений тоном заявила девушка. – Мне хоть не бреши!

Она замолчала ненадолго. Братья переглянулись, пожимая плечами. Что поделаешь, мол, младшенькая, любимая, балованная…

– Климаш! – воскликнула Ханнуся, притоптывая по глине сапожком. – Ты пригласишь этого пана к нам в усадьбу!

Вот так. Не спросила, а, похоже, приказала.

– Дык, Ханнуська… – развел руками старший. – Я ж ни имени его не знаю, ни кто он есть…

– Узнаешь!

– Но, Ханнуся…

– Я сказала – узнаешь и пригласишь!

– Но…

– Климаш!

– Ханнуся…

– Климаш!!

– Но…

– Климаш!!!

– Хорошо, сестренка, узнаю…

– И пригласишь!

– И приглашу, – обреченно добавил шляхтич.

Толпа веселилась, но весельчаки старались все же скалить зубы незаметно. Знали, братья Беласци позволяют над собой глумиться только сестренке. А любой другой может и тумака отведать, а может и сабельки…

В шинке «Грудастая Явдешка» вовсю играла музыка. Улыбчивый парень в заячьей безрукавке елозил смычком по струнам гудка, а двое его товарищей изо всех сил дули в рожки. Давнишний менестрель, лениво полуприкрыв глаза, наблюдал из темного угла за их потугами. Покрытая темным лаком цитра стояла здесь же, заботливо накрытая куском полотна. Их время еще не пришло. Возможно, позже, ближе к ночи…

Под потолком, подвешенные за притолоку, едва заметно покачивались четыре тележных колеса. Каждое впору примерять к королевской карете. Глиняные плошки, густо расставленные по ободьям колес, отчаянно коптили, но давали достаточно света.

По засыпанному свежей золотистой соломой полу бегали подавальщицы, груженные то подносами, уставленными всяческими яствами, то башнями пустых тарелок. Седоусый внук прославившей Батятичи Явдешки не мог пожаловаться на плохой оборот. Если к завлекательному названию шинка прибавить удобное местоположение, лишь последний идиот не станет жить в достатке, откладывая ко всему прочему на черный день – то ли себе на похороны, то ли дочкам на приданое.

Идея зайти перекусить в шинок принадлежала пану Юржику. Ендрек впервые увидел этого простоватого, но без глупости, мудрого эдакой исконной деревенской мудростью, но без зауми, присущей людям ученым, шляхтича еще в одной ипостаси – в обличье гурмана.

Да и невозмутимого обычно Войцека пан Бутля поразил глубокими познаниями в деликатесах великолужичанской кухни. Поэтому они полностью и безоговорочно подчинились его опыту, доверив выбор как блюд, так и напитков.

Пан Юржик заказал сперва пива. Местного темного, как он сказал. К пиву раков, варенных в квасе с целой грудой укропа и лаврового листа. Пиво оказалось густым, крепким, в меру горьким и оставляло на языке сладковатое послевкусие. Раки поражали воображение величиной клешней – в пол-ладони взрослого человека.

Когда от красных зверей осталась лишь горка шелухи да приятный зуд на языках, а жбанчик с пивом показал дно, веснушчатая девка принесла похлебку, сваренную на обжаренных над вишневыми угольями свиных ребрышках. В играющем крупными каплями жира, словно хвост павы, бульоне плавали щедрой рукой насыпанные кусочки моркови и корня петрушки, ломтики лука, обжаренные до золотисто-коричневого цвета, как брюшко медоносной пчелы, и пышные, словно облака, галушки. К похлебке полагались мягкие воздушные пампушки, притрушенные мелко-мелко нарубленным чесноком.

– Ну, под такое роскошество не худо бы и чарочку… – нерешительно проговорил пан Юржик, нацеливаясь ложкой в миску, а сам исподлобья наблюдавший за сотником.

Меченый помедлил мгновение-другое и кивнул. Воистину грех не пригубить. От одних только запахов слюной захлебнуться можно.

Горелка тоже оказалась не абы какая, а настоянная на рябине. Наверняка ягоду собирали уже поздней осенью, на исходе кастрычника, когда ударил первый морозец. Оттого рябина отдала напитку благородную горечь косточки и медовую сладость мякоти. А кроме того, окрасила в красновато-рыжий, как зимний мех лисы, оттенок.

Несмотря на чарующий аромат и божественный вкус горелки, пан Гредзик от питья отказался. Приказал принести квасу с ледничку, на что пан Юржик заметил, мол, кто не пьет, часто несварением желудка после мается, и потребовал подтверждения у медикуса. Ендрек не стал кривить душой и честно признался, что подобных наук еще не проходил в академии.

– Чего в таком разе стоит она, академия твоя? – недоуменно пошевелил усами пан Бутля и опрокинул еще чарочку. – А ты, пан Гредзик, коль не пьешь, Хватана сменил бы, что ли?

– А чего б и нет? – не стал ерепениться Цвик. – Голубцов дождусь и пойду.

Пан Гредзик знал, о чем говорил. Может, пить горелку он и бросил после произошедшего с ним и паном Стадзиком конфуза еще в Берестянке, но в еде толк понимал не хуже самого пана Бутли.