Кровавое Благодаренье (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 41

Простенькое наблюдение потрясло меня. Берлин, Остбанхоф, даже Эльббрюкке были лишь прелюдией к необъятному, обезличенному понятию «Родина», и его интимной конкретики — дому.

Вон шумливый исток улицы Горького, там по-прежнему шуруют «Икарусы» и «Волги», «Лады» и «Вартбурги». И шпили окунуты в безоблачную лазурь…

Да, мне еще нырять в метро, шагать к автовокзалу, чтобы добраться до «сороковника», но даже дорога домой греет душу.

Тут мои губы изломились в улыбке — нет, путь выйдет короче!

Я увидел Риту.

В изящном приталенном платье, в небрежно накинутом плащике, «Лита Сегаль» привлекала многие взгляды — ее узнавали, ей улыбались, на нее оборачивались, только бы глянуть на диву с глянцевых обложек. А дива не обращала ровно никакого внимания на людской интерес, лишь улыбалась слегка небрежно, да кивала на приветы незнакомцев и незнакомок.

Всё чаще на Ритином лице проявлялось смятение, и я поспешил навстречу. Девушка просияла улыбкой, и по-детски взвизгнула от радости, закалачивая руки вокруг моей шеи. Я рассмеялся и не отказал себе в удовольствии — ухватил Ритку, покружил, и она поджала ноги, как девчонка. Да девчонка и есть…

— Мишечка… наконец-то… — слова слетали порывом с милых губ. — Миленький ты мой… Любименький…

Мне сразу вспомнилась Наташа, но внутри ничего стыдливо не заскреблось — я обязательно верну подругу, не летом, так осенью.

Рита вернулась на землю, продолжая меня тискать, и спросила, оглядываясь:

— А Наташка где?

Я вздохнул.

— Не хочет, чтобы ее встречали, а то расплачется… У нее прямой рейс в Тель-Авив.

— Миш… — черные глаза в опуши длинных ресниц глянули просительно и грустно. — Наташе надо помочь. Только я не знаю, как…

— я́ знаю, — мои слова легли весомой гирькой на весы Ритиного настроения.

— Тогда побежали! — заулыбалась «главная жена». — Я на машине!

Мы и вправду сорвались на легкий бег, ребячливо выносясь на площадь. Пиликнул брелок, и зеленый «Москвичонок» мигнул нам подфарниками. Свои!

Лакуна заполнилась, ожидания и реалии совместились в душе. Лос-Анджелес… Кентукки… Лондон… Давнее и давешнее сдвинулось на периферию сознания, отложилось в памяти, а настоящим завладела Москва. Хорошо!

Рита гибко скользнула за руль, я плюхнулся на сиденье рядом и клацнул ремнем. Шофериня, не пристегиваясь, дотянулась губами до моей щеки. Мне отчаянно захотелось сгрести пятерней изящную женскую ладошку… Ну, не отказывать же себе в приятном желании! Я взялся целовать тонкие пальцы.

Не отнимая руки, Рита села немного боком.

— Я тоже хотела встретить тебя там, на Эльбе, — пробормотала она, как будто винясь, — но Наташка упросила меня не ездить — хотела побыть с тобой одна…

— Жалеешь, что не поехала? — ласково улыбнулся я.

Моя ненаглядная мелко закивала, вспыхивая нежным румянцем.

— Ты до сих пор краснеешь, как девочка… — засмотрелся я.

— Ага! — Рита смущенно хихикнула. — Всё равно ревную… Зато сегодня мы будем вдвоем! Только я и ты!

— А Инка где?

— А она на Байконур улетела, папку своего провожать. Федор Дмитрич опять на Луну собрался! Звонил как-то, Инка на громкую связь переключила. Говорит, столько урана с плутонием уже вывезли, что скоро лунная база окупится!

— Молодцы какие… — я порылся в кармане, и вручил спутнице флакончик с «молодильным зельем». — Это тебе от Наташи.

Рита обняла мою руку и приложилась к ней щекой.

— Поехали? — спросила она невнятно.

— Поехали!

Тот же день, позже

Московская область, Щелково-40

— Папочка! — запищала Лея, несясь со всех ног.

— Папусечка! — не отставала Юля.

Я подхватил обеих, изображая карусель.

— Привет, красотульки!

— Мы так соскучились! — кричала старшенькая, лучась.

— Сильно-пресильно! — подтверждала младшенькая, уже не налегая на «эр».

— Вы сейчас папу совсем задушите! — воскликнула бабушка «красотулек», шутливо негодуя.

— Не-е! — завопила Лея. — Мы его любим!

— Все его любят… Здравствуй, Мишенька!

— Здравствуй, мамулька!

Я крепко обнял самую родную женщину. Для своих пятидесяти шести она выглядела по-прежнему роскошно, больше сорока не дашь — лицо подтянуто, а морщинки на лбу проявляются лишь от сильного удивления. Даже талия сохранилась, и грудь не обвисла — выдается красиво и молодо, дерзко натягивая платье.

— А у нас еще одна гостья! — засмеялась Рита.

— Мишка! — с диким воплем на меня напала сестричка. Повисла со спины, жарко чмокая в шею. — Мишечка!

— Все на Мишу вешаются, — гордо улыбнулась мама.

— Любим, потому что! — рассмеялась Настя, лукаво поводя глазками.

— Взаимно! — распахнул я объятья.

Почти всем хватило рук. Только Юлька прижалась к спине, а Лея повисла на моей ноге.

— Ну, одной любовью сыт не будешь, — оживилась сестренка. — Кушать подано!

— А Коша с нами будет? — тревожно спросила младшенькая.

— Ну, а как же? — «тетя Настя» изобразила изумление. — Тоже, ведь, член семьи! Прошу к столу!

— Ты с «Иванычем»? — направляясь к столовой, я приобнял «Анастасию Гирину».

— Не-а! Свекровь выпросила — понянчится. Ага… Макс так вымахал уже! Когда в пионеры принимали, мальчишки все по росту выстроились, так он первым стоял — щеки надул, надежда баскетбола…

— А Иван-то скоро заявится?

— Ох, не знаю… — вздохнула Настя, пригорюнясь. — Должны в мае прийти. Ждешь его, ждешь… Замучил уже! Мы, однажды, поругались даже, — сказала она доверительно. — Раскричалась тогда… «Сколько можно? — ору. — Одна, и одна!» Уйти грозилась… А Ваня голову опустил, и, знаешь, с тоской такой: «Не могу я без моря, Насть…» Я давай реветь… Реву, а он меня на руках таскает по комнате, и сюсюкает, как с маленькой…

— Ничего, — улыбнулся я, — вот, как станешь генеральшей… То есть, адмиральшей…

— Ага! — фыркнула сестричка. — Бабушкой Настей!

Рита отобрала у меня родственницу и увела за мимолетным утешеньем, а мама всех рассадила за большим овальным столом. Раскормленный Коша мурчал под стулом, на котором ерзала Лея.

Одуряюще пахнет жаркое… Пестреют салаты вразброс… А на подоконнике оплывает кремом роскошный «Наполеон»!

Я торопливо разлил «Хванчкару», плеснув соку в дочкины бокалы, и провозгласил тост:

— Ну, поехали! За вас!

— За нас всех! — поправила меня Юля, поднимая свой сосуд.

— За Мишу! — уточнила Рита.

— За любовь! — заключила Настя.

* * *

Дом спал, окутан тишиной и покоем. Даже кот не бродил, посверкивая зелеными глазищами из темноты. Наверное, устроился в детской, в ногах у Леи.

По лестнице я спустился босиком и, стараясь не сходить с ковровой дорожки, прошлепал к дивану. Дрова в камине догорали, испуская последний сугрев, а мне почудилось, что затеплились следы Ритиных ладоней на животе. Я принюхался — слабенький аромат Наташкиного зелья едва угадывался.

Элегическая задумчивость сбила обычное бдение — я не различил шорох крадущейся поступи. Рита обняла меня, перегибаясь за мягкую спинку дивана, и мои плечи ощутили упругое касание грудей.

— Не ходи раздетым, — пролился в ухо горячий шепот, — а то простудишься…

— Иди ко мне.

Легкий топоток, и «звезда экрана» уселась мне на колени, ерзая, заполняя мое личное пространство гладким, теплым, шелковистым. Мы долго сидели, просто грея друг друга, а потом Рита неуверенно спросила:

— Я не сильно кричала?

— Мне нравится, когда ты кричишь…

— Ага! А если Настя услышит?

— Настя спит. Все спят.

— Не все!

У меня за спиной прошелестела комбинашка.

— Юлиус, — громко зашептала Рита, — ты чего бродишь, полуночница?

— Попить ходила, — хихикнула дочь. — А вы сидите, сидите…

— Посидишь тут с вами… — проворчала мать. — Пошли, Миш?

— Пошли… Тебя отнести?

— Да не-е… Я сама… Ну, Ми-иша…