Куплю Рога родному мужу (СИ) - Светлая Есения - Страница 1

– Дура, какая же я была дура, что вышла замуж за Плотникова!

Я выла, пьяная в доску, с особой экспрессией размазывая слезы и потекшую тушь по щекам. А Клавка и Милка меня успокаивали, охая и причитая, как положено лучшим подругам.

– Ты просто молодая была! – уговаривала меня Клава.

– И у тебя выхода не было, залетела все-таки, – ляпнула Милка, у которой такта было на порядок меньше.

Я завыла пуще прежнего, а Клавка тыкнула Милку локтем в бок и зашипела:

– Да ну тебя!

Да, это вообще был запрещенный прием, по самому больному. Вой перешел в глухие рыдания, и я улеглась на широкую Клавкину грудь, чтобы вдоволь наплакаться.

Алексей, наш постоянный официант, который к нашим бабским ежемесячным посиделкам привык и даже не боится подходить к столику с пьяными неадекватными бабами, сменил графин пустой на полный, с апельсиновым соком и идеально квадратными кусочками льда. Принес еще одну бутылку люксовой беленькой и расставил свежие закуски на столе.

Свое дело Алешенька знал, поэтому и получал всегда отличные чаевые из моего кармана. Да и девичники все тоже оплачивались из моего кармана. А Клавка и Милка, которые не могут себе позволить даже лишнюю пару капроновых колготок, отрабатывают свою долю вот так, выслушивая мои жалобы и терпя пьяные истерики. Хотя в таком состоянии как сегодня, честно сказать, я давно не была. Но накипело. Накипело так, что крышечку сорвало.

Милка, отодвинувшись от нашей с Клавой слипшейся скульптуры, махнула на Лешеньку, чтобы тот поскорее убрался восвояси, сама разлила напитки по соответствующим емкостям и произнесла новый тост:

– Девочки, мы столько лет вместе! Давайте это ценить. Женька, ты же знаешь, мы всегда за тебя горой! Чего слезы лить, нужно что-то решать!

– А что тут решать? – буркнула Клавка, отрывая меня от своей груди и вытирая салфеткой мокрые от слез щеки. – Не даст он ей развод, уж сколько раз она просила. Плотников в депутаты метит. Спит и видит себя в городской думе. Развод для него сейчас, как серпом по яйцам. Да и родители его сразу чуть что на дыбошки. Если уж дошло до того, что устроили за Женькой постоянную слежку…

– Изверги! – резюмировала Милка, опрокидывая в себя порцию беленькой и запивая апельсиновым соком. Пришла она на девичник с приличным опозданием, и потому, чтобы влиться в компанию, пыталась нас ускоренно "догнать". – А ведь как все хорошо начиналось! И цветы дарил, и золотые горы обещал. Хотя, золотые горы есть, – с толикой зависти завершила монолог она и снова налила следующую.

– Хочешь, отдам? Все отдам, – пьяно промычала я. – Будешь по салонам мотаться, одеваться как королева, на приемах задом крутить…

– Ага, спасибо, нет уж, – резво отбрыкнулась подруга. – А потом как ты, по зубам получать, и слова своего не иметь. Нет уж, мне моего Василия за уши хватает. Он хоть и простоват, но зато работает дальнобойщиком. Денег подкидывает иногда, приехал, уехал, никаких забот. Да и не вышла я красотой как ты, Женька. От тебя за километр благородством веет, а мне с моими полтора метрами роста и титьками второго размера только о такой жизни мечтать. Хотя, глядя на твои мучения, даже и не хочется теперь. Действительно, богатые тоже плачут.

– А обо мне и говорить нечего, – вздохнула полноватая Клавка, которая из всех нас была самой старшей и самой непритязательной к жизни. Работала библиотекарем в институте, жила с мамой в однушке и вязала на заказ по вечерам. – Да и я сразу была против твоего решения. Если бы не связалась ты с семейством Плотниковых, то глядишь и счастлива была бы…

От обиды я всхлипнула вновь и прикусила губу. Пьяный туман в голове после усердных рыданий начал понемногу развеиваться. Хорошо, что подруги у меня такие понятливые. Да и в таком состоянии кроме них меня никто не видит. Евгению Плотникову все знают, как холодную леди: всегда ухожена, красива и знает себе цену. Да, это я, за стенами этого клуба. Но сегодня тридцать первое августа, у нас традиционный девичник, а значит я могу себе позволить все что угодно. Ну или почти все. Например, напиться и потанцевать. А еще поныть на груди у Клавки и послушать горькую правду от Милки.

Да, подруга моя никогда за словом в карман не лезла, но и привирать никогда не привирала. Права она, такие золотые горы, как у меня, никому не нужны. Одна я, дура, позарилась.

Воспитывал меня отец с бабушкой, матери я с рождения не знала. Жили мы бедно, в коммуналке, только что поесть да нацепить на себя что-то было. А уж о таком счастье, как сходить в кино или бассейн, я и не мечтала. Денег на это стыдно было спрашивать. Когда отца уволили с завода, из всех средств к существованию осталась лишь бабушкина пенсия. А у меня на носу выпускной.

Решила подработать, устроилась официанткой в придорожное кафе на окраине города. Бабушке говорила, что хожу на консультации и потом готовиться к экзаменам с подружками, а сама с четырех до десяти работала в кафе.

За два месяца с зарплатой и щедрыми чаевыми, которые оставляли клиенты, практически накопила не только на платье, но и на красивые туфельки. И даже их купила. Домой нести боялась, отец узнает – прибьет. У Милки оставила. Как раз перед выпускным, в начале июня, после первого успешно сданного экзамена, решили мы с девочками в парк сходить. Там какая-то музыкальная группа давала концерт, и упускать такой шанс потусить на халяву мы не собирались. Черт меня дернул нацепить то блестящее платье, что купила. Выгулять, видите ли, я его хотела. Задом покрутить да ножки свои длиннющие напоказ выставить.

Поклонников у меня всегда хватало, но серьезно к этому я никогда не относилась. Понимала, что как только узнают про моего папашу-пьяницу да нищенскую коммуналку, все нормальные женихи разбегутся. Поэтому, когда на танцплощадке ко мне подкатил сам Плотников-младший, местный мажорчик и сын директора металлургического завода, на котором работал отец, я посчитала, что это отличный шанс. Нет, особо я ничего не хотела, только потусить и потанцевать, ну, в самых смелых мечтах, возможно, даже поцеловаться и попросить, чтобы отца восстановили в должности…Господи, какая же наивная дуреха была!

Да, мы танцевали, и руки Виталика с каждым шагом опускались все ниже и ниже на мой зад, а потом он наклонился и нежно поцеловал меня в плечо.

Много ли надо семнадцатилетней соплюхе? Я поплыла. Слушала его шёпот, млела, как дура, согласилась сбежать от подруг. Куда он там меня звал? На край света? Обещал, что после моего выпускного заберет меня с собой в поездку на море! Я верила, верила ведь каждую секунду.

Романтика кончилась в зарослях парка. Он жёстко отымел меня, придавив своим телом к стволу какого-то огромного дерева, искусал до синяков грудь и плечи, порвал платье, и в итоге пригрозил, что если я хоть кому-то пожалуюсь, то мне не жить. Я не пыталась кричать, понимала, что в таком шуме все равно никто не услышит, да и вряд ли кто-то заступится.

Все мои мечты, детская вера в лучшее, в светлое, разбилась вдребезги.

Зареванную и истерзанную в кустах меня нашли подруги. Домой, понятное дело, я в таком виде появиться не могла. Забрала меня к себе Клавка. Там я отмылась и переоделась в чистое, а потом, с разрушенным миром в своей детской еще душе, поплелась домой, в облезлую коммуналку.

На пороге в тот день меня встретил отец, как всегда пьяный. Пригрозил, что если еще посмею возвращаться так поздно, то он меня поколотит. Ревела всю ночь, прощаясь со своим беззаботным детством. Проклинала нищету и чертову коммуналку. И даже матери, которую я никогда не знала, досталось. Ее я тоже прокляла за то, что она меня бросила.

– Слушай, – потрясла меня за плечо, выдергивая из воспоминаний, захмелевшая Милка, которая уже, кажется, что-то придумала. – Ну если Плотников не дает развод, может есть что-то такое что могло бы на его решение повлиять?