Чудовище с улицы Розы - Веркин Эдуард - Страница 24
- Предыдущая
- 24/30
- Следующая
– Ну и?.. – спросил я.
– Два дня назад я видел черную собаку, – сказал предводитель. – Там, за портом. Я шел по берегу, искал, что море выбросило. Иногда очень хорошие вещи выбрасывает. Мы подбираем и относим их в лом. Деньги получаем. Я шел по берегу и вдали увидел черную собаку. Она стояла у самого берега и ела песок.
Я удивился.
– Да, да, – подтвердил предводитель. – Она ела песок. Это ведь необычная собака, она может делать то, чего не могут другие собаки. Так вот, черная собака повернула голову и поглядела прямо на меня. И долго глядела, пока я не отвернулся. А когда я снова посмотрел, она уже исчезла. Тогда я подошел к тому месту, где она стояла. Песок был мокрым, но никаких следов я не увидел...
Я слушал.
– Я видел черную собаку, – повторил предводитель. – А сегодня напали на одного парня. Он пошел в магазин, но не вернулся. Стали искать, нашли там, у холма. В колодце. Живой еще.
– Живой? – спросил рыжий.
– Живой. Только не в себе. Все время твердит одно слово и трясется.
– Какое? – спросил рыжий. – Какое слово?
– «Зубы», – сказал предводитель. – Он все время говорит про зубы. Трясется и воет: «Зубы, зубы»...
Предводитель поднялся на ноги, все остальные тоже. И вся компания молча отправилась к выходу из порта. Я остался.
Еще немного посидел на солнце и направился к контейнерам. Мне жутко хотелось спать, я забрался в самый дальний и зарылся в кучу грязных пластиковых пакетов.
Вокруг шеи шла глубокая ноющая борозда от удавки. Борозда распухла и кровоточила. Я знал, что такие раны могут закончиться заражением крови, столбняком и мучительной смертью. Надо было что-то делать.
Я стал думать. Возвращаться домой пока бесполезно. Дома Римма и Селедка. Ма, Ли и Бакс будут только к вечеру. А к вечеру я могу вполне сдохнуть от столбняка. Значит, остается...
Значит, остается Коляскин. И идти надо не к нему в клинику, а домой. Кажется, он принимает до трех, значит, домой возвращается часам к четырем. Сейчас, судя по солнцу, около двух. Час на отдых, минут сорок на дорогу. Все.
Я закрыл глаза и уснул. И спал ровно час, может, чуть больше. Когда я проснулся, шея распухла еще сильнее, поворачивать голову стало тяжело, рана словно горела.
Коляскин жил на противоположной от нашего коттеджа стороне городка, что было большим плюсом – это если бы Римма вдруг решила меня поискать. На выходе из порта я посмотрелся в лужу. Вид у меня был страшный: волосы взъерошены, под челюстью вздулся бугор, весь я в царапинах каких-то. Но делать нечего, пришлось идти так.
Как ни странно, добрался я без всяких приключений. Дверь в дом доктора была, как всегда, приоткрыта, сквозь кухонное окно я видел, как жена Коляскина возится у плиты, в воздухе плыл запах творожников. Я вошел в дверь, пройдя короткий коридорчик, оказался в гостиной. В гостиной Коляскина имелся специальный колокольчик для посетителей, я подошел к колокольчику и звякнул.
Через минуту из кухни вышла жена Коляскина в фартуке, в одной руке у нее была лопатка, в другой блюдо сырников.
– Вот это да! – Она сразу поставила блюдо на стол. – Что это с тобой случилось?
– Там, за холмом гулял, провалился в какую-то яму, в проволоке запутался. Порезался весь, до поликлиники далеко, сразу к вам решил...
– Правильно решил. – Она сняла фартук. – Пойдем со мной.
Я знал, что у Коляскина дома есть небольшой кабинет, где он иногда принимал неотложных пациентов. Жена Коляскина провела меня в заднюю часть дома. Она щелкнула выключателем и открыла дверь в кабинет.
– Заходи.
Кабинет был идеально чистый, сверкающий и светлый. Посередине комнаты стоял хирургический стол. В углу кипятильник и лоток с инструментами в спирту.
– Коляскин придет через час, – сказала она. – Может, чуть позже. Не будем ждать, ждать нам нельзя. Садись на стол.
Я забрался на стол. Она намочила ватку спиртом. Потом посмотрела на ватку и бросила ее в корзину, взяла сразу бутылку. Растворила в спирте зеленоватую таблетку.
– Терпи. Не будешь дергаться?
Я покачал головой.
– Наклонись.
Она взболтала бутылочку, подождала, пока осядут пузырьки, и вылила мне на шею.
Спирт зашипел, в башке у меня взорвался серебряный вихрь, рана вспыхнула и захолодела.
– Терпи. – Жена Коляскина набрала на ватный тампон густой мази. – Может снова быть больно.
Она намазала мне шею и замотала ее бинтом. Больно не было, мазь мне помогла почти сразу. Кожа стала стягиваться, чесаться и, как мне показалось, даже потрескивать.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– За медицинскую помощь не благодарят. А кто это тебя на самом деле? – спросила она. – Подрался? Побили?
– Не, в яму упал, я же вам сказал. Там какую-то теплотрассу раскопали, я и провалился...
– Ну, не хочешь, не говори. Коляскин придет, позвонит твоим. Тебя повесить, что ли, пытались? В городе черт-те что происходит... Коляскин говорит, что кошке недавно челюсть вырвали...
Я презрительно поморщился.
– Тоже слышал? – улыбнулась жена Коляскина. – Или кошек не любишь? Ладно. Надо еще укол от столбняка сделать.
Она открыла небольшой шкафчик и стала искать лекарство.
– Куда все катится? – ворчала она. – Собак вешают, кошкам челюсти вырывают... На людей кто-то нападает... Я говорю Коляскину – надо отсюда уезжать, надо поближе к сыну перебираться, а он все одно: сто двадцать восемь поколений Коляскиных жили и умирали здесь, и он отсюда никуда не поедет. Я ему говорю – поедем, а то поздно будет. А он все свое. Ну, хоть ружье тогда достань, говорю! А он и ружье не достал. Сказал, что в нашей стране честному человеку нечего бояться.
Она нашла нужную ампулу и стала спиливать колпачок.
– Коляскин, говорю, тебе что надо, чтобы реки кровью потекли? Чтобы земля трястись начала?
Это она, конечно, преувеличивала. Никакого конца света у нас тут не планировалось. Просто одна маленькая мерзкая тварь.
Жена Коляскина набрала в одноразовый шприц противостолбнячной сыворотки и велела мне стоять смирно. Затем сделала мне укол.
– Готово. – Жена Коляскина бросила шприц в корзину. – Можешь идти. А домой тебе мы позвоним. Пусть там разберутся. А если не разберутся, то я сама в милицию позвоню. А то так мы до чего докатимся-то?
Я слез со стола. Подошел к ней.
– Спасибо, – снова сказал я.
– Спасибо не говорят, дубина. Иди, иди, мне еще готовить надо...
Я потупился и стал пятиться к двери.
– Погоди-ка! – Она вспомнила о чем-то и выбежала из кабинета.
Она накормила меня сырниками. Много я есть не стал, хотя проголодался сильно, запросто навернул бы, наверное, целую тарелку, а то и две. Но я съел всего пять штук, чтобы не очень себя отяжелять, а потом ушел.
К вечеру я вернулся домой. Меня встретила Ли. Она сидела в гостиной и читала книжку. «Винни-Пух и все-все-все», глава про наводнение. Я подошел к ней и сел рядом.
– Жутко выглядишь, чувак, – сказала она. – Всклокочен весь, перемазан в чем-то... Кровь, что ли? Зеленка? Давай я тебя вытру.
Ли достала носовой платок и стала вытирать мне лицо.
– В яму свалился, – объяснял я. – Поцарапался весь, коньки чуть не отбросил...
– Осторожней надо, – приговаривала Ли. – Тут кто-то опять в городе чего-то натворил. Предки не говорят, но милиция приезжала. Предки странные. Закрылись у себя в спальне, сидят, шушукаются... А я вот книжку читаю...
Я заглянул в «Винни-Пуха». Пятачок сидел возле окна и смотрел на наводнение. Самое роскошное место во всей книжке.
Прибежал Бакс, понюхал. Тявкнул. И сунулся к Ли, ему не понравилось, как от меня пахло.
– Бакси, – оттолкнула его Ли. – Не мешай!
– Я пойду, помоюсь, – сказал я. – Устал я чего-то...
Я принял душ. Изучил себя в зеркале. Шрам на шее выглядел просто роскошно – будто мне пытались отпилить голову, а потом приставили обратно. Пришили суровыми нитками. Я было хотел оставить все как есть, но затем все-таки замотал шею бинтом. Нечего пока. Смазал царапины на лице перекисью и поплелся к своей комнате.
- Предыдущая
- 24/30
- Следующая
