Скиталец среди миров (СИ) - Лифановский Дмитрий - Страница 2

В каждой жизни я учился. Мыслимыми и немыслимыми способами стремился поступить в школу, университет, академию, если только они существовали в этом мире. Без разницы какого направления, любые знания могут пригодиться при следующих перерождениях. Это тоже мой пунктик. Будучи земным мальчишкой к учебе я относился более чем никак. О чем впоследствии многократно пожалел. Вот и старался исправить собственную дурость.

Что я никогда не делал, так это особо не прогрессорствовал. Не устраивал технических, магических, социальных и прочих революций, ничего не изобретал, никого ничему не учил. За исключением случаев, когда это было нужно лично мне. Или людям, ставшим мне близкими. Но таких за десятки жизней было очень и очень мало. Эгоистично? Да плевать! Практически при каждом моем перерождении меня пытались взять в рабство, убить, обмануть. Каждый раз мне приходилось зубами выгрызать себе место под солнцем. И человеколюбия это не добавляет. Не верьте книжкам. Не может попаданец сразу же устроиться хорошо в новом мире. Сам мир будет отторгать его, как что-то вредное, инородное, несущее угрозу.

Поэтому и схожусь с кем-то тяжело. Не доверяю людям. Да еще потому, что больно потом терять близких. А сделать кого-то как я бессмертным — не могу. Но работаю над этим. Да еще и характер у меня скверный, чего уж там. Молчун, люблю, чтобы все было по моему, не терплю давления на себя, властен, вреден и брюзглив. Ну, это я так думаю. Как меня воспринимают окружающие не знаю. Могу, конечно, узнать. Основы менталистики знакомы. Но зачем? Имея силы и возможности, которые к сегодняшнему дню я накопил, трудно оставаться человеком. Еще труднее — порядочным человеком. Я сам себе грустно усмехнулся. Старый мафиози, только что отдавший приказ об убийстве, размышляет о человечности и порядочности. Но как бы то ни было, я установил для себя определенные правила, которые стараюсь не нарушать. Хотя если меня вынудят, стесняться не буду.

Грудь обожгло холодом, сердце сдавило, дышать стало трудно, на лбу выступила испарина. Ну вот и все. Пора. Чувствую, выкатит мне следующая жизнь какую-нибудь подлянку с превозмоганиями. Окажусь в дыре слабо пригодной к комфортному существованию, где из благ цивилизации в лучшем случае лопух или круглый камешек, чтобы задницу подтереть. Брюзжу, говорил же, характер скверный.

На самом деле вопрос с комфортом давно решен. Стоило мне это такую гору золота, что все драконы фэнтезийных сказок сдохли бы от алчности. Зато теперь имею привязанный к душе небольшой, кубов на десять, пространственный карман для полезных и памятных вещей, которые теперь всегда со мной. Разработка одного из коллег по магической академии, где я вел артефакторику, а он пространственную магию очень тесно переплетающуюся с теорией струн технологических миров. Там у меня хранился запас продуктов, вода, оружие, медикаменты, одежда, палатка, ну и по мелочи всякая дребедень типа набора инструментов, рыболовных снастей, немного дров, гитара и тому подобные мелочи. Мало ли куда закинет меня в следующий раз. Там же, купленный на одном из закрытых аукционов, в очень интересном мире артефакт какой-то древней цивилизации со свернутыми в подпространство полностью оборудованными апартаментами. Холл, гостиная, две спальни, столовая, санузел с огромной ванной, кладовка, все с хорошей мебелью, живи не хочу. Именно на него и ушли те самые огромные деньжищи. Но я о них не жалею. Золото дело наживное, а такие редкие вещи попробуй еще найди. Правда, есть у него минус, это не палатка, на развертывание такого жилья нужно несколько суток. И необходима энергия. Любая. Солнечная, электрическая, тепловая, мана, без разницы. И сворачивается тоже несколько суток. Недостатки не критичные, плюсов гораздо больше.

Все имеющее для меня какую-то ценность было уже убрано в карман. Остались только незначительные мелочи. Осталось последнее. Рука потянулась к разговорнику:

— Карка, здравствуй.

— Федих⁈ — недовольно буркнула старуха, моя кухарка, прачка, служанка и прочее-прочее-прочее на протяжении многих десятков лет, потому и позволялось ей многое, за что кто-то другой мог бы и умереть. Вообще-то я Федор. Федор Михайлович, почти как Достоевский. Только Раевский, как генерал ¬– герой войны 1812 года. Но здесь отчества не используются, да и имени с фамилией таких нет, — Че надо⁈ Сам выходной дал!

— Рассаду заговариваешь? — хмыкнул я.

— Не твое дело, — окрысилась бабка. Неужели угадал?

— Не ерепенься, старая, — несмотря на склочные характеры, отношения с Каркой у нас были дружеские, — Мне тут уехать надо. Надолго.

— А я при чем? — ворчливо буркнула старая, не дослушав.

— Не перебивай! — я добавил в голос властности и Карка затихла, — Где сейф знаешь?

— Знаю, — обиженно ответила она.

— Ключ в столе, код запиши, ­– дождавшись, когда она возьмет карандаш и бумагу, я продиктовал цифры шифра, — Там документы на квартиру и особняк. На тебя уже переписанные. У меня все равно никого нет. А у тебя дочка, внуки. Пригодится. Кейл, — это мой заместитель, — В курсе. Если что обращайся. Поможет. Но лучше не надо.

— Знаю, что не надо. Помирать буду, ничего не попрошу у бандитов твоих, ­– завела она старую песню и, вдруг, бабьей сутью своей почуяв неладное, запричитала, — Да как же это! Федих, ты никак помирать собрался?

— Не дождетесь! — хмыкнул я, — Сказал же, уехать надо. По делам. Надолго. А возраст у нас сама знаешь. Все может быть. В общем, некогда мне. Давай, пока. Дочке с внуками привет.

— Федих! — фу, чуть не оглушила.

— Ну, чего тебе еще?

— Ты вернешься? — жалобно, со всхлипом спросила Карка.

— Нет, — и я положил трубку. Вот из-за этого я ни с кем стараюсь не сходиться. Больно это. Даже больнее чем умирать. Сердце давило все сильней и сильней. Попросил водителя остановиться, и вышел из машины. В тонированных стеклах отразился мужчина с жестким морщинистым лицом, прямой спиной и густой седой шевелюрой зачесанной назад. Дорогой костюм, трость, очки в золотой оправе. А лицо-то уже землисто серое. Совсем скоро уже. Ничего. Уйти успею.

Через час люди, гуляющие по столичной набережной, увидели, как благообразный богато одетый старичок, неторопливо прохаживающийся вдоль реки, вдруг схватился за грудь в области сердца. Никто не услышал выстрела снайпера. Только увидели, как сквозь пальцы жертвы потекла, пачкая идеально чистую брусчатку набережной, густая, ярко-алая кровь. Сделав неуверенный шаг, мужчина вытянулся струной, неловко повернулся и, перевалившись через парапет, мешком рухнул в воду. Никто не кинулся ему на помощь, люди в панике разбегались, боясь стать жертвой стрелка, и тело унесло стремительным течением. Теперь будет работа спасателям да дознавателям.

На следующий день газеты запестреют заголовками о жестоком убийстве одного из богатейших людей Империи господина Федиха Рея. Бизнесмена, мецената, большого ценителя искусств. Правда, злые языки судачили, что не так уж и непорочен был господин Рей. И капитал свой нажил путем не совсем честным, и с криминальными кругами тесно связан был. Но кто им поверит, сплетникам. Только вот никто особо усопшего не оплакивал. Как-то так получилось, что не оказалось у него ни друзей, ни близких. Да и о самом убийстве все забыли уже на следующий день, увлеченные новостями с далекой войны, светскими сплетнями и около аристократическими скандалами.

Лишь в роскошных пятикомнатных апартаментах одной из элитных высоток столицы тихо плакала старая скромно одетая женщина. На ее коленях, обтянутых выцветшей юбкой, лежали документы на квартиру и особняк, да конверт с толстой пачкой денег. Сумма, какую она за всю жизнь не видела. Теперь точно хватит и на старость и на похороны, еще и внукам останется. Только вот зачем ей все это, когда его нет? Надежного, доброго, сильного. От одного взгляда, которого, как в юности замирало сердце. Ну почему она ему не открылась⁈ Не сказала ничего⁈ Еще и вела себя как дура! Брюзжала постоянно! А он, чурбан, не понимал! А она его любила! С тех пор, как впервые увидела, придя на собеседование от кадрового агентства. Еще муж живой был. Тогда нельзя было. Она порядочная женщина, а не какая-то там. А потом уже какая любовь, на старости лет? Людей смешить только. По комнатам пронесся протяжный, полный тоски, безнадеги и неизбывного сожаления о своей непутевой судьбе бабий вой.