Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 41

— Принесла нелёгкая…

Я тоже посмотрел. И увидел в начинавшем сгущаться сумраке, как какой-то мужик со свёртком подмышкой уже минует калитку, а Тимку пинает сапогом, приговаривая:

— Ты чего, тварь, своих не признаёшь⁈ Я ж тебя щенком ещё помню…. Ты, Тимоха, как был дураком — так дураком и остался.

Псина, заскулив, прячется в будку, а незваный гость спокойно, вразвалочку, идёт к дому. Из-под опущенного козырька кепки я не вижу половины его лица, и спрашиваю у Евдокии:

— Это кто такой?

— Муженёк бывший, — хмуро отвечает она. — Видать, вернулся с северо́в. Чего он, интересно, припёрся…

Меня тоже интересовал этот вопрос. Евдокия выключила газ под тазиком и направилась к двери. Я решил пока не вмешиваться, остался на кухне. В конце концов, это их внутрисемейные дела, пусть даже они уже официально мужем и женой не является.

Хотя за то, что он с ней сделал, лишил ребёнка и возможности иметь детей в дальнейшем… Я стиснул зубы, на скулах заходили желваки, ноздри непроизвольно раздулись. Сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, успокаиваясь.

А между тем благодаря открытой двери я довольно чётко слышал, о чём в сенях говорят Евдокия и её бывший.

— Ну здравствуй, жёнушка…

— Какая я тебе жёнушка? — неожиданно твёрдо ответила Евдокия. — Если ты забыл, мы с тобой официально развелись три года назад. И я могу напомнить, что стало тому причиной.

— Да ладно, Дусь, кто старое помянет… А я вот деньжат заработал, в отпуск приехал, мать навестить… Да и тебя заодно. Вот, отрез крепдешина тебе принёс. Глянь, какой цветастый… Ты ж, я помню, мастерица на машинке, платье себе модное сошьёшь. Я на неделю приехал, на танцы сходить успеем. А потом на юга махну, в Сочи или Крым, пока ещё не решил… На самолёте. А хочешь, вместе полетим? Море, солнце, пляж…

— Слушай, Семенцов, не нужно мне от тебя ничего. Ни крепдешина, ни Сочи с Крымом. Между нами всё было кончено ещё четыре года назад. Ты чего припёрся? На танцы сходить не с кем? Ну да, Ленка-то Федулова в город уехала, а то бы сразу к ней побежал по старой памяти. У вас с ней свои танцульки тогда были, я всё помню.

— Ты, Евдокия, говори, да не заговаривайся! Я ведь к тебе по-хорошему пришёл, с подарком. Ладно бы у тебя мужик был, так одна так и бобылихой и живёшь. Твой комадировошный не в счёт, хоть и сказала мне мать, что ты с ним вроде чё-то мутишь. Ты ж никому не нужна, ты пустоцвет…

Тут уж я не выдержал. Подорвался, быстрым шагом прошёл в сени. Евдокия стояла, прислонившись спиной к стене, закрыв лицо руками, а плечи её мелко подрагивали. Я негромко, но отчётливо процедил:

— А ну пошёл отсюда!

Семенцов был ростом чуть повыше меня, хорошо сложен, и страха в его лице я не прочёл. Окинул меня оценивающим взглядом, хмыкнул:

— Это ты что ль хахаль Дуськин? Неказистый какой-то… Ну и как она тебе в постели? Бревно?

Этого хватило, чтобы ярость застила мне глаза. В следующий миг мой правый кулак с чмоканьем вошёл в левую скулу Семенцова, того отбросило назад и, если бы не дверной косяк, в который тот упёрся спиной, то, скорее всего, рухнул бы на спину. Я потряс ушибленной кистью в надежде, что ничего там себе не сломал.

— Ой мамочки! — тихо взвизгнула Евдокия.

— Ах ты сука! — прорычал Семенцов. — Убью!

И он начал меня убивать… Пару раз я ему всё-таки двинул, прежде чем он сумел опрокинуть меня на дощатый пол, и мы начали кататься, каждый пытаясь занять более выгодную позицию, как в боях MMA или UFC. С грохотом что-то рухнуло, кажется, лавка, которую мы снесли по ходу поединка. Потом он всё-таки сумел прижать меня к полу, и как следует двинуть нижней частью кулака в лоб, словно кувалдой. Затылком я при этом как следует приложился о пол, в голове загудело, и я понял, что мне хана, реально ведь убьёт.

Сквозь застившую глаза пелену увидел прямо перед собой, буквально в десяти сантиметрах, перекошенное злобой лицо соперника. В нос ударил запах из смеси лука и самогона. Ну нет, так просто меня не возьмёшь! Я резко дёрнул голову вперёд, и мой многострадальный лоб с хрустом врезался Семенцову в нос. Хрустнула, к счастью, не лобная кость (попробуй её ещё сломай), а носовая перегородка противника.

Тут же мне на лицо начала капать горячая кровь. А Семенцов, так и нависая надо мной, явно пребывал в прострации. Потом сполз с меня, сел на пятую точку и осторожно потрогал пальцами нос.

— Сука, ты ж мне его сломал, — прогнудосил он с таким видом, будто всё ещё не мог поверить в случившееся.

Кое-как, держась за стенку, я принял вертикальное положение, глядя на поверженного соперника сверху вниз.

— А теперь извинись, — сказал я, размазывая по своему лицу чужую кровь. — Проси прощения у Евдокии.

Он посмотрел на меня, в его глазах уже не было ненависти, только непонимание, как такое могло случиться.

— Ты…

Он запнулся, перевёл взгляд на растерянную Евдокию, потом снова на меня. Я по-прежнему нависал над ним, ещё и кровь на лице, думаю, придавала мне угрожающий вид.

— Ты чё, мужик? Я ж на тебя участковому заяву накатаю, ты ж по этапу пойдёшь…

— А я тебя щас прикопаю в огороде — и некому будет заяву писать.

Для убедительности я взялся за стоявшую рядом штыковую лопату, которой недавно выкапывал картошку. В глазах Семенцова мелькнул испуг.

— Слышь, мужик, ты это… Не шуткуй.

— Какие уж тут шутки, — с самым серьёзным видом сказал я, поигрывая шанцевым инструментом. — Ну что, извинения или на два метра под землю?

Он сглотнул, затравленно посмотрел на оробевшую Евдокию, и пролепетал:

— Дуся, ты это… Прости меня, а?

Я покосился на Евдокию, та молчала, её явно обуревали самые противоречивые чувства.

— Простишь его?

Она закивала, так и не в силах вымолвить ни слова.

— Прощает она тебя, — пояснил я Семенцову.

Поставил лопату на место, присел рядом с ним на корточки, он испуганно отшатнулся, но я его успокоил:

— Не бойся, не буду я тебя бить. Дай-ка нос твой гляну, я же врач всё-таки.

Он убрал ладонь, я осторожно потрогал пальцами носовую перегородку. Ни разу не хирург-травматолог, но навыки кое-какие всё же имею. Переносица была искривлена.

— Придётся потерпеть, — сказал я. — Можешь орать, но дёргаться не рекомендую.

И я резким движением вправил носовую перегородку.

— А-а-а!

Я едва не оглох от этого вопля. Блин, дверь-то открытая, соседи наверняка услышали и теперь бог знает что подумают. Ещё прибегут на помощь, чего доброго.

— Сука-а-а-а… Больно как!

— Зато нос снова ровный, — удовлетворённо констатировал я. — А теперь нужно остановить кровь.

— У меня лёд в морозильнике есть, в ванночке кубиками, — сказала Евдокия.

— Это потом, отёк снимать, а кровь мы сейчас остановим… Да не дёргайся ты, самое страшное уже позади.

Я незаметно активировал браслет и приложил ладонь к носу недавнего соперника. Минута — и сосуды сужены, кровь перестала течь, а у меня после исцеления лишь лёгкая слабость. Плюсом ещё усталость от недавней бойни, и шишка небольшая на лбу вздулась, так что холодный компресс с ледовыми кубиками в целлофане нам понадобился обоим. Так и сидели на диване, пока Евдокия замывала в сенях кровь.

На шум и в самом соседи заглянули, через забор пообщались с Евдокией. Та ответила, что это командировочный молотком себе по пальцу попал, вот и орал. Такое объяснение, похоже, соседку удовлетворило.

— Ну вы как?

Она зашла в комнату, посмотрела на нас, прижимавших компрессы к носу и лбу, вздохнула.

— Вот пришёл ты, Семенцов, на свою и нашу голову… Сейчас в крови весь домой вернёшься, и твоя мать прибежит ругаться, я её знаю.

— Не прибежит, — буркнул тот. — Скажу, что в овраг упал, и носом об корягу ударился.

— Думаешь, поверит?

— Ты в любом случае не при делах, я ей сказал, что Федьку Кудряшова пошёл проведать. Вот типа на обратном пути в потёмках в овраг и свалился… Ладно, пойду уже.

— Крепдешин только забери, я его на лавку в сенях положила, — сказала Евдокия.