Русский камикадзе - Рощин Валерий Георгиевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/58
- Следующая
— Ты проводишь меня? — тихо спросила она лейтенанта, когда Бритый завалился спать за ширмой на диван, а подвыпивший народ потянулся к выходу из тупичка.
На улице она взяла его под руку, повела куда-то незнакомой дорогой, и остановились они вовсе не у того дома, где Майская жила с родителями в годы школьной учебы.
— Я купила себе квартиру, — объяснила девушка, поймав его вопросительный взгляд. И шагнув к подъезду, предложила: — Если хочешь, угощу настоящим кофе.
Квартира оказалась двухкомнатной, с отменной отделкой и хорошей, недешевой обстановкой. Хозяйка быстро приняла душ и вышла из ванной в одном халатике…
— Не удивляйся, — усмехнулась она, насыпая в турку молотый кофе, — я, Пашенька, работаю шлюхой по вызову. Давно работаю. И пока молодая — клиенты, платят щедро — не торгуясь.
Белозеров изумленно смотрел на нее…
— Мне исполнилось двадцать два, а выгляжу на двадцать семь, — безрадостно продолжала Юлька, стоя у плиты. — Так что впереди у меня лет пять ударных ночных «вахт» с нормальным заработком. А дальше… если не сопьюсь, стану развлекать пенсионеров за копейки.
— Но почему ты ушла из команды Бритого? Разве он гнал тебя? — мерил он тяжелыми шагами кухню.
— А кем бы я была сейчас в его команде? — просто возразила она, снимая турку с огня. — Денег у него теперь столько, что их не унести ни в одной дамской сумке; пьянствует в самых крутых кабаках — сооружать закуску не требуется; а находиться всегда под рукой, чтоб тебя имели подобно резиновой женщине куда и когда попало… Нет уж! Лучше как сейчас — с незнакомыми. По крайней мере, честно — заплатили, оттрахали положенное время и попрощались навеки. Да и не разошлись мы окончательно с парнями
— встречаемся иногда, как сегодня, например.
— И… Почему ты решила… зарабатывать таким способом?.. — не находил Палермо нужных слов.
Юлька осторожно разлила по чашечкам ароматный напиток, присела напротив. Печально качнула головой:
— Если групповое изнасилование у Атамановки остановили Валеркины выстрелы, то в следственном изоляторе уже никто не смог помочь…
И сидя в сиреневых предрассветных сумерках, молодой человек бережно поглаживал прохладную, ухоженную ладонь, застывшую на столешнице, где-то на полпути к нему и слушал печальный рассказ. Не замечая бегущих по щекам слез, девушка без утайки излагала историю о том, как женщина-охранник одной из смен начала водить ее в душевые, якобы драить полы и закрывала снаружи дверь на ключ. А в душевых почему-то оказывались по два-три уголовника из нечетного, мужского блока… В первый раз она пыталась кричать, сопротивлялась, билась в истерике. Но те проворно, словно выполняли эту процедуру не единожды, уложили ее на лавку, крепко зажимая рот, раздели. Затем один держал руки; второй, если девчонка не достаточно широко разводила ноги или продолжала дергаться, резко надавливал ладонью в солнечное сплетение, отчего перехватывало дыхание, темнело в глазах. Третий нахально лапал ее и делал свое грязное дело с грубой расторопностью. Позже она свыклась с царившим в изоляторе беспределом: молча заходила в душевую, сама раздевалась, сама ложилась на лавку и, прикрыв глаза, старалась забыться, отвлечься — к чему лишняя нервотрепка, боль, стресс? Теперь ее не нужно было держать, калечить грудную клетку, уговаривать… Она все делала добровольно и быстро, дабы поскорее закончилась пытка. Ведя по окончании «приборки» временно-задержанную обратно в камеру, баба в форме, совала ей в карман купюру и по-воровски увещевала: молчи, мол, лучше девка — не наживай неприятностей; а то ведь можно и на целую ночь в душевую угодить на «рандеву» с десятком голодных мужиков. После каждой «приборки» она трое суток отлеживалась, плакала в подушку, приходила в себя… Но потом вдруг стервозная кошелка в погонах прапорщика из другой смены приказала следовать за ней — в душевых уже ждали четверо мужиков с горящими глазами и торчащими в неистовом возбуждении членами. А на отдых оставались сутки…
— К тому времени, чего греха таить, я уже года два была женщиной, — всхлипнула Юлька. — Первым моим мужчиной стал отчим — стоило матери куда-то отлучиться, как он нырял ко мне в постель. До сих пор не хочу вспоминать тот кошмар. Поэтому знакомство с Сережкой Зубко восприняла как подарок судьбы и не возражала против нашей близости. Он быстро разобрался с козлом-отчимом; и сам, едва оставались наедине — лез ко мне под юбку. Однако считать своей подругой не торопился… Более того, был равнодушен и ко мне, и к моим чувствам — я поняла это, когда однажды напившись, Бритый велел раздеться в подвале при Ваньке, а потом смотрел, как этот ловелас трахает меня на диване. А я назло делала вид, будто получаю неземное удовольствие…
— Я не слышал про эту истории, — встал из-за стола Палермо, подошел к ней и, опустившись рядом на колено, обнял.
Та погладила его волосы, нежно поцеловала в висок.
— Ну, а той ночной попойки в подвальном тупике я почти не помню: сколько выпила, как танцевала на столе и раздевалась, и что вы потом со мной вытворяли… — улыбнулась Майская. — Запомнила только льющееся сверху шампанское, да тебя — твои нежные руки и губы, сначала целующие мою грудь, а потом лицо… И знаешь, я ни чуточки не жалею о той безумной ночи. С одной стороны — с точки зрения добродетели, морали и любой порядочной девушки… все это выглядело ужасным! Но с другой стороны — никто из вас не был мне чужим, более того — я всех вас любила, как люблю и сейчас. Да и школа к тому времени полнилась слухами, что меня, дескать, в банде держат только ради услады. Ну и пусть! Вот я и подтвердила тогда свою репутацию… — сквозь слезы усмехнулась она.
Палермо гладил ее бедра — полы наспех наброшенного халатика распахнулись, открывая налитое молодостью обнаженное тело. А она, точно не замечая мужских ласк, желания старого приятеля отвлечь от дурных воспоминаний, продолжала печальный рассказ:
— Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь. Уж звезд бы с неба не хватала точно, но… СИЗО, увы — все переломало, искалечило и опустило на самое дно. Когда выяснилось, что вины на мне никакой нет, я успела отсидеть два месяца и со счету сбилась, скольких мужиков обслужила. Всему там пришлось обучиться, древнейшей профессией овладела в полной мере — во всех ее тонкостях и проявлениях…
И уронив голову на руки, она не выдержала, разрыдалась. Белозеров вновь оказался на ногах; прошелся по кухне раз, другой, третий; нервно выкурил сигарету; снова присел возле плачущей девчонки и снова гладил ее волосы, пока судорожные всхлипы не утихли. Майская с трудом поднялась, он обнял ее, прижал, стал целовать мокрое от слез лицо…
— Довольно об этом вспоминать. Зачем терзаться? — пробовал он вернуть ее к жизни. — Давай поскорее забудем об этом! Ты позволишь мне принять душ?
— Ты Пашенька замечательный человек, — прошептала она, нежно касаясь губами его руки, — будь я другой — все отдала бы, за одну ночь любви с тобой. Чтоб не спьяну, как тогда в подвале; не с голодухи, не от азарта, а по-настоящему! Но… — оттолкнулась она легонько, — иди, Пашенька домой. Иди, мой хороший…
- Предыдущая
- 30/58
- Следующая
