"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Русанов Владислав Адольфович - Страница 36

– Подумал.

– Д-добро, парень. Сам вижу, что подумал. Лицом светел ст-стал, ровно великомученик.

– Я не…

– Смотри, парень, пожалеть бы не пришлось. Мы теперь изгои в родной вроде бы стране. Нас твои же соратники бывшие травить станут, как псы оленя.

– Ничего. Как-нибудь…

– Как-нибудь мне не надо. Ты еще подумай.

– Я достаточно подумал. – Ендрек вскинул подбородок. – Может, я и пожалею, но это моя забота. Я тоже своих не бросаю! Это во-первых…

– Ишь ты… – улыбнулся вдруг пан Шпара. – Добро. Принял. А во-вторых?

– А во-вторых, пан Войцек, ты меня обещал научить убивать.

– Эх, молодость, молодость, – покачал головой сотник. – Ты лечи лучше. Убивать жизнь сама научит. И я не понадоблюсь.

Он помолчал.

– Значит, остаешься?

– Остаюсь.

– Д-добро. Иди коней чистить. Скоро выходим.

Но выдвинулись из лагеря они не так скоро, как хотелось. Квирын обнаружил трещину на передней оси телеги. Пан Юржик сразу предложил бросить повозку. Все равно припасов у них осталось ровно столько, чтобы пообедать да на следующий день позавтракать. Но Пятрок настоял на том, чтобы телегу починить.

Пока снимали колеса, искали в лесу подходящую жердину, обтесывали ее – тем более что, кроме маленького топорика, никакого иного плотницкого инструмента не сыскалось. Так и солнце за полдень перевалило.

Заодно Хмыз проверил подковы лошадям. Долго недовольно кряхтел, а потом вытащил обсечку, молоток и ковочные клещи. Взял да и посрывал подковы большей части коней. Сказал – все равно по мягкой земле дальше поедем или не поедем никуда вовсе.

Пятрок, наблюдая суету в лагере, вначале бурчал. Мол, теперь ему понятно, почему пан Войцек Шпара так задерживается всегда, когда все люди в срок приезжают. Но вскоре успокоился. Махнул рукой.

Теперь отряд огибал крепостную стену Выгова по широкой дуге – чтобы, не приведи Господь, соглядатаи «желтых» не увидели и не доложили реестровым полкам, верным Юстыну. Собственно, в столице Великих Прилужан и всего объединенного королевства было две стены. Одна охватывала «старый город» – сейчас там помещались лишь казармы гарнизона, храмы, королевский дворец да городские дома наиболее родовитых князей. Стена неоднократно перестраивалась, подновлялась и достигла в конечном итоге внушительных размеров. В высоту – шесть аршин, в толщину – без нескольких вершков пять аршин. Подобной защитой мог похвастаться только Зейцльберг. И то его стена была короче на добрых семьсот шагов. Второе кольцо охватывало так называемый новый город – особняки магнатов и князей, чьи роды насчитывали не больше трех сотен лет, здание Сената и рыночную площадь, дома купечества и ремесленников, кроме гильдий красильщиков кож и кузнецов, вынесенных в слободу. Эта стена была гораздо ниже, всего четыре с тремя четвертями аршина, и тоньше – два с половиной аршина, зато по длине уж точно не имела равных. Двенадцать тысяч шагов – шутка ли? Шесть ворот, защищенных мощными башнями и выносными барбаканами, каждые пятьсот шагов – бастея с гарнизоном арбалетчиков, круглосуточно патрулирующих увенчанные зубцами куртины. На берегу Елуча стена размыкалась, давая простор для речного порта. Зато на обоих берегах реки возвышались сложенные из серого песчаника кроншпицы – береговые оборонительные башни. Мощи установленных на верхних площадках кроншпицев метательных машин – пороков – вполне хватало, чтобы пробить камнем насквозь, от верхней палубы до обшивки, не только когги северян – руттердахцев и зейцльбержцев, – но и трехрядновесельную галеру редко заглядывавших в эти края моряков далекого южного Султаната.

Пока Ендрек размышлял, восхищаясь мощью и красотой родного города, смерклось. Пятрок вел их уверенно. Точнее, вело их белое пятно на крупе его коня.

Многочисленные слободки, облепившие столицу снаружи, как репьи собачий хвост, остались слева и позади. Веявший в лицо сырой ветерок свидетельствовал о близости реки.

– А ну-ка, постойте, панове, – обернувшись, бросил через плечо Пятрок и, не дожидаясь ответа, пришпорил пегого, скрываясь во мраке небольшой рощицы, судя по величественным, высоченным деревьям, дубовой.

Вскоре оттуда донесся приглушенный расстоянием крик козодоя.

Еще месяца три назад Ендрек безоговорочно поверил бы, что серая ширококлювая птица решила полетать между ветвями вместо обычной для нее охоты на мух и комаров над прибрежными заливными лужками. Но теперь он не сомневался, что слышит Пятрока, подающего кому-то условный сигнал.

Прошло немного времени, большую часть которого люди посвятили борьбе с озверевшими, иначе и не скажешь, комарами, а потом вновь между стволами мелькнул силуэт Пятрокова коня. Вернее, отдельные обрывки силуэта. Темно-рыжие части тела его терялись в темноте, а вот белые выделялись при свете едва пробивавшейся сквозь набежавшие тучи луны очень даже ярко. Создавалось впечатление, будто под Пятроком не целый конь, а части лошадиного тела. Как в сказке про Лошадиную Голову, которая съедала заблудившихся в лесу детей.

– Пошли, панове! Ждут вас.

Отряд углубился в рощу.

Под копытами коней потрескивали сухие желуди. Широкие плотные листья то и дело касались щеки.

Вот и свет впереди. Желтый, приглушенный.

Так горят свечи в корабельных фонарях, закрытых с трех сторон.

На поляне – собственно, даже не поляне, а так, прогалине – стояли двое.

Одного Ендрек узнал сразу – ведь не зря же все детство и отрочество прожил у Щучьей горки, поблизости от семиглавого храма Жегожа Змиеборца. Митрополит Выговский, Богумил Годзелка, частенько вел там службу по приглашению местного настоятеля – Силивана Пакрыха. Ну, не по главным праздникам, само собой, таким как Великодень или там Рождение Господа, а по праздникам великомучеников или блаженнейших святителей. За те три года, что Ендрек провел, обучаясь в Академии Руттердаха, Богумил Годзелка изменился мало. Даже седины в подрезанной ровно по середину груди бороде не прибавилось. Она как была пегая, не хуже коня Пятрока, темно-русая с седыми прядями, так и осталась. Не изменились и черты лица – орлиный нос, черные брови, высохшая, будто пергаментная, кожа щек. Да карие глаза смотрели все так же строго и вместе с тем понимающе. Так строгий, но мудрый и добрый дедушка смотрит на расшалившихся внучат-сорванцов. Правда, обычную для него снежно-белую рясу с золототканой ризой блаженный митрополит сменил на ничем не примечательный жупан с барашковым воротником, а клобук – на мохнатую шапку из шкуры рыжевато-серого волка.

Рядом с Богумилом стоял коренастый шляхтич, выглядевший бок о бок с длинным худым архиереем, словно гриб под осинкой. Дорогой, расшитый золотом жупан обтягивал порядочное брюшко, полы малинового кунтуша мели землю, загребая палую листву. На голове шляхтич нес, поистине с королевской гордостью, шапку, да не абы какую, а из седого бобра, украшенную павьим пером. Из-под края кунтуша выглядывал богато украшенный эфес сабли. Щеки шляхтича казались дрябловатыми, словно этот человек знавал в жизни более спокойные и размеренные времена. Зато пышные усы нависали над верхней губой, напоминая диковинного зверя, виденного Ендреком – понятное дело, не всего целиком, а только голову – в кунсткамере при Руттердахской академии. Зверь этот жил далеко на севере, на пустынных галечниковых побережьях и назывался моржом. Крупный самец, говорят, вырастал до семи аршин в длину и живого весу нагуливал до двухсот пудов. Местные жители добывали его ради прочной кожи, изрядного запаса жира и гладкой белой кости двух торчащих из пасти зубов – бивней.

– А вот и пан Войцек припожаловал, – басовито пророкотал моржеобразный шляхтич, потер кулаком подбородок, откашлялся. – Герой порубежья…

Меченый соскочил с коня. Ендрек хорошо разглядел, как напряглись плечи сотника. Но все-таки командир порубежников пересилил себя и отвесил сдержанный поклон.

– Вот теперь вижу, что герой, – кивнул в ответ толстый. – Пан Симон предостаточно про тебя нарассказывал. По всему выходит – герой пан Войцек. А я не верю. Но теперича сам поглядел. Согласен. Герой. Не обманул полковник.