Дикие пальмы - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 40

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая

Они приехали в Сан-Антонио, штат Техас, имея сто пятьдесят два доллара и несколько центов. Здесь было тепло, здесь было почти как в Новом Орлеане; перцовые деревья оставались зелеными всю зиму, олеандр, мимоза, лантана уже цвели, а кабачковые пальмы взрывались скупыми красками, как и в Луизиане. Они сняли комнатку со старенькой газовой плитой в обветшалом деревянном доме, куда вела наружная лестница. И теперь они действительно поссорились. – Ты что, не понимаешь? – сказала она. – У меня должны быть месячные. Сегодня. Завтра. Сейчас самое подходящее время, чтобы сделать это. Как ты сделал это ей… как ее звали? ту сучку? Билл. Она же Билли. Тебе не следовало посвящать меня в подробности. А то теперь я знаю, когда самое удобное время, и беспокою тебя.

– Ты несомненно узнала бы об этом и без меня, – сказал он, пытаясь сдержать злость, проклиная себя: Слушай, ты, скотина, ведь это она попала в беду, не ты. – Я уже все решил. Я сказал «нет». Это ты первая… – Но тут он все же заставил себя замолчать, обуздал себя. – Слушай. Есть какие-то таблетки. Их принимают, когда приходит время месячных. Я попытаюсь достать их.

– Где?

– Где? А ты не знаешь, где ими пользуются? В борделе. О, господи. Шарлотта! Шарлотта!

– Я знаю, – сказала она. – Мы ничего не можем с этим поделать. Мы теперь уже не мы. Вот почему, неужели ты не понимаешь? Я хочу, чтобы мы снова стали самими собой, как можно скорее. У нас так мало времени. Через двадцать лет я уже не смогу, а через пятьдесят мы оба будем мертвы. Поэтому поспеши. Поспеши.

Он никогда прежде не бывал в борделе и даже никогда не искал туда дорогу. И поэтому только теперь он узнал то, что многие узнали много раньше: что бордель найти очень нелегко, что можно прожить с соседями бок о бок десять лет и только потом обнаружить, что выползающие после полудня из своих дверей дамы вовсе не служат телефонистками в ночной смене. Потом ему пришло в голову то, что, кажется, самый тупой деревенщина наследует с молоком матери: он обратился к водителю такси и тут же был доставлен к дому, очень похожему на тот, в каком поселился и он, он нажал кнопку, что не вызвало никакого ответного звука, хотя в то же мгновенье упала занавеска на узком оконце рядом с дверью, упала так быстро, что он готов был поклясться – она упала за целую секунду до того, как кто-либо мог кинуть на него взгляд. Потом дверь открылась, черная горничная провела его по полутемному холлу в комнату с голым обеденным столом, обитым фанерой, на котором он увидел сосуд для пунша из дешевого стекла под хрусталь, столешница была вся покрыта белыми круглыми метинами, оставленными мокрыми ножками бокалов, здесь же стояла пианола с щелью для монеток, двенадцать стульев вдоль четырех стен были аккуратно выровнены, точно могильные плиты на военном кладбище, здесь горничная оставила его, он сидел и разглядывал литографию сенбернара, спасающего ребенка из снежной лавины, и еще одну – президента Рузвельта, наконец в комнату вошла женщина неопределенного возраста лет за сорок с двойным подбородком и крашеными светлыми волосами, на ней был не очень чистый сатиновый халат сиреневого цвета.

– Добрый вечер, – сказала она. – Вы чужой в нашем городе?

– Да, – ответил он. – Я спросил у водителя такси. Он…

– Не извиняйтесь, – сказала она. – Все водители такси – мои друзья.

Он не забыл данный ему на прощанье водителем такси совет: «Поставьте пива первому белому, кто к вам выйдет».

– Не хотите ли пива? – предложил он.

– Что ж, пивка можно выпить, – сказала женщина. – Может, оно нас освежит. – И сразу же (Уил-бурн не видел, как она вызвала ее) появилась горничная. – Два пива, Луиза, – сказала женщина. Горничная вышла. Женщина села. – Значит, вы в Сан-Антонио приезжий. Знаете, самая прелестная дружба, которую я когда-либо знала, возникла за одну ночь, а точнее, в течение одного разговора между двумя людьми, которые за час до этого даже не знали друг друга. У меня здесь есть американские девушки и испанские (заезжие любят испанских девушек, по крайней мере на первый раз. Я всегда говорю – это влияние кино) и одна итальянка, которая только что… – Вошла горничная с двумя кружками пива. Вероятно, она принесла пиво оттуда же, где находилась, когда женщина в сиреневом неслышно позвала ее, потому что она опять появилась мгновенно. Горничная вышла.

– Нет, – сказал он. – Мне не нужна… Я пришел сюда… Я… – Женщина разглядывала его. Она уже подняла кружку, но теперь снова поставила ее на стол, разглядывая его. – Я попал в беду, – тихо сказал он. – Я подумал, может, вы поможете мне.

Женщина отняла руку от кружки, и теперь он увидел, что ее глаза были ничуть не мутнее и ничуть не холоднее, чем крупный алмаз, сверкавший у нее на груди. – А с чего вы взяли, что я смогу или захочу помочь вам в вашей беде, какой бы она ни была? Водитель вам и об этом сказал? Как он выглядел? Вы его номер записали?

– Нет, – сказал Уилбурн. – Я…

– Ладно, бог с ним. Так что у вас за беда? – Он объяснил ей, просто и спокойно, а она рассматривала его. – Так, – сказала она, – значит, вы, не успев приехать в город, вынюхали у таксиста, который привез вас прямо к моим дверям, что здесь можно найти доктора, который решит ваши проблемы. Ну и ну. – И теперь она позвонила в колокольчик, не бешено, а просто резко.

– Нет-нет, я не… – У нее даже врач здесь есть, подумал он. – Я не…

– Несомненно, – сказала женщина. – Это ошибка. Вы вернетесь в гостиницу или где вы там остановились и обнаружите, что вы все это выдумали – и что у вас жена беременна, и вообще, что у вас есть жена.

– Хотел бы я, чтобы так оно и оказалось, – сказал Уилбурн. – Но я… – Дверь открылась, и вошел мужчина, крепкого телосложения, достаточно молодой, карманы его пиджака чуть оттопыривались, он бросил на Уилбурна горячий, обнимающий, почти любовный взгляд горячих, карих, окруженных мясистыми мешками глаз, смотревших из-под прямых невинно разделенных пробором волос, как у маленького мальчика, и больше не упускал его из вида. Шея его была выбрита.

– Этот, что ли? – спросил он через плечо женщину в сиреневом, голос у него был хрипловатый от частого употребления виски, начатого в слишком раннем возрасте, и тем не менее это был голос добродушный, веселый и даже счастливый. Он не стал ждать ответа, подошел к Уилбурну и, прежде чем тот успел шелохнуться, движением похожей на окорок руки стащил его со стула. – Ты что же это, сволочь, приходишь в приличный дом, а ведешь себя как сволочь, а? – Он смерил Уилбурна счастливым взором. – Выкинуть его? – спросил он.

– Да, – сказала женщина в сиреневом. – А потом я хочу найти этого таксиста. – Уилбурн начал сопротивляться. И сразу же молодой человек, весь засияв, набросился на него с почти любовной радостью. – Не здесь, я тебе говорю, ты, обезьяна.

– Я сам уйду, – сказал Уилбурн. – Можете отпустить меня.

– Ну да. Конечно же, сволочь, – заявил молодой человек. – Я тебя только провожу. Ведь сюда же тебя проводили. Вот сюда. – Они снова оказались в холле, теперь здесь был небольшого роста, худощавый, черноволосый человек в выцветших брюках и голубой рубашке без галстука – какой-то слуга-мексиканец. Они подошли к двери, воротник пальто Уилбурна молодой здоровяк держал в своей огромной руке. Он открыл дверь. Здоровяк обязательно ударит меня хотя бы раз, подумал Уилбурн. Иначе он просто взорвется изнутри. Но ничего. Ничего.

– Может, вы мне поможете, – начал он. – Я только хочу…

– Да, конечно, – сказал молодой человек. – А не влепить ли ему разок, Пит? А?

– Влепи, – сказал мексиканец.

Он даже не почувствовал кулака. Он почувствовал, как низенькое крыльцо ударило его по спине, потом уже сырую от росы траву, и только тогда он начал чувствовать свое лицо.

– Может быть, вы мне поможете? – спросил он.

– Да, конечно, – сказал молодой человек хрипловатым счастливым голосом, – спроси меня еще раз. – Дверь со стуком закрылась. Немного погодя Уилбурн поднялся. Теперь он почувствовал, что его глаз, вся половина лица, вся голова медленно, болезненно наливаются пульсирующей кровью, хотя через минуту, зайдя в аптеку (она находилась на первом же углу, и он вошел в нее; он и на самом деле быстро набирался опыта, который следовало бы иметь уже к девятнадцати годам), он, посмотрев в зеркало, не увидел синяка. Но след удара был заметен, что-то было заметно, потому что клерк спросил:

• Предыдущая
• 40/65
• Следующая