Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 51

Между тем Байбаков рассказывал о своём колхозе, а Гришин — о своём хоре. Вспоминал, как с песней «18 лет» выступали к Кремле перед Хрущёвым.

— 61-й год, нас приглашают выступить на сцене Кремлевского дворца съездов. Выступали на том концерте Хор Пятницкого, ансамбль песни и пляски Моисеева, ансамбль Александрова, солисты Большого театра… В правительственной ложе Никита Хрущев, Фурцева, члены Политбюро. А Пензу представлял нах русский народный хор. Изначально мы должны были петь песню о Ленине, но режиссер Игорь Туманов рискнул включить в программу в последний момент композицию «18 лет» на мою музыку и слова Застрожного. И вот совсем молоденькая Вера Аношина вместе с хором исполнила песню — и в зале гробовая тишина! Режиссер хватается за голову, я сам за кулисами чуть сознание не потерял, у Застрожного волосы дыбом. Ну, думаем, такой провал! Уже на сцену выдвинулся ансамбль танцоров лезгинки, и тут… Просто шквал аплодисментов. Более того, зал аплодировал стоя, что на концертах такого уровня было немыслимо. Такое случалось только на финальной песне, славящей Ленина и партию. Встал Хрущев, встала Фурцева со слезами на глазах. Зал требовал исполнить песню на бис. Лезгин остановили, наш хор Гришина вернули на сцену, и Аношина вновь запела: «За рекой, за лесом солнышко садится, что-то мне, подружки, дома не сидится…» А после концерта Веру, меня и Застрожного пригласили в правительственную ложу. Заходим, а там для первых лиц государства стол накрыт, и выходит уже такой раскрасневшийся Никита Сергеевич с Фурцевой. Мы вперед подтолкнули Аношину. Хрущёв её спрашивает: «Откуда ты, такая красавица?». «Из Пензы». «А работаешь ты там где?» «На маяке». Пауза… Никита Сергеевич почесал лысину и говорит: «А что, Пенза у нас разве на море находится?» Ему помощники наперебой подсказывают: «Нет там моря». И он спрашивает: «А на каком же ты маяке работаешь?» «Так на фабрике 'Маяк революции», — простодушно отвечает Аношина.

Байбаков и Олейник заржал аки кони, я тоже не смог сдержать смеха. Кузькин захихикал, а Гришин просто улыбался своему рассказу. Эту историю я не слышал, и тем ценнее она, что рассказана из первых уст. А после второй стопки Байбаков затянул:

— На ре-е-чке, на ре-е-чке, та то-ом бережо-о-чке, мыла Марусенька белые ножки…

Мы с Гришиным присоединились, получилось душевно. И когда закончили исполнение, как-то под настроение я негромко запел:

— Позови меня тихо по имени, ключевой водой напои меня…

Голос у меня, конечно, не такой мощный, как у Кузьмича, но если тихо — то могу исполнить очень душевно. Да и песня хорошая. В целом к «Любэ» я отношусь ровно, однако некоторые вещи, такие вот грустно-лирические, заставляют что-то сжиматься внутри, там, где, наверное, у человека должна находиться душа. И, судя по лицам сидящих за столом, их тоже проняло. Когда я закончил петь, Октябрь Васильевич после некоторой паузы спросил:

— А что это за песня? Я её никогда раньше не слышал.

Вот же засада… Понятно, не скажешь, что эта песня будет написана через двадцать с лишним лет. Ну то есть альбом выйдет, кажется, в 2000-м году, а песня, может, была написана намного раньше[2].

Мелькнула мысль заявить, что это народное творчество, что слышал где-то и запомнил… Но тут словно чёрт меня за язык дёрнул, и я, скромно потупясь, выдал:

— Да вот, как-то нашло вдохновение, и само собой сочинилось.

— Однако… Вещь-то, скажу вам честно, талантливая. И много у вас таких песен?

— Ну, есть ещё пара-тройка в том же роде. Меня больше на лирику тянет.

— А можете их тоже спеть?

— Ну, почему бы и нет…

И я спел. Сначала «Отчего так в России берёзы шумят», затем «Выйду ночью в поле с конём», а напоследок «Ты неси меня, река…». Последняя вообще мне больше всего нравилась из песен в исполнении Расторгуева. В любом случае, эти композиции зашли слушателям так же здорово, как и первая.

— Арсений Ильич, у вас несомненный талант, — всплеснул руками Гришин. — Вы раньше кому-нибудь эти песни показывали? Нет? Фёдор Кузьмич, вы видели?

Байбаков согласно кивнул, бросив в рот щепоть квашеной капусты.

— Надо было мне показать, или Кузькину, глядишь, уже с нами сегодня выступал бы. Ну ничего, если задержишься в наших краях, то мы тебе устроим, Арсений… хм-м, Ильич, концерт по заявкам. Звездой района станешь!

— Какого района, — горячился подогретый спиртным Гришин. — Это же всесоюзная известность!

— Да не нужна мне эта известность, — напрягся я.

— Вы что же, хотите спрятать, скрыть эти песни от широкой общественности⁈ Это же преступление против русской культуры!

— Нет, ну если хотите — забирайте, — пожал я плечами.

— А почему бы и нет? В нашем хоре есть и достойные мужские голоса, не только женские. Хотя, конечно, женским отдаётся приоритет, большинство песен подбираются под них, но теперь благодаря вам мы сможем немного уравновесить ситуацию. И — с вашего согласия, естественно — я хотел бы сделать обработку в более народной манере, и возможно, с участием хора. Я уже слышу, как на песне «Ты неси меня, река» вступают балалайки, а дальше баян.

— Честно говоря, слабо представляю…

— Экий вы упрямец, Арсений Ильич! — всплеснул руками Октябрь Васильевич. — Давайте договоримся так… Я делаю обработку, после чего вы приезжаете на репетицию и слушаете окончательный вариант ваших песен. Устраивает?

Я помедлил несколько секунд, затем со вздохом кивнул:

— Ладно, может, и правда что-то толковое получится.

— Обязательно получится, — расплылся в улыбке Гришин, подтягивая вверх сползшую на бёдра простыню. — Текст и ноты напишете?

— Хм… Текст напишу, а нотную грамоту, извините, так и не освоил.

Гришин на секунду задумался.

— Так! Нужна ручка и бумага. Впрочем, сгодится и карандаш. Найдётся, Фёдор Кузьмич?

— Сейчас организуем… Гриня!

Через минуту передо мной лежали обычная ученическая тетрадь в линейку и шариковая ручка. Я записал текст всех четырёх песен, а Октябрь Васильевич, даже не попросив меня напеть, начеркал ноты. Всё-таки феноменальная память у человека! Или это только к музыке относится?

Заодно он написал и свой домашний телефон, вырвал лист с номером и отдал мне:

— Вот, держите, позвоните примерно через… Через, пожалуй, пару недель. Я так понимаю, что такое авторские права — вы и понятия не имеете?

— Что-то слышал краем уха, — немного приврал я.

— Есть такое Всесоюзное агентство по защите авторских прав, сокращённо ВААП. Эта организация следит за всеми фактами использования в стране и за рубежом произведений советских авторов. Но сначала нужно туда приехать и зарегистрировать авторские права на песню, книгу или сценарий… Ничего страшного, я всё устрою. В Пензе есть уполномоченный от ВААП, я его знаю, вам нужно будет только приехать и поставить подпись в нужном месте. Уверен, эти песни будут звучать и по радио, а возможно, что и по телевидению. Ну и, соответственно, будете получать гонорар.

— Большой? — не удержался я от вопроса.

Какие гонорары получали ведущие советские писатели и композиторы, я читал в сетях в той, прошлой жизни. Тот же Юрий Антонов жаловался, что деньги в мешках лежали под кроватью, и он не мог их потратить. Приврал, наверное, но доля правды в этом была.

— Это будет зависеть от того, насколько часто ваши песни будут звучать. И не только по радио и телевидению. С каждого исполнения на любом концерте вам будет начисляться определённая сумма. Большие деньги в этом плане дают рестораны, не исключаю, что эти песни уже в эстрадной обработке там тоже будут звучать. Даже несмотря на то, что бо́льшую часть доходов с исполнения присваивает государство, автору тоже кое-что перепадает. А некоторым очень даже ничего перепадает, хватит и на машины, и на кооперативные квартиры.

Я прикрыл глаза. В этот момент я сам себе напоминал Кису Воробьянинова из фильма Гайдая «Двенадцать стульев» в эпизоде, где во время аукциона «отец русской демократии» представляет себя в Париже, в собственном особняке, из окна которого видна Эйфелева башня, и в окружении играющих на арфах одалисок.