Баба Люба. Вернуть СССР (СИ) - Фонд А. - Страница 5

Так как мне всё равно деваться было некуда я продолжала стоять в ядовитых миазмах и торопливо жала, жала на безответную кнопку. Звонок отвечал обиженным трезвоном изнутри, но дверь открывать мне никто так и не спешил.

Минут через пять старушка опять высунулась из двери:

— Слышь, Любка, — сказала она мне сварливым голосом, — ты это… урину… в смысле мочу — мне сегодня пособирай. Возьми таз и туда ссы. И твои пусть тоже. А то вишь какая история, заболталась я тут с тобой. Вот моя моча и сгорела. Вся суточная порция.

Она горестно вздохнула.

— И вы что, будете чужую мочу пить? — удивилась я.

— Это же лекарство, — пояснила мне, словно дурочке, соседка, — очень хорошо от поджелудочной помогает. И для селезёнки полезно. И главное — профилактика геморроя.

— Где это вы такой ерунды набрались? — мне, конечно, нужно было промолчать и не лезть со своим особо ценным мнением, но и стоять в стороне, видя, как человек добровольно гробит своё здоровье, я не могла. Да и вонища опять же на весь подъезд.

— Да вот! Сейчас покажу! — воскликнула старушка и опять резво скрылась в квартире.

Через время она вернулась, сжимая в руках изрядно замусоленную брошюрку, перепечатанную на пишущей машинке с вклеенными черно-белыми фотографиями.

— И что? — брать это в руки я поостереглась.

— Вот же книга! — сообщила соседка, — там всё написано. Всё рецепты и пояснения.

— Это не книга, это какая-то самодельная распечатка, — покачала головой я, — мало ли что там напишут.

— Может, и распечатка, — обиделась на моё недоверие старушка, — но зато это авторитетные профессора, между прочим, писали!

— Какие профессора? — прищурилась я, — назовите конкретные фамилии и институты, где они работают?

— Это же британские учёные! — старушка сообщила мне это таким тоном, словно тот австралийский зоолог, который впервые сфотографировал редчайшую крысу Вангуну и решил, что сделал переворот в мировой науке.

Мне захотелось рассмеяться. Или выругаться.

Вот всегда было жаль всех этих дураков, которые лечатся всякой опасной ерундой. А потом скоропостижно умирают от гангрены и сепсиса. К примеру, пьют от гастрита настоянные на водке мухоморы и сразу едут кукухой. Или мажут раны керосином, или дёгтем. Я когда-то знала одну даму, которая сожгла себе всё лицо, сделав в домашних условиях маску из свежевыдавленного сока чистотела и чеснока. Но это всё просто опасно, а вот пить мочу в моём представлении о народной медицине — это уже за пределами добра и зла. Мерзость какая!

— Слушайте, ну зачем вам эта уринотерапия? Вот, смотрите, что у меня есть! — я вовремя вспомнила о газете и помахала перед старушкой, — Между прочим Чумак прямо с утра в типографии заряжал. Помогает не только от геморроя. Вы лучше уж это попробуйте. Главное, к нужному месту приложить надо…

— Да ты что! И ты молчишь! — возмутилась старушка и резво сцапала у меня газету, — я очень сильно Чумака уважаю. Даже больше. Чем Кашпировского. Пойду тогда лечиться…

Дверь её квартиры захлопнулась, а я со вздохом нажала кнопку звонка опять.

За дверью противно затильнькало и, наконец, дверь распахнулась.

Открыла взъерошенная девчонка лет пятнадцати в растянутой, когда-то белой футболке, мельком глянула на меня недобрым взглядом и, ни слова не говоря, ушла обратно.

Мне ничего не оставалось, как последовать внутрь.

Я сделала шаг через порог, ещё не понимая, что с этим шагом вся моя жизнь безвозвратно изменилась.

Глава 3

Дверь захлопнулась с глухим насмешливым стуком, и я аж вздрогнула. Сняла пуховик и повесила на свободный крючок захламлённой донельзя вешалки. Туда же отправился и берет. Сумку поставить было негде — всё пространство оказалось щедро завалено обувью, начиная от сапог и ботинок и заканчивая кокетливыми босоножками с бантиками.

Мда… для полного комплекта нужны коньки и ласты.

Сделала проще — сдвинула ногой всё это обувное богатство и поставила сумку. Хоть там и барахло, но тяжелая, зараза. Я уже аж рук не чувствую.

Дальше я уселась на стоящую рядом табуретку, предварительно смахнув какие-то сумки, сумочки, шапки и прочую чепуху на пол. Сняла сапоги. Ноги отекают и трудновато уже долго ходить в сапогах.

Вздохнула.

Хочешь, не хочешь, но нужно идти знакомиться с жилплощадью и её обитателями.

Квартира оказалась двухкомнатной. Узкий тёмный коридор, как я уже упоминала, был загромождён всевозможным барахлом. Даже торшер там зачем-то стоял.

Ладно.

Дальше я заглянула попеременно во все комнаты и на кухню.

Спальня, в которой очевидно, обитала я, была небольшой, точнее очень маленькой. Туда вмещался только допотопный шкаф, наверху которого была сбитая из реек антресоль, задёрнутая шторкой из розовой атласной ткани. Сложенный продавленный диван, рядом стул и маленькая тумбочка, на которой одиноко громоздился пузатый будильник — вот и вся скудная обстановка. Стены были оклеены линялыми обоями в цветочек, да ещё висел большой календарь с улыбающейся Аллой Пугачевой с букетом роз. На календаре была крупно дата — 1992 год.

Я опять вздохнула.

Таки попала я на тридцать два года назад.

Я вконец расстроилась. Ну вот почему нельзя было попасть, скажем, в начало восьмидесятых? Я бы успела устроиться, поднакопила деньжат, а потом, до девяносто первого, рванула бы куда-то в Тайланд. А что, вполне нормальный сценарий.

А так девяностой второй — самый худший год. Хуже него только девяносто третий, девяносто четвёртый, девяносто пятый и так далее.

Кухня тоже особого восторга не вызвала: грубая плитка до середины стены, дальше побелка, газовая плита, мойка, рядом старый, крашеный белой краской кухонный буфет. Стол и пару табуреток. Небольшой громкий холодильник. И всё это пространство было обильно заставлено грязной посудой.

На кухонном столе, между тарелок с остатками еды пробежал рыжий таракан, сердито шевеля усиками.

Я вздрогнула и поёжилась от отвращения.

И запашок тот ещё. Я открыла форточку — пусть хоть немного проветрится.

Кстати, эпицентр запахов обнаружился под мойкой — переполненное мусорное ведро, такое впечатление, дня два уже не выносилось.

Ужас ужасный!

Мимоходом я заглянула в ванную и туалет. Как и ожидалось, ничем они меня не поразили, разве что зеркало в ванной было заляпано брызгами, и круглая стиральная машина (ведро с мотором) переполнена грязным бельём.

Ну это трындец какой-то. Так запустить всё.

Интересно, им самим жить так не противно?

Напоследок я заглянула в комнату, где, по всей видимости, обитала девочка. Я прикинула, что это и есть Анжелика Петровна Скороход.

Так и оказалось. На не заправленной кровати лежала Анжелика Петровна и листала какой-то пёстрый журнал с картинками. Вторая кровать, поменьше и тоже не заправленная, стояла у противоположной стены. А в остальном обстановка была примерно такая же, как в другой комнате — старый шифоньер, тумбочка, два заваленных одеждой стула, письменный стол, облепленный вкладышами от жевательной резинки. Стены здесь были щедро оклеены всевозможными плакатами встык, поэтому зеленоватые фрагменты обоев можно было рассмотреть лишь у окна. Среди полуголых пёстрых людей, я смогла идентифицировать Саманту Фокс, Юрия Шатунова, Шварценеггера, Рэмбо и группу каких-то зомби. Две настенные полки были заставлены жестяными банками из-под пива.

— Тебя стучаться не учили⁈ — зло фыркнула мне Анжелика Петровна.

От неожиданности я застыла. Вот это да. Таким тоном со мной даже Рявкина никогда не разговаривала. А это ссыкуха какая-то. Ну и дочь воспитала я себе на голову. Точнее не лично я, а кто-то вместо меня.

Я не знала, как обычно было принято обращаться к ней в кругу семьи — Анжела? Лика? Энжи? Поэтому сделала замечание нейтрально:

— Ты почему хамишь, дочь?

— Какая я тебе дочь! — вызверилась Анжелика Петровна и аж подпрыгнула на кровати.

— А кто ты?

— У меня есть мама! А ты мне никто! — заверещала она.