Грифоны Васильевского острова. Попаданец в альтернативное время - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 10

– А зачем тебе искать? Я сдаю комнаты на втором этаже, можно с окном во двор.

Комнаты с окнами на улицу более шумные, солидные господа предпочитали тишину. Но комнаты с окнами во двор стоили дороже. Матвей об этом уже знал, взял комнату подешевле. Неизвестно, когда удастся заработать еще, деньги надо экономить.

Как только Матвей в сопровождении слуги стал подниматься по лестнице, соглядатай помчался в католический костел, находящийся неподалеку, в двух кварталах. Заявлял на сограждан он уже не в первый раз, получал за это вознаграждение – небольшую долю имущества обвиняемого, если того признавали виновным. Но случаев оправдания пока не было. Если человек отрицал хулу на Господа, причастность к ереси, значит – хитрил, упорствовал в своих заблуждениях. Тогда следствие могло применить пытки. Сознавались все, ибо, когда надевают на ногу «испанский сапог» или помещают в железную бочку над костром, язык развязывается у всех. Но это уже серьезные меры, для начала могли применить что-нибудь помягче, например вырвать ногти, выбить зубы. Зачем они человеку, который сознается в прегрешениях и будет казнен? Немного помучиться – это даже хорошо, чтобы осознал свою вину, приготовился к вечным мукам в чистилище на том свете.

Соглядатай, как не раз уже делал, продиктовал церковному служке прегрешения, которые видел сам у подозреваемого. Служка записал, дал соглядатаю на подпись. Поскольку он был неграмотным, поставил крестик. Обвинитель в заявлении обязательно указывал адрес, фамилию и к пастве какого храма относится. Доносчик был доволен, без куска хлеба он не останется – за неделю уже второй подозреваемый выявлен. Заявление было служкой доставлено к епископу.

– Огюст, бери двух стражников, иди на постоялый двор и приведи ко мне подозреваемого. Надо выяснить, так ли все было на самом деле.

В том, что было так, как утверждал заявитель, епископ не сомневался. Сначала отрицают все, потом сознаются. Служка тоже не раз приводил грешников, потому с двумя стражниками направился к постоялому двору.

Матвей, который после запоздалого завтрака хотел отдохнуть, собирался раздеться, услышал тяжелые шаги нескольких человек в коридоре. Шаги стихли у его двери. Раздался стук в дверь и голос хозяина:

– Мсье, ваша монета оказалась фальшивой! Извольте открыть дверь!

И для этого надо было идти целой толпой? К тому же Матвей уверен был в подлинности монеты, уж как выглядит золото, он знал. Сразу понял: что-то не так. И что за люди с хозяином – неизвестно. Не ограбить ли его пришли? Хозяин видел золотые ливры у Матвея и мог позариться. Побьют, отберут деньги и вышвырнут с постоялого двора. Потому открывать солидный деревянный засов не стал, распахнул окно, выбрался на подоконник, повис на руках, спрыгнул. Все же второй этаж высоко, ибо потолки на первом высотой шесть-семь аршин. На ногах не удержался, упал на четвереньки. А в спину острая железяка упирается.

– Даже не вздумай дергаться, приколю, как навозного жука.

Опытные стражники разделились. Один пошел со служкой и хозяином к номеру на втором этаже, другой стоял у входа.

Матвей мысленно выругался. Побывал в непродолжительном пиратском плену, повезло вернуться, получить деньги – и на тебе! Так ведь не знал за собой никакой вины, вот что досадно!

Из дверей выбежал второй стражник, за ним хозяин, следом служка. Матвея подняли, связали руки грубой пеньковой веревкой.

– Шевели ногами!

Стражник толкнул Матвея в спину. Какое-то дикое недоразумение! Хоть и было волнение, но и уверенность была, что разберутся, отпустят. Ничего противозаконного он не совершал – никого не избил, не обворовал, не убил.

Привели Матвея в храм. Епископ потряс перед Матвеем листком бумаги.

– Сознаешься ли в ереси?

Матвей удивился. Какая ересь? Он православный, супротив Господа никогда хулы не говорил, на устои церкви не посягал. Да и какое отношение имеет к нему католический священник?

– Отрицаю. Я иностранец, из Московии, только сегодня утром прибыл в Париж на судне. И что же я мог совершить противозаконного?

Епископ как будто не слышал Матвея.

– Значит, упорствуешь? Стража, отведите его в аббатство Сен-Виктор.

В Париже было множество церквей и шесть аббатств, где проживали монахи разных орденов – францисканцы, доминиканцы, кармелиты, бенедиктинцы. Были еще и тамплиеры, но в 1307 году орден, занимавший замок Тампль, был разгромлен. Просто потому, что король задолжал ордену огромную сумму, а возвращать сильно не хотелось.

В Париже было еще несколько тюрем для уголовных преступников – Сен-Клу, а также епископская при церкви Витри-сюр-Сен. С уголовниками не церемонились – за воровство отрезали уши, раскаленным железом выжигали губы, чтобы видны были зубы. А еще вешали, четвертовали, отрубали головы, топили, заливали в глотку раскаленный свинец. Так и это не весь перечень. Места публичных казней и позорных столбов: Гревская площадь, Сен-Жермен-де-Пре, капитально сделанная виселица перед собором Парижской Богоматери, виселица в Монфоконе – для людей известных и богатых.

В аббатстве монахи были странниками, надзирателями, они же при необходимости вершили дознание – обязательно в присутствии секретаря, ведущего записи, и двух священников, допрашивающих подозреваемого. Обязательны были два свидетеля, клявшихся на Библии в том, что будут говорить только правду и ничего кроме правды.

Матвея обыскали, прежде чем определить в камеру. Изъяли деньги, а хуже того – листок, где записаны цифры с вентиляционной трубы, прозванной позже башней грифонов. Листок этот был для Матвея надеждой вернуться в Санкт-Петербург, некой опорой. Монах, присмотревшись к цифрам, спросил:

– Это что такое?

– Записывал, кто мне и сколько должен.

– Врешь! Это бесовские цифры! Будет первой уликой в деле.

Настроение, и так не самое лучшее, испортилось окончательно. Провели по коридору, втолкнули в камеру. Свет и воздух проникали через маленькое оконце вверху, у самого потолка. На полу – полусгнившая старая солома, на ней лежат двое. Еще один сидит в углу. На его руке железный наручник, цепью прикован к кольцу в стене. Матвей, войдя, остановился.

– Не нравится? – захохотал прикованный к стене.

Смех какой-то дикий, похожий на смех юродивого или полоумного. Матвей встречал таких на кладбищах или на папертях церквей, выпрашивающих подаяние. Усталость, нервное напряжение сказались, он присел на сено, спиной прислонился к стене. Закрыл глаза. Надо все продумать. И в первую очередь вспомнить все, что с ним происходило, начиная с того момента, когда он сошел с корабля.

Матвей постарался вспомнить каждую минуту. Есть! Мужчина стоял недалеко от шарманщика, потом он же в харчевне… А потом, уже после его ареста стражниками, эта же рожа мелькнула на тротуаре с другой стороны улицы. Три раза – уже не случайность! Вот же гад! Не он ли написал донос? А хоть бы и он. Доносчик на свободе, а Матвей – в узилище. Стены тюрьмы каменные, толстые и прочные, строили на века. Сломать стену или сделать подкоп невозможно, как и распилить решетку на окне. Надо искать какой-то выход. Государство за него не вступится, время другое. Да никто и не знает, где он. Попытался вспомнить, какие цифры называл. Вроде простые, но важна последовательность. Сколько ни напрягал мозги, не получалось.

– Эй, мсье! Ты не умер? – спросил один из тех, кто лежал на сене в двух аршинах от Матвея.

– Не умер, думаю.

– Ты не француз, слышу по разговору. Зачем приехал? Чем на родине не жилось?

– Дурак потому что!

– Ты откуда будешь?

– Из Московии.

– О! Где холодно, снег, люди в шкурах до сих пор ходят, как в старину.

– Это не шкуры, а шубы, иначе в морозы не выжить.

Помолчали. Потом француз сказал:

– Меня звать Леон, рядом Люк, а прикован Сильвестр. А тебя как?

– Иван.

Матвей решил не называть настоящего имени. Почему? Сам не понял. Вроде слышал от кого-то, что по имени могут порчу навести. Да какая порча, если жизни могут лишить?! И долго со следствием инквизиторы тянуть не будут. Узников кормить надо, а это расходы.