Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 44

После ужина я по традиции сидел перед телевизором, а Евдокия снова что-то строчила на машинке. Я в экран поглядывал одним глазком, так как под приглушённым светом торшера одновременно перелистывал Гоголя. А если точнее, то «Вечера на хуторе близ Диканьки». Любил я Гоголя с детства во всех его проявлениях, от «Вечеров…» до «Мёртвых душ», поскольку писал он интересно, захватывающе, и куда легче, нежели тяжеловесные Достоевский, Тургенев или Толстой со своими нравственными терзаниями типа «Тварь я дрожащая или право имею».

В детстве мне особенно всё же больше нравилась гоголевская мистика. Думал, неужто на самом деле когда-то были колдуны с ведьмами и другая нечисть? С возрастом, конечно, атеизма прибавилось, но тут случилась та неприятная история во время предновогодней прогулки, и вскоре мне свои взгляды пришлось пересмотреть.

Что ж, если существует небесная канцелярия, где моей душеньке довелось побывать, то, выходит, существует и загробная жизнь? Не знаю уж в каком виде, имеются ли там рай и ад в обычном христианском преставлении, или в ещё каком-нибудь виде… В общем, не стоит ли периодически заглядывать в церковь или хотя бы время от времени молиться Богу?

Тут ещё теологический вопрос, существует ли Бог в том понимании, как его себе представляют в христианстве? А также в исламе и иудаизме, для которых наряду с христианами Бог един. Что-то я сомневаюсь в том, будто это благообразный старец, восседающий где-то в облаках. Я помнил, что мне говорила рогатая секретарша в небесной канцелярии… Что они, небожители, видятся нам в относительно привычном для нас виде, а на самом деле выглядят несколько иначе, и что их настоящую сущность людям (особенно с тонкой душевной организацией) лучше не лицезреть.

Что, все как один страхолюдины? Как бы там ни было, я так и не решил для себя, стоит ли посещать храм и бить поклоны, либо всё это одна сплошная видимость, на которую высшим силам глубоко наплевать. В конце концов, я и так совершаю добрые дела, исцеляя страждущих, не имея при этом для себя практически никакого профита. Даже в виде благодарности за редким исключением в виде мамы с тёткой, так как исцеляемые даже не догадываются, что поправляются благодаря моему вмешательству. Хотя вон шмат сала принесли, но там другое… Ну да ладно, я же не ради благодарности всё это проделываю, а из любви к ближнему, да и ответственность имеет место быть, перед своим покровителем Рафаилом в том числе. Браслет может и не отнимут, но потом, после физической смерти моего тела, с меня могут спросить, мол, почему это я отлынивал от выполнения возложенных на меня архангелом обязанностей? Что я им отвечу? То-то и оно!

Так что не фиг рефлексировать, Коренев, словно какой-нибудь несчастный интеллигент, нужно просто делать свою работу, соизмеряя при этом собственные силы. Проще говоря, помогая другим, нужно суметь не угробить себя, и будет тебе, дорогой мой, щастье.

Ещё одна ночь — и наутро я уже был как огурчик. Ну или почти, так как лёгкая слабость всё-таки ощущалась. Пятиминутка у Ряжской, обход пациентов, приём в поликлинике (как громко называлось это крыло первого этажа), а после обеда поездка на велосипеде на вызов, где всё обошлось стандартным ОРЗ. На обратном пути попал под дождь, заехал домой — я уже как-то подсознательно считал дом Евдокии нашим общим, где переоделся в сухое, оставил велосипед в сенях, и пешком вернулся в амбулаторию, чтобы досидеть положенные часы в своём кабинете на первом этаже.

Тут-то и заглянула в мои пенаты медсестра с регистрации.

— Здравствуйте, Арсений Ильич! Вот карта пациента. Он за дверью ждёт.

— Да? Ну пусть заходит.

Она вышла, а секунду спустя в дверь протиснулся здоровяк в телогрейке, сапогах и с кепкой в сжатом кулаке.

— Здравствуйте, доктор!

— Здравствуйте! Проходите, присаживайтесь.

Сапоги, судя по тому, что грязных следов за ним не оставалось, посетитель тщательно вытер при входе в амбулаторию. У нас там под навесом у крыльца лежала металлическая решётка с ребристыми краями, а сразу за дверью ещё и резиновый коврик с уложенной на него влажной тряпкой.

Мужик сел на краешек жалобно скрипнувшего стула.

— Что вас беспокоит?

Он смотрел в окно и мялся, комкая в своих лапищах несчастную кепку. Я обратил внимание на траурную каёмку под ногтями. Механизатор? Чего ж такой стеснительный?

Я глянул в карточку. Лукьянов Александр Егорович, 41 год. Слесарь РТС колхоза имени Ленина. В лечебное учреждение обращался до этого единственный раз четыре года назад, и то к травматологу. Как раз Ряжская вывих плеча исправляла, её подпись стоит. Всё-таки железная женщина!

— Я это…

Он запнулся, и вытер кепкой вспотевшее лицо.

— Так что вас привело ко мне, Александр Егорович? Ну, смелее.

— Тут такое дело… В общем, немощь меня одолела.

— Немощь?

Я недоверчиво оглядел внушительную фигуру сидевшего напротив посетителя.

— Мужская немощь, — уточнил Лукьянов, скривившись, словно от зубной боли.

— Т-а-а-к, понятно, — протянул я. — Импотенция, значит, настигла… Давно?

— Да началось с полгода как, — вздохнул Лукьянов. — Раньше-то вскакивал на всех сисястых и жопастых баб, моя Зойка не исключение. Она у меня видная баба, всё при ней… А потом чувствую — труднее с этим делом стало. И вот на прошлой неделе, когда дети вечером улеглись, полез вечером на свою, и… И ничего. На следующий вечер пробуем — чуть-чуть привстал, сунуть не успел — опять всё скукожилось. Моя говорит, сглазил меня кто-то, или порчу навёл. Мол, надо в Секретарку ехать, там бабка живёт, порчу снимает.

— Да что вы, какая ещё бабка! Чай не в средневековье живём… Лучше скажите, боли при мочеиспускании испытываете?

— Есть такое, — снова вздохнул слесарь. — Не сказать, чтобы уж сильно, но… И это… В туалет ночью по три раза вскакиваю, раньше от силы один раз отлить бегал.

Тут, понизив голос чуть ли не до шёпота, он выдал:

— Я когда в армии служил, мы там всем отделением одну местную девку… Того, в общем. И потом всем же отделением в санчасти от гонореи лечились. Нам этот кололи, как его… Во, вспомнил, пициллин!

— Бициллин, — на автомате поправил я его.

— Точно, он! Так вот, после дембеля вроде всё нормально было, я и не говорил в селе никому про это. И жене не говорил. Иногда, правда, если просквозит, отлить пойдёшь — а там зудит внутри, хоть спичку засовывай.

— Ясно, — я постучал тупым кончиком ручки по столешнице. — Судя по всему, гонорея всё же запустила в вашем организме воспалительный процесс, что привело к простатиту.

— Это чё ещё за простатит?

— Если в двух словах — воспаление предстательной железы, возникающее на фоне инфекции или застойных явлений простаты. Причём болезнь может прогрессировать, вплоть до рака предстательной железы. Поэтому я вам выпишу направление в Сердобск, на приём к урологу в поликлинику.

— Да вы что⁈ Это ж всё село узнает, если я в районную больницу поеду. Я к вам по секрету пришёл, чтобы вы меня вылечили, чтобы только между нами.

Я вздохнул про себя. М-да, чудны дела твои, Господи…

— Александр Егорович, я — не уролог! Я — терапевт! И могу помочь только выпиской направления в поликлинику при районной больнице. Там вам проведут необходимое обследование, выяснят причину, по которой у вас… В общем, определят причину вашей импотенции. И я вам обещаю, что даже в амбулатории никто не узнаёт, куда я вас направил. Только я, вы и уролог в Сердобске. Ну и ваша жена. Вы же не будете от неё скрывать, этот факт?

Лукьянов задумался, я буквально видел напряжённую работу мысли на его грубо высеченном лице. Наконец вздохнул (это уже становилось традицией), махнул ручищей:

— Ладно, пишите направление. Съезжу, время есть, уборочная всё равно закончилась. Можа, никто и не прознает на селе. Хотя, если в больнице кто из знакомых увидит…

— Скажете, что к другому врачу приехали. Например, к хирургу, чтобы плечо посмотрел, у вас же был когда-то вывих… Якобы руку поднять не можете, и назад завести тоже проблематично. Мол, тендинит надостной мышцы плечевого сустава, прописал врач специальную гимнастику.