Слава для Бога (СИ) - "Дед Скрипун" - Страница 41

— Вот, что детки. — Анисья приподняла как-то взгляд от веретена. — Собирайтесь-ка завтра поутру, да ступайте в город. Деньжат у нас немного скопилось, надо-бы Славуне новую одежку, да обувку присмотреть, второй месяц девка в одном и том же ходит, словно нищенка какая, да тебе сынок, сапоги новые нужны, приоденьтесь там. Заодно, кое чего попродадите на рынке, скопилось у нас тут и пряжи немного, да ложек Велимирушка нарезал. Расторгуетесь, принарядитесь, да погуляете заодно по стольному граду немного, развеетесь, может скоморохов увидите, они там частенько народ веселят. Делов по дому сейчас немного, сама управлюсь, вот и сбегайте, пока время есть, отдохните.

Сказано — сделано. Едва солнышко улыбнулось из-за горизонта первыми лучиками рассвета, вышли по утренней зорьке, по первой росе, молодые в путь-дорогу.

Путь петлял, объезжая овраги и переправляясь через встречающиеся речки, и ручьи бревенчатыми мостами. Радовали глаз путников поля, подернутые первыми всходами, услаждали слух поющие птицами леса, первый жаворонок в голубом небе, суетящиеся ласточки. Как же это прекрасно, вот так идти вперед, босиком, по мягкой от теплой пыли дороге, болтать ни о чем с верным, добрым спутником. За спиной заплечные мешки. Они хоть и объемны, но весу в них не много, что может быть тяжелого в пряже да деревянных ложках?

— Мы как два колобка с этими мешками, по дорожке катимся. — Смеялся Велимир надувая щеки изображая из себя довольный жизнью шарик.

— От всех убежали. — Вторила ему Славуня. — Только бы лису впереди не встретить. Очень не хочется достаться куме на обед.

— Да вон она, впереди. На обочине сидит. — Парень вытянул руку, указав на еле различимый, показавшийся впереди силуэт, чего-то ожидающего, или отдыхающего человека. Кто таков, издали не разобрать — Нас поджидает. Готовься. Можешь слегка себя солью посыпать, а я себя поперчу. — Весело Велимиру, и девушки с ним легко и весело.

При приближении путников, на встречу, поднялась маленькая, сгорбленная, смотрящая в землю бабушка.

— Дня вам доброго, путники. Я тут сижу, жду кого-нибудь. Помощи просить хочу. Дверь у меня в избе переклинило, не открыть старой. Тут рядышком в ельнике, совсем недалече. — Она подняла глаза, и словно споткнулась о лицо Славуни. Глаз у бабки дернулся узнаванием, и испугом, но она тут-же взяла себя в руки, сообразив, что ее не помнят, и продолжила обычным ласковым голосом. — Помогите, бога ради. Я вам за это медку духмяного налью...

— Да ты никак Найдену узнала, старая? — Не осталось незамеченным странное поведение бабки от Велимира.

— Нет, что ты, касатик, что-ты, что-ты. Обозналась я. — Старуха отвела в сторону взгляд. — На внучку мою, покойную, похожа немного спутница твоя, вот и ошиблась. Ну так что? Поможете бабушке? — Повернула она полные мольбы глаза в сторону парня.

— Ежели недалече, да не на долго, то, от чего же и ни сделать доброе дело. — Легко согласился тот. — Показывай дорогу.

***

— Как сквозь землю провалилась. — Лель сидел прямо на полу у подножья трона и крутил в ладонях свирель. — Все видели, что была, но никто не видел куда ушла. Словно растворилась в воздухе. Чудеса, да и только. Чего только в этой Яви не происходит, то ли дело у нас, тишь да благодать.

— Даже духи городские ничего не знают. — Вздохнул в ответ Перун. — Банник, что у князя пар гоняет, говорит, что почуял он в тот день, вроде как вкус лесной, необычный для города, но на столько легкий, что не придал тому значения, мало ли охотников на рынок приходит, а с ними и запашок появиться мог. — Он еще раз вздохнул. — Как бы знать, кто столицу посещал из чащобной нечисти, смотришь, и след бы Славуни отыскался, а по нему бы и вышли на пропажу.

— Так чего у хозяйки лесов не узнаете? Она-то наверняка всех своих знает, для нее тайны во владениях нет. — Лель рассматривал свой музыкальный инструмент, не поднимая глаз.

— Ты имеешь в виду Тару? — Откинулся на спинку трона Перун. — Спрашивали уже, да только и она тоже не ведает ни чего. — Он задумался. — Ну вот так не бывает, что бы человек в воздухе растаял, ветром развеялся, как дух бесплотный. Напасть какая-то на нашу семью.

— А что с Богумиром-то надумали? — Бог любви поднял наконец глаза. — Есть какие-то мысли, как внука с небытия вытащить?

— Ничего пока. — Перун вновь тяжело вздохнул. — Нет у нас никакого решения, только и остается, что помереть окончательно внуку не дать, да не раствориться. На чудо только и надеемся. Только это одно и остается, ждать да верить.

Бог любви отвернулся и поднес к губам свирель. Музыка, осязаемая на столько сильно, что можно было потрогать ее руками, вдохнуть полной грудью, разлилась по бесконечности Прави. Нежная, и грустная, она журчала звенящим ручейком, вздыхала волнами томного океана, переплеталась нежностью весеннего ветра, и трелью соловья вливаясь в душу.

У Перуна на глазах выступили слезы. Как бы не суров был бог грома, каким бы не выглядел жестоким, непоколебимым, и суровым мужем, но даже его сердце растопила божественная музыка любви. Столько накопилось тревоги в пережившей века душе. Столько комом в горле застряло невысказанной боли, что потекли чувства по божественным щекам, и бороде, и закапали на сложенные на коленях грубые ладони.

Не надо стесняться слез. Они не слабость, они лишь доказательства того, что ты все еще жив, и никакие важные заботы, и дела, и никакие обстоятельства, не убили еще окончательно душу, осталось еще что-то в тебе от прежнего, ранимого ребенка, которого ласкают теплые и нежные руки матушки.

Не надо стесняться слез, боги, они тоже живые, и они тоже имеют право, как и люди плакать.

Внезапно все поменялось, и Перун стал обычным Перуном, строгим и справедливым богом, главой пантеона. Воздух внезапно взорвался белесой кляксой и оттуда, в Правь, влетел взлохмаченный, взвинченный до состояния взведенной пружины Орон. Каркнул, словно поперхнувшись собственным криком, и заорал, срываясь в хрип:

— Есть Славки след. Учуял я ее. У большого болота, с тиной перемешанный запах, и рядом еще мужской, человеческий, и духов каких-то, но не разобрать, словно покровом морока укрыто все.

— Так чего же ты сюда-то? — Подпрыгнул мгновенно Перун, засверкав молниями в глазах, и сжав заискрившийся посох. — Надо было туда незамедлительно лететь, вдруг снова потеряется. Где твои мозги были? Курица ты общипанная, а не оракул. Показывай, где это... Бегом туда...

— Чего курица-то сразу. — Обиделся ворон. — Я не воин, молниями как некоторые швыряться не умею. От куда мне знать, что там за нечисть такая завелась, что покрывалом морока Явь накрывать может. Вдруг с ней драться придется...

— Хватит болтать. Обиделся, видите ли, он. — Махнул на него рукой Перун. — Дорогу показывай.

***

Тропинка вела в угрюмый ельник, и все больше чавкала под ногами болотной влагой. Велимир недоуменно оглядывался, не понимая: «Чего это бабку занесло селится в столь странном месте, подальше от людей и недалеко от большого болота?»

— Сюда, касатики. Сюда. — Семенила мокрыми валенками впереди старуха. — Совсем чуток осталось. Дверку мне откроете, а я вас взварчиком попотчую, угощу на славу. Там обсохните да обогреетесь. У меня дом сухой да теплый. Вы не смотрите, что болото рядом, лекарка я, тут травы нужные собираю, да и от людей подальше. Недолюбливают наше племя людишки, вот и поселилась я к травкам поближе, да от завистников подалече. — Успокоила недоверие Велимира бабка.

Домишка оказался покрытой тростником лачугой, с большой, жарко пылающей печью посередине. Дверь оказалась настежь открытой.

— Ой! Чавой-то видать просохла, дверка-то, да сама и открылась. — Сконфузилась бабка. — Не подперла я ее, когда уходила. Но все одно, вы проходите, да присаживайтесь, касатики. Тута хорошо у меня, сухонько да уютненько. — Она как-то зябко передернула плечами, едва не поморщившись. — Сейчас за медком в подвал скоренько сбегаю, налью плошечку. Он у меня духмяный, сам в рот просится. — Она повернулась к Славуне, и мило, заискивающе улыбнулась. — Ты мне не поможешь ли, красавица? Темно там, лучинку зажженную подержишь, да посветишь бабушке, не то я сослепу еще мимо пролью, а медок-то добрый, жалко будет на землицу выплеснуть.