Слава для Бога (СИ) - "Дед Скрипун" - Страница 55

— Да уж, борониться... — Усмехнулся ехидно, отряхиваясь Филька. — Нам порты в пору менять, от твоего боронения, а Светозара, так вообще едва до смерти не зашиб, вон, смотри, у того гляделки до сих пор в разные стороны косятся, никак плече мое рассмотреть не может. — Он развернулся и махнул светлячку рукой. — Сюда лети болезный, тута я.

— Я уже извинился. — Гордо расправил плечи оборотень. — С вас и того довольно. Пошли, темнеет уже, скоро цветок силу наберет, пока дойдем самое его время настанет.

***

Все та же изба, все те же люди и духи.

Не нравилось в этом доме Славуне, слишком неприятные воспоминания. Здесь она едва не досталась обозленному чудовищу на потеху, тут едва не съели ее спутника, храброго парня, почти брата. Дрожь непроизвольно пробирает при воспоминании недавнего прошлого, но что не сделаешь ради любимого. Сейчас ее место именно тут. Только ее любовь и вера должна с молитвами впитаться в лечебное снадобье, увеличив многократно его силу. Так сказала Верна, и девушка ей поверила.

Изменилась бывшая кикимора. Что-то теперь светилось в ее глазах такое, что не давала сомнениям глодать душу. Добро и желание помочь и никакой хитрости во взгляде.

Теперь в избе, все по-другому. Бывшая старуха-кикимора, а с недавних пор румяная, улыбающаяся все время, дородная женщина, стоит у печи, в белоснежном фартуке, шепчет заговор, мешает зелье деревянной поварешкой, дует в булькающий чугунок, подбрасывая туда травку. Филька, с неизменным Светозаром на плече, сидит на лавке у стены, и молча наблюдает за ней.

— Подай-ка красавица мне корешок плакуна. — Протянула Верна, не оборачиваясь Славе руку. — Самое его времечко подоспело. Он слезки твои по любому усилит многократно, воспоминания пробудит в заблудившейся душе, глядишь, и дорожка назад отыщется. — Черный корешок полетел в бурлящую жижу. — Теперь слизи жабьей чуток, в ней сила против злобных духов, тех, что болезням пакостным служат. — Она опрокинула туда — же глиняную плошку с тягучей зеленоватой жидкостью. — Очень хорошо. Теперича пусть побулькает мальца, силой наберется, а мы можем в это время взварчику с медком попить, обещала ведь тебе в свое время, да по злобе не исполнила.

— Пойду я пожалуй, в погребе приберусь. — Филька спрыгнул с лавки. — Поди натоптали там, без хозяйского пригляду, намусорили, а меду я не хочу, не любитель сладкого.

— Ах шельмец. — Рассмеялась Верна хлопнув себя ладонями, по пышным бедрам. — После твоего пригляду, капусты на зиму не останется, неча там делать, вчерась прибиралась.

— Чего сразу не останется-то. — Отвел глаза домовой. — Я же только на пробу, на соль, и совсем чуть-чуть, а если чего лишнего кто слопал, то я тут не причем, со мной вон и Светозар всегда был. Вы не смотрите, что он маленький, он за троих жрет. Ротик маленький, да животик удаленький.

— Что? — Взвился светляк. — Кто жрет? Сам мялку свою остановить не можешь, а на меня сваливаешь, куда только лезет. Не пойду с тобой, тут останусь, мне мед больше нравится. — Он перелетел на плечо Верны и показал домовому язык. — Не пускай его, его убить легче, чем капустой прокормить.

— Предатель. — Буркнул домовой, и ловко выскочил вон из избы, никто даже крикнуть не успел.

Бывшая кикимора, смеясь ловко подхватила с пола посвистывающий паром самовар, и поставила на стол, туда же водрузила плошку с медом, и две чашки.

— Пускай бежит, его не остановишь, а ты присаживайся девица, не гнушайся. Привечу тебя, угощу лесными дарами, может хоть чуток вину сою заглажу. Открылись у меня глаза. Посмотрела я на своего внука, и многое поняла. Другим он стал, счастливым, и заслуга в том твоя. Прощение великая сила. — Она отвела взгляд в сторону. — Вот и за себя прошу: «Прости дуру». — Не ведала, что творила по злобе, да в обиде. На глазах, словно туман, ничего не видела, кроме мести, вот и превратилась в болотную тварь вместо доброй лекарки. — Она вздохнула и повернувшись посмотрела Славе в глаза. — Но все в прошлом, теперь я вновь к делам праведным вернусь. Лечить людей буду. Никому не откажу, и плату буду брать справедливую, а тому, кто платить не сможет, того и так попользую, прощу неспособность отдариться. Знаю теперича, что в прощении сила.

Свет в окне заслонила тень, и в него заглянуло лихо.

— Я принес пиявок свежих, черненьких, как ты и просила, бабуля. — Единственный глаз посередине лба светился искренним счастьем, а губы растянулись в улыбке.

— Заходи Славочка, заходи внучек, как раз успел, самое время им подходит, а я пока жар цвета в котелок подброшу. — Она встала и взяла поварешку. — Пусть огонь душевный, что дорогу к свету больному нашему заслоняет, в себя возьмет. — Она склонилась над чугунком, и зашептала наговор.

— Славочка? — Округлил глаза Светозар и посмотрел удивленно на Славуню. — Он что, твой тезка?

— А ты букашечка думал, что ему от рождения имени не дали? — Не оборачиваясь произнесла Верна. — Славкой я его тогда еще нарекла, кто же знал, что судьба так распорядится, что тезки друг дружке помогут, да и мне заодно к жизни возвернуться поспособствуют. Видимо так уж богами задумано было. — Она повернулась к скрипнувшей двери, куда входил лихо. — Давай пиявок, внучек, закину в варево, для оттока дурной крови, от буйной головы Богумира.

Тихо стало, никто не мешал бывшей кикиморе варить целебное зелье, только она сама изредка нарушала тишину, и еле слышно бормотала себе под нос молитвы, и наговоры, изредка делая непонятные пассы руками. Лихо поклонился Славе, подошел, и сел рядом на лавку, с любовью рассматривая спину бабушки.

— Давай, красавица. — Повернулась та к Славе. — Теперь ужо твоя очередь настала. Зажми в ладошке Перунов цвет, к сердцу прижми, и про себя прочти молитву Роду. Только искренне прочти, с полной верой в его помощь, ну а когда в чугунок цвет волшебный кидать будешь, то молви так: «Помощи прошу, Род батюшка. Верую в силу твою. Верую в мудрость твою. Верую в твою любовь к детям своим. Не оставь страждущих. Помоги просящим. Подними любого моего из сна мрака проклятущего». — Как промолвишь, так мгновенно кидай цветок в кипяток, и не бойся, если огнем тот вспыхнет, так быть и должно. Так значит, что услышал высший просьбу. Будем надеяться, что зелье, твоими молитвами усиленное, поможет, поднимется болезный на радость нам.

Слава взяла из протянутых ладоней небольшой, алый, с белыми прожилками цветок. Сжала его в кулачек, и внезапно покачнулась. Внезапное осознание того, что надо делать, озарила сознание. Нет, она не будет молится, она обратится к богу, как к своему родственнику, как к родителю, как к суровому, но справедливому дедушке, который выслушает и поймет.

Она закрыла глаза, и прижала цветок к груди. В ее душе зазвучал голос, который мог услышать только он, создатель этого мира, других ушей он не касался. Только она и он:

— Ты не услышишь от меня мольбы, ты не услышишь от меня стонов, я обращаюсь к тебе, не как к богу, а как к своему отцу. Надеюсь, ты меня слышишь. Богумир, конечно, виновен во многих проступках, но у него есть оправдание, он был избалован родителями, и не ведал что творил, это та истина, которую ты знаешь. Не может ни бог, ни человек осознать того, что он не видит и не чувствует.

Богумиру выпала возможность осознать то, что другим не дано, что недоступно было ранее никому, была дана возможность ощутить себя в другой сущности, и он достойно справился с этим.

Мало того, он смог полюбить. По-настоящему, искренне, без каких-либо выгод для себя, и ради этой любви, он отказался от бессмертия. Отказался ради меня. Вот и я готова пожертвовать ради него всем тем, что у меня есть. Возьми мою жизнь, но верни Богумира, верни, и заставь забыть все то, что нас связывало. Ты можешь, я знаю. Он достоин счастья. — Слава открыла глаза, разжала ладошку, и бросила в бурлящее варево цветок. Тот мгновенно вспыхнул ярким пламенем, рассеялся радужным туманом, по поверхности и осел, впитавшись в тут же переставшее булькать зелье.

— Род принял твою молитву. — Засмеялась Верна. — Он поможет.