Злые земли - Фокс Норман А. - Страница 8
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
Лаудон направился вверх по течению ручья. Местность поднималась полого и не требовала от коня больших усилий. Наконец он взобрался на крутой гребень и остановился, чтобы оглядеться вокруг. Там, откуда он приехал, вплоть до самых строений «Длинной Девятки», местность была сплошным озером тьмы. На ранчо не светилось ни огонька. В противоположной стороне поднимались изрезанные холмы, горбясь на фоне неба. Только теперь он понял, сколько миль покрыл, и осознал, что близится рассвет.
Наклонившись в седле, он внимательно прислушался. Он думал, едут ли люди с «Длинной Девятки» одной группой; может быть, стук копыт по каменистой почве подскажет, где они. Но ничего не услышал. А потом заметил одинокий красный огонек, горящий в холмах где-то выше. В нем снова поднялся страх я сковал его.
Нет, это не лагерный костер Джо Максуина. Сейчас — слишком поздняя ночь, или слишком раннее утро для лагерного костра. Этот огонь разожгли люди, которым для их дела нужен был свет; когда он понял это, рука рванулась, чтобы поднять коня в галоп, но он сдержался — местность здесь была еще ненадежнее, чем внизу. Он мог продвигаться вперед только шагом, держась направления на этот красный маяк и ощущая пространство вокруг как стегну, которая не шелохнется под его нажимом.
Не проехал он и мили, как огонек мигнул и погас. Теперь не оставалось ничего иного, как ехать вверх и до последнего момента надеяться, что огонь этот означал вовсе не то, что пришло ему в голову. Но он знал, что увидит, когда найдет это место. Знал с самого начала — и потому взял с собой лопату.
Мысли его стали серыми и безрадостными. Вот и все, — подумал он, — теперь можно повернуть назад, небось ребята с «Длинной Девятки» сами поработают лопатой. Но что-то внутри заставляло его дойти до конца и самому увидеть. Он продвигался, руководствуясь только чутьем. Наконец спешился и повел мерина в поводу, потому что тропа стала круче. У него болели лодыжки, сапоги натирали ноги. Теперь вокруг были заросли кедрового кустарника. Больше всего на свете ему хотелось остановиться, присесть на поваленное дерево, чтоб время протекало мимо… но он продолжал двигаться.
Один раз он замер, встревоженный, — показалось, услышал что-то. Как будто лошади с треском пробираются через лес на дальнем берегу Прикли. Это, должно быть, команда «Длинной Девятки» возвращается домой. Можно бы окликнуть их и получить ответ на вопрос, сжигавший его… но люди начнут задавать встречные вопросы, — а он сможет сказать в ответ не больше, чем мог бы ответить Олли Скоггинзу. Странно чувствовал он себя, прячась от них, как от врагов. Черт побери, он ведь тоже из «Длинной Девятки»! Но он все еще видел перед собой улыбку Джо Максуина.
Нет, — сказал он себе, — ничего тут больше не сделаешь, остается лишь продвигаться дальше вверх. Он старался удержать в памяти то место, где горел огонь; и, приближаясь туда, двигался кругами — и искал, искал…
Он изнемогал от усталости, и воображение начало играть с ним злые шутки. Он слышал голоса и замирал на мгновение, хоть и знал, что голосов быть не может. Потом понял, что это плещется о берег река. Двинулся дальше. Ноги его вздрагивали — и вдруг конь фыркнул и попятился, сильно натянув повод. Он посмотрел вверх и увидел что-то черное и бесформенное, плавно поворачивающееся над ним, так плавно, медленно и безостановочно…
— Нет! — воскликнул он. — Нет!
Позже он не мог вспомнить в подробностях, как снимал Джо Максуина. Помнил только, что это была адова работа. Он чиркнул спичкой всего один раз. Ему приходилось видеть мертвецов и раньше, и не раз, — но ни один из них не был повешен, и ни один из них не был Джо Максуин.
Нет, смерть это старик с седой бородой в сосновом ящике, над ним стоит проповедник, и ведет речи о жемчужных вратах, а вокруг толпятся, всхлипывая, женщины, и все кто есть, говорят вполголоса, каким бы там озорником ни был человек, лежащий сейчас в ящике. Ещё смерти — человек, затоптанный взбесившимся от страха стадом, утонувший при переправе через дикую горную реку, сраженный пулей в кабацком скандале. Смерть — это то, что подкрадывается к старикам или мгновенным ударом сражает молодых… но она не должна быть веревкой, перекинутой через сук дерева, и седлом, выбитым из-под человека. Суд Линча — это смерть без капли достоинства…
Он уложил тело Джо ровно и подумал, что, наверное, надо бы накрыть его одеялом. В нем сейчас было не больше чувств, чем в самом Джо — ни ненависти, ни гнева, лишь бесчувственная усталость. Это похоже на удар пули. Ты ждешь боли…
На востоке забрезжил первый утренний свет и побудил Лаудона к действию. Он прошел туда, где команда «Длинной Девятки» разводила огонь; здесь среди деревьев было достаточно места для того, что ему предстояло
сделать. Он взял лопату и принялся копать…
Только когда он начал забрасывать яму землей, его в первый раз поразило ощущение полной реальности Происходящего, сознания, что надежда, питавшая его всю эту долгую ночь, угасла здесь. Он шарил вокруг, пока не набрал достаточно камней, чтобы укрепить могильный холмик. Потом отшвырнул ногой лопату и понял, что больше здесь делать нечего.
Он думал, что лошадь Джо должна быть где-то поблизости. Что ж, она сама найдет дорогу отсюда… а седло теперь ничье. Лаудон взобрался на собственного коня. Может, надо бы сказать несколько слов над могилой, но слова не пришли — лишь горькие думы и тягостные вопросы.
«Как же ты встретил их, Джо? Не умолял, не хныкал, тут я готов побиться об заклад, потому что не так ты жил… и, черт побери, не так ты должен был умереть!»
Он прижался спиной к этому одинокому тополю, а потом уехал, продираясь сквозь кустарниковый кедр, через который сейчас сочилась утренняя серость; он ехал вяло, бесцельно, пока наконец до него не дошло, что не может он возвратиться на «Длинную Девятку». Сейчас — нет… Это тоже оставило ему чувство утраты. Пробираясь вниз по склону, он направлялся на северо-восток. Чего-то ему хотелось, за тем он и ехал, но он еще не мог назвать свою цель. Не мог — до тех пор, пока, намного позже, не понял, что хочет быть с одним-единственным человеком, который сумеет разделить его печаль. Он направлялся в Крэгги-Пойнт, к Айку Никобару, потому что не было в мире иного лекарства от болезни, терзавшей его.
5. ЭЛИЗАБЕТ
Проснувшись, Элизабет Бауэр почувствовала себя невыразимо одинокой. Она лежала на матрасе, набитом мягкой травой; на окнах лениво шевелились занавески, в комнате было так мирно… Но она была подавлена. Она отбросила покрывало, пытаясь этим движением отбросить и печальное настроение.
Она сразу начала планировать день. Обязательно надо будет поездить верхом. Два года назад Скоггинз научил ее держаться в ковбойском седле. В сундучке, который Джесс Лаудон принес вчера вечером, у нее была широкая юбка. Открыв сундучок, она подумала о Лаудоне, вспомнила его нелепую речь на борту «Красавицы Прерий», вспомнила его грубый поцелуй. Она представила его, высокого, длинноногого, с загорелым лицом Орлиное лицо? Нет, Лаудон больше напоминал сокола, кружащего в небе высоко и далеко. Но в изгибе его губ проглядывала черточка благородства.
В комнате были таз и кувшин, и она умылась холодной водой. Начала одеваться, как вдруг услышала из большой наружной комнаты голоса — неразборчивый говор. Потом один из голосов стал громче, и она узнала Олли Скоггинза. А потом поняла с неприятным удивлением, что второй голос принадлежит Фруму. Она произнесла эту фамилию про себя. Фрум… Даже в мыслях она никогда не называла его иначе. Даже в детстве он не был для нее дядюшкой Питером. Но тогда она практически не знала его, у нее сохранились лишь смутные воспоминания о крупном человеке с низким голосом. Когда Она приезжала сюда два года назад, это напоминало посещение незнакомца, приходящегося какой-то дальней родней.
Наверное, именно по этой причине она и не заговорила тогда напрямую о том, что лежало между ними. Но теперь она твердо решила не откладывать. Может быть, из-за этого она и встала в таком подавленном настроении, зная, что час близится? «Сделай это! — сказала она себе. — Пусть это будет сделано и уже останется позади».
- Предыдущая
- 8/43
- Следующая
