Любовь, смерть и роботы. Часть 1 (ЛП) - Миллер Тим - Страница 42

— Оно… оно выходило из той кучи, — сказал Перли. — Оно извивалось, как большой серый червяк, только с мохнатыми ногами. А его тело… оно было желеобразным. Куски дерева, заборная проволока и всякая всячина торчали из него, как будто все это было частью его, будто панцирь на спине черепахи или бакенбарды на морде пумы. У него был рот, большой рот, как железнодорожный туннель, и что-то похожее на зубы. Потом свет погас. Я несколько раз выстрелил. Но он все еще пытался вырываться из этой кучи мусора. Было слишком темно, чтобы оставаться там…

Он оборвал себя на полуслове. Запах был теперь сильным и твердым, как кирпичная стена.

— Оно движется к лагерю, — сказал я.

— Должно быть, это произошло из-за всего этого мусора, — сказал Перли. — Должно быть оно родилось в этой жаре и слизи.

— Или поднялось из центра Земли, — сказал я, хотя и подумал, что Перли был ближе к истине.

Перли вставил несколько патронов в свой револьвер.

— Это все, что у меня осталось, — сказал он.

— Я хочу увидеть, как он попробует мою картечь, — сказал я.

Потом мы услышали очень громкий звук, кто-то хрустел грудой мусора, словно арахисовой скорлупой. А потом наступила тишина.

Перли отступил на несколько шагов к хижине, а я нацелил двустволку в темноту.

На некоторое время воцарилась тишина, такая что можно было услышать, как моргают глаза. Но я не моргал. Я следил за этим существом.

Потом я услышал что-то позади себя! Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мохнатое щупальце выскользнуло из-за хижины и схватило старого Перли. Он закричал, и выронил пистолет. Из тени показалась голова. Огромная червеобразная голова с прищуренными глазами и достаточно большим ртом, чтобы проглотить человека. Что оно и сделало. Перли не хватило и на два укуса. От него ничего не осталось, кроме куска плоти, висящего на зубах твари.

Я выпалил в него заряд картечи, но к тому времени как я перезарядился, твари уже не было. Я видел, как она скрылась в темноте.

Я взял ключи от бульдозера и на цыпочках обошел хижину. Тварь скрылась в темноте. Я завел бульдозер, включил фары и последовал вслед за ним.

Искать его долго не пришлось. Оно двигалось по свалке, как змея, скользило и петляло так быстро… но все-таки не так быстро, как могло на самом деле. У него в животе выпирала шишка, огромная непереваренная шишка. Бедный старый Перли!

Я нагнал его на дальней стороне свалки и прижал к забору использовав бульдозерный отвал. Я как раз собирался поддать газу и отрубить этому бездельнику голову, но вдруг передумал.

Его голова торчала над лезвием ковша, а эти прищуренные глаза смотрели на меня. И там, в этом червеобразном месиве, была мордашка щенка. Мертвых щенков тут много. Что ж, хоть этот был жив. Его голова была разбита, но она двигалась. Голова извивалась прямо в центре головы этого червя.

Я решил рискнуть и сдал назад. Тварь упала на землю и замерла, а я направил на него свет фар.

Перли вылезал наружу из этой штуки. Не знаю, как еще это описать, но он, казалось, выплывал из этой желеобразной шкуры; и когда его голова и тело вышли наполовину, он перестал двигаться и просто повис на месте. Тогда я кое-что понял. Оно было создано не только из мусора и тепла — оно жило за счет этого, и все, что стало его пищей, стало его частью. Как этот щенок и старый Перли, которые теперь стали частью его.

Не пойми меня неправильно. Перли, он ничего об этом не знал. В каком-то смысле он был жив, он двигался и корчился, но, как и этот щенок, больше не о чем не думал. Он был всего лишь волоском на теле этой твари. Таким же, как и пиломатериалы, и проволока, что торчали из нее.

А зверь… ну, приручить его было несложно. Я назвал его Отто. С ним нет никаких проблем. Иногда он не приходит, когда я зову, но это из-за того, что мне нечем его вознаградить, но тут появился ты. До этого мне приходилось как бы помогать ему извлекать мертвых тварей из кучи мусора. Куда подскочил?! У меня здесь уже тридцать два Перли, и если ты будешь дергаться, будет только хуже.

А вот и Отто!

Joe R. Lansdale. The Dump (1981)

Перевод Грициана Андреева

— Зверьё.

Слово было произнесено мягко, но с изрядной долей желчи. Он послышалось из задней части комнаты, где группа десантников сгорбилась над своей лапшой с говядиной. Мы едва добрались до своей очереди, но теперь головы поворачиваются, и шум разговоров в столовой принимает фоновый характер. Теперь мы в центре внимания, хотя немногие осмеливаются смотреть на нас открыто.

Рядом со мной сержант Собески загружает свой поднос тарелками с едой в два уровня: макароны с говядиной, картофельное пюре, салат, хлеб, четыре куска пирога. Я следую его примеру, хотя я бы скорее жрал холодный сухпай в нашем контейнере, чем давился бы столовской едой в окружении шепотков из оскорблений и объедков, летящих мне вслед.

— Ты не можешь сюда сесть, — говорит здоровенный мастер-сержант, когда мы ставим подносы на обеденный стол.

— Я не вижу тут знаков "Столик зарезервирован", Топ, — говорю я.

Сержант Собески хватает вилку и начинает есть, совершенно не обращая внимания на дюжину враждебных пар глаз, наблюдающих за нами.

— Я сказал, что тебе нельзя сюда садиться, — снова говорит мастер-сержант. Собески даже не отрывается от еды. Сержант Собески на полголовы выше, чем самый высокий солдат регулярной армии в комнате, а руки, торчащие из аккуратно подвернутых рукавов его куртки, размером с мои бедра.

В обычные дни я уступаю, беру еду и нахожу тихий уголок на базе, чтобы поесть в тишине. Но мы только что вышли из тесного и шумного вертолета, я не ел уже шесть часов, и мой бунтующий желудок заставляет меня нервничать. Поэтому я протыкаю кусок говядины вилкой, кладу его в рот и начинаю медленно жевать, не спуская глаз с мастер-сержанта. Я почти улыбаюсь, когда вижу, как его челюсти напрягаются от сдерживаемого гнева.

— Как твои имя и звание, солдат? — спрашивает он с резким акцентом на последнем слове. — Ты в форме не по уставу.

— Я сержант Декер. Это сержант Собески. И "дресс-код" не распространяется на персонал 300-й роты в зоне ведения боевых действий.

Это так. Наша униформа зачищена и обезличена: никаких никтейпов, никаких ранговых шевронов, никаких отрядных нашивок. Даже наши западные союзники нервничают при мысли о ликантропах иностранной армии, находящихся на их земле. Здесь, на Ближнем Востоке, где ликантропия является уголовным преступлением, местных жителей может удар хватить при виде солдат с нашивкой 300-й роты специального назначения на рукавах — первого и единственного отряда во всей армии, полностью укомплектованного оборотнями.

Мастер-сержант смотрит на нас, его челюсть все еще скрипит. Потом качает головой.

— Гребаные собачьи солдаты, — говорит он. — Армия превратилась в дерьмо, когда вам разрешили носить форму. То, что вы вообще есть, — противоестественно.

Несмотря на то, что в груди моей закипает гнев, я усмехаюсь.

— Противоестественно? Я более естественен, чем ты. Я вижу в полной темноте, слышу даже как растет трава, я чую запахи и веду их за двадцать миль от цели. И всё без батареек. Твоя же задница разъезжает на вонючем Хамви, а ночью ты слеп без фонарика и ПВС14. Насколько, вашу мать, естественно вот Это?