Реквием по монахине - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 24

• Предыдущая
• 24/35
• Следующая

Темпл. Ударить тебя еще раз?

Нэнси. Или, может, возьмите ее с собой, она не будет вам мешать, по крайней мере до первого случая, когда напишете мистеру Гоуэну или своему отцу насчет денег, а они пришлют их не так быстро, как хотелось бы вашему новому мужчине, и он вышвырнет вас с ребенком. Тогда просто бросьте ребенка в мусорный ящик, и не будет больше хлопот ни вам и никому, потому что вы избавитесь от обоих…

Темпл делает конвульсивное движение, затем берет себя в руки.

Нэнси. Ударьте меня. Прижгите сигаретой. Я сказала и ему, и вам, что пришла со своей пяткой. Вот она. (Приподнимает ногу.) Я испробовала все остальное, могу испробовать и это.

Темпл (сдавленно, яростно). Замолчи. Последний раз говорю. Замолчи.

Нэнси. Молчу.

Она не двигается. Не глядит на Темпл. Но в ее голосе или в интонации появляется легкая перемена, мы не сразу осознаем, что она обращается не к Темпл.

Нэнси. Я испробовала все. Испробовала все, что могла. Ты видишь.

Темпл. Никто не собирается оспаривать этого. Ты угрожала мне детьми и даже мужем – если моего мужа ты можешь считать угрозой. Ты даже украла деньги, приготовленные на побег. О да, никто не будет отрицать, что ты испробовала все. Хотя все же принесла деньги назад. Подбери их.

Нэнси. Вы сказали, они вам не нужны.

Темпл. Не нужны. Подбери.

Нэнси. Они и мне не нужны.

Темпл. Все равно, подбери. Когда будешь возвращать их мистеру Гоуэну, можешь взять себе жалованье за будущую неделю.

Нэнси нагибается, подбирает деньги, складывает драгоценности в шкатулку и кладет на стол.

Темпл (спокойнее). Нэнси. (Нэнси глядит на нее.) Извини. Зачем ты вынуждаешь меня к этому – бить, кричать на тебя, ты ведь всегда была так добра к моим детям и ко мне – и к мужу, и ко всем нам, пыталась связать нас в семейство, в семью, хотя было понятно, что нас ничто не свяжет? Даже в благопристойности, тем более в счастье?

Нэнси. Должно быть, я бестолковая. Сама не знаю. Потом, я говорю не о семье или счастье…

Темпл (резко, повелительно). Нэнси!

Нэнси. … я говорю о двух маленьких детях…

Темпл. Я сказала – замолчи.

Нэнси. Не могу замолчать. Хочу спросить еще раз. Вы пойдете на это?

Темпл. Да!

Нэнси. Видно, я бестолковая. Скажите это в словах, чтобы я слышала. Скажите: я пойду на это.

Темпл. Ты слышала. Я пойду на это.

Нэнси. Несмотря на деньги?

Темпл. Несмотря на деньги.

Нэнси. Несмотря на детей? (Темпл не отвечает.) Оставите одного с человеком, который сомневается, что это его сын, а другую возьмете к человеку, который даже не хочет детей… (Они глядят друг на друга.) Если вы можете сделать это, то можете и сказать.

Темпл. Да! Несмотря на детей! Теперь убирайся. Возьми, что тебе причитается, и уходи. Вот…

Темпл быстро подходит к столу, берет из груды денег две или три бумажки и протягивает Нэнси, та берет. Темпл собирает остальные деньги, берет сумочку и открывает ее. Нэнси неторопливо идет к детской, проходя, берет со стола бутылку с молоком и идет дальше. Темпл, держа деньги в одной руке, а сумочку в другой, смотрит на Нэнси.

Темпл. Ты что делаешь?

Нэнси (на ходу). Бутылка холодная. Согрею ее в ванной.

Затем Нэнси останавливается и оглядывается на Темпл, во взгляде ее что-то странное, и Темпл, собравшаяся положить в сумочку деньги, тоже замирает, глядя на Нэнси. Когда Нэнси начинает говорить, то речь ее не похожа на прежнюю; мы еще не понимаем, что она означает.

Нэнси. Я испробовала все, что могла. Ты видишь. Темпл (повелительно, властно). Нэнси. Нэнси (поворачиваясь, спокойно). Молчу.

Она идет в детскую. Темпл кладет деньги в сумочку, закрывает ее и ставит на пол. Потом поворачивается к сумке с детскими вещами. Расстегивает ее, торопливо проверяет содержимое, берет шкатулку, сует ее в сумку и застегивает снова. Все это занимает около двух минут; когда она застегивает сумку, Нэнси тихо выходит из детской, проходит мимо стола, останавливается, кладет деньги, которые ей дала Темпл, и направляется к двери, через которую вошла в комнату.

Темпл. Ну что?

Нэнси идет к двери. Темпл смотрит на нее.

Темпл. Нэнси. (Нэнси останавливается, не оглядываясь.) Не думай обо мне слишком плохо. (Нэнси ждет, не двигаясь, не глядя ни на что. Темпл не продолжает, и она снова идет к двери.) Если я… если это когда-нибудь всплывет, я скажу всем, что ты сделала все, что могла. Ты старалась. Но ты права. Дело не в письмах. Дело во мне самой. (Нэнси идет.) До свиданья, Нэнси. (Нэнси подходит к двери.) У тебя есть ключ. Я оставлю твои деньги на столе. Можешь забрать их… (Нэнси выходит.) Нэнси!

Ответа нет. Темпл еще секунду смотрит на пустую дверь, пожимает плечами, берет деньги, которые оставила Нэнси, осматривается, подходит к письменному столу, берет с него пресс-папье, возвращается и кладет деньги под него; теперь, двигаясь решительно и быстро, она берет со стола одеяльце, подходит к двери в детскую и входит туда. Проходит секунда или две, затем раздается вопль. Свет мигает и начинает тускнеть, быстро наступает полная темнота.

Вопль обрывается.

Полная темнота.

Кабинет губернатора.

12 марта 3 часа 08 мин.

Слева вверху загорается свет. Обстановка та же, что и в первой сцене, только в кресле губернатора теперь сидит Гоуэн Стивенс. Темпл стоит на коленях у стола, положив на него руки и уткнувшись в них лицом. Возле нее стоит Стивенс.

Темпл не знает, что губернатора уже нет и теперь в кабинете находится ее муж.

Темпл (не поднимая лица). Вот и все. Явилась полиция, а убийца все сидела на кухне, в темноте, и повторяла: «Да, Господи, я это сделала», и в тюремной камере тоже повторяла это…

Стивенс наклоняется и касается ее руки, словно хочет помочь ей встать. Она сопротивляется, но головы не поднимает.

Темпл. Нет-нет. Разве мне по роли не положено стоять так, пока его честь или превосходительство не удовлетворит нашу просьбу? Или я уже окончательно провалила свою роль, даже если суверенный штат предложит мне платок прямо из кармана нашего избранника? Потому что – видите?

Поднимает лицо, глаза ее широко открыты, слез на нем нет; в сторону кресла, где вместо губернатора сидит Гоуэн, она не смотрит. Свет падает ей прямо в лицо.

Темпл. По-прежнему ни слезинки. Стивенс. Встань, Темпл.

Снова хочет помочь ей подняться, но она опережает его и поднимается сама, глаза ее по-прежнему широко открыты и обращены в сторону; она поднимает руку, словно маленькая девочка, собравшаяся заплакать, но вместо этого прикрывает глаза от света.

Темпл. И сигареты не нужно; времени теперь потребуется совсем мало, потому что ему надо только сказать «Нет». (Опять не поворачивая лица, хотя обращается к губернатору, полагая, что он сидит за столом.) Потому что вы не намерены спасать ее, так ведь? Потому что все это было не ради ее души, ее душа не нуждается в этом, а ради моей.

Стивенс (мягко). Почему бы сперва не закончить? Расскажи остальное. Ты что-то говорила о тюрьме.

Темпл. О тюрьме. Похороны состоялись на другой день – Гоуэн как раз добрался до Нового Орлеана и вылетел оттуда самолетом, – а в Джефферсоне путь на кладбище проходит мимо тюрьмы, да и не только на кладбище, проходит под верхними зарешеченными окнами – общей арестантской и камер, откуда заключенные-негры – азартные игроки, торговцы самогоном, бродяги и убийца – могут смотреть вниз и любоваться, любоваться даже похоронами. Вот так. Стоит кому-то из белых оказаться в больнице или в тюрьме, вы сразу же говорите: «Какой ужас», не из-за стыда, боли, а из-за стен, замков, и тут же посылаете им книги, карты, головоломки. А неграм нет. Вы даже не думаете о картах, головоломках и книгах. И внезапно с каким-то ужасом понимаете, что им не только не нужно книг, чтобы отвлечься, им даже не нужно отвлекаться. Проходя мимо тюрьмы, вы видите их – нет, не их, их совершенно не видно, видны лишь руки меж прутьев решеток, они не стучат, не елозят, даже не стискивают, не сжимают решетку, как белые руки, а просто лежат между прутьями, не только спокойно, но даже успокаивающе, уже разжатые, расслабленные, не чувствующие боли от рукояток плуга, топора или мотыги, тряпок, щеток, колыбелек белых, и даже стальных прутьев они касаются спокойно, безболезненно. Понимаете? Вовсе не искривленные, не скрюченные работой, а даже гибкие и ловкие благодаря ей, разглаженные и даже мягкие, словно, пролив пота всего на цент, они получили то, что белым обходится по доллару унция. Не подвластные работе, нет, и пошедшие с ней на компромисс – тоже не то, а заключившие союз с работой и потому свободные от нее; в перемирии с ней, в мире; эти вот длинные мягкие руки безмятежны и неподвластны боли, поэтому, чтобы выглядывать, смотреть – видеть похороны, процессии, людей, свободу, солнечный свет, вольный воздух, – их владельцам не нужно ничего, кроме рук: не нужны глаза: руки, лежащие между прутьев решетки и глядящие наружу, могут до наступления света разглядеть очертания плуга, мотыги или топора; и даже в темноте, не включая света, могут обнаружить не только ребенка, младенца – не своего, а вашего, белого, – но и загвоздку, помеху – голод, мокрую пленку, незастегнутую булавку – и сделать все, что нужно. Видите. Если бы я только могла плакать. Там в свое время находился еще один негр-убийца, мужчина, случилось это до моего приезда в Джефферсон, но дядя Гэвин должен помнить. Жена этого негра только что умерла – они прожили вместе всего две недели, – он похоронил ее и принялся бродить в темноте по проселкам, чтобы утомиться и заснуть, только из этого ничего не вышло, тогда он решил напиться, чтобы заснуть, но и это не помогло, тогда он стал драться и перерезал горло белому за игрой в кости, и после этого наконец ненадолго заснул; шериф нашел его на веранде дома, который он снял, чтобы жить там с женой, с семьей до самой старости. Выспаться ему не удалось, и вот в тот день в тюрьме надзиратель, помощник шерифа и еще пятеро негров-заключенных едва повалили его и держали, чтобы надеть на него цепи, – он лежал там, на полу, более полудюжины человек с трудом держали его, – и знаете, что он говорил? «Видно, не перестану я думать. Видно, не перестану».

• Предыдущая
• 24/35
• Следующая