Серые братья - Шервуд Том - Страница 1

• 1/19
• Следующая

Грозовой гром еще разламывал небо, когда подброшенный баллистой к чёрным тучам скорчившийся человек, растопыривший в полете колени и локти, гигантской, неведомо откуда взявшейся летучей мышью упал на деревянный скат двухэтажного спящего дома. Гром начисто стёр звук его «приземления» и, впившись стальными шипами в старую кровлю, человек замер.

Замер. Невидимый в темноте, растянул губы в недоброй, остро-самодовольной улыбке. Ливень хлестал, струи воды мгновенно пропитали одежду, а невиданный путешественник, слизывая с губ дождевые капли, сидел неподвижно, ожидая следующего содрогания туч и, белея оскалом крупных крепких зубов, улыбался.

Капитан пиратов отнял от глаза длинную подзорную трубу, с резким щелчком сложил её и бросил на палубу.

– Упрямые свиньи! – заорал он, наклоняясь вперёд, в ту сторону, куда указывал бушприт его корабля. – Всё равно догоню! Всех – на нож! Всех – на рею!

На шее его вздулись вены.

А бушприт, длинный деревянный брус с прикрепленным к нему основанием кливера, указывал на мотающийся впереди, между тяжёлыми волнами, старый, видавший виды торговый бриг. Он отчаянно, подняв все паруса, уходил от погони.

– Флаг вроде голландский, – сказал подошедший к капитану его главный канонир. – Но это мало о чём говорит, флаг и мы можем выбросить какой угодно. Название не разглядел? – Он, наклонившись, поднял и протянул капитану подзорную трубу.

– «Бофур», – со злостью выговорил капитан, отталкивая трубу. – Похоже, в самом деле голландец.

– Видно, что это купец, – продолжил довольно спокойным голосом канонир. – Осадка глубокая, значит – с грузом. Богатый приз. И что ты злишься? Догоним.

– Как бы не так! – проорал ему в лицо капитан. – Ты, когда смотришь на приз, – не смотришь на небо!

Выхватив из руки канонира и снова швырнув на палубу подзорную трубу, он резко повернулся и затопал на корму, к рулевому. Оставшийся в одиночестве канонир задрал вверх голову и, оскалив зубы и втянув сквозь них воздух, с досадой пробормотал:

– Да-а. Через часок здесь крепкий шторм будет.

Итак, я сидел в квартердеке, в любимой каюте, один. Сидел, пил лёгкое пиво.

Шумела вода за бортом. Крыса висела на стене над кроватью. В ящике стола лежал жемчуг, стоимостью, примерно, в шесть новеньких кораблей. Внизу, в сундуках, покоилось золото.

Скоро уже, скоро – Англия!

Так же, как год назад, глубокой осенью «Дукат» вошёл в Бристольскую гавань. Только что рассвело, и солнце поднималось над спящим городом, и слепило глаза.

Как будто и не было этого нелёгкого года. Как будто недоброй выдумкой качались завязшие в памяти «Царь Молот», «Ля Неж», Джо Жаба, Хосе, плен у Хумима-паши, смерть товарищей. Хвала Создателю, всего этого больше нет. А есть Бристоль – вот он, на берегу, в дымке утреннего тумана, и там, в тумане – мой дом. А в нём – дорогие, любимые люди. А воображаемая встреча с Эвелин, предчувствие возгласов, слёз и объятий, и счастье, накопившееся, мерцающее в груди горячим маленьким солнцем, едва сдерживаемое, готовое всплеснуться в сердце – всё это сводило с ума.

Я бессовестно бросил все портовые заботы на Энди Стоуна. Я сказал ему:

– Капитан, сердце не выдержит. Мчусь домой.

– Никаких объяснений! – замахал он руками. – Сами всё сделаем, мистер Том! И бумаги отметим, и груз таможне представим. Вот, для вас уже шлюпку спускают!

Не торгуясь, я купил в порту свежую лошадь и помчался в сторону поднимающегося навстречу мне солнца.

Только въехав в парад, я подтянул узду: каменная мостовая – слишком скользкая поверхность для железных подков. И вот он – мой дом! Всё такой же, добрый друг-старина, – только двери новой краской покрыты. Спрыгнув с лошади, я шагнул к двери, потянул за ручку… Заперто изнутри. Добежав до ворот, ведущих во двор, я попытался войти через них – но и они были на запоре. Тогда я просто перемахнул через забор и метнулся к двери с другой стороны дома. И вдруг – о, сколько же можно воевать! – окно возле двери приоткрылось и в него просунулся ствол короткого мушкета или аркебузы.

– Кто и зачем?! – грозно спросил человек за окном, но вдруг дрогнувшим голосом выкрикнул: – Черти чтоб взяли меня со всеми моими кишками, это же мистер Том, алле хагель!!

Глухо стукнула брошенная аркебуза, раздался шлепоток босых ступней по паркету, заклацали отбрасываемые запоры.

– Мистер Том! – кричал взъерошенный, в белом нижнем белье, смутно знакомый мне человек. – Вы когда прибыли? Что, «Дукат» здесь? А где все? А вы не узнаёте меня? Я Носатый!

– Эвелин дома? – пьяно улыбаясь, спросил я, крепко хлопая его по плечу.

– Все наши – на третьем этаже! – крикнул уже в спину мне Носатый.

В пару прыжков преодолевая пролёты лестницы, я взлетел на третий этаж и быстрыми шагами пошёл, почти побежал к нашей с Эвелин спальне – в самый конец коридора, мимо прочих дверей. (Во дворе грохнул выстрел.) Вдруг за одной из этих дверей послышался крик:

– Томас!

Этот голос я не спутаю ни с чьим другим.

– Эвелин! – резко остановившись, негромко простонал я, и прикоснулся одеревеневшими пальцами к ручке двери.

А дверь уже раскрывалась, и жена моя, родная, прекрасная, милая, в утреннем халате, с несобранными волосами, с глазами, быстро напитывающимися влагой обняла меня, тесно прижавшись к моей пыльной дорожной одежде. Прикрыв дверь (а там, в коридорах, и во всём доме поднимался и рос шум возгласов и шагов), мы стояли, покачиваясь, стиснув друг друга, вытирая друг другу слёзы и, время от времени отстраняясь, вглядывались в лица. Эвелин дрожащими пальцами пыталась то прибрать волосы, то расстегнуть пряжку моей нагрудной портупеи, то прикасалась к моему лицу.

– Надо идти, – наконец сказала она. – Там, наверное, весь дом собрался. Нас ждут…

– А почему ты не в нашей спальне? – спросил я.

– Нашу спальню я отдала Луису и Анне-Луизе. У них ребёнок родился.

– Они у нас живут? – изумлённо-радостно спрашивал я, но Эвелин уже тянула меня из комнаты в коридор и дальше, вниз, на второй этаж, в обеденную залу.

Войдя, я был оглушён хором радостных криков. Натянувший штаны и сапоги Носатый выстрелил из аркебузы в потолок – холостым зарядом. Да, Луис и Анна-Луиза были здесь (лица у обоих сияли), и Генри смущённо топтался, поправляя на носу круглые, в железной оправе очки. Давид, поникший и постаревший, в таких же, как у Генри очках, взволнованно бормотал, что он по воскресеньям всегда остаётся у Локков, а сегодня именно ведь воскресенье. (Он смотрел на меня с мольбой и надеждой, и я, в ответ на его немой вопрос, сквозь гул приветствий крикнул: «Я привёз их!») Мистер Бигль, в белых перчатках, согнувшись, стоял, опираясь на палку, и рядом топталась растерянная миссис Бигль. Алис, похорошевшая, взрослая, подпрыгивала, взмахивая рыжими волосами и била в ладоши. Я всех обнял, со всеми поцеловался, дал себя повертеть-рассмотреть. А потом, оглядывая поверх голов залу, громко спросил:

– А где Бэнсон?

И вдруг пала неожиданная тишина. Сердце моё привычно, как бы само по себе, приготовилось к неприятностям.

• 1/19
• Следующая