Русская война 1854. Книга вторая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич - Страница 35

— Мед — люблю, саранчу — нет… Акриды — это ведь саранча? — уточнил я и, получив растерянный кивок Гейнриха, продолжил. — Если же отвечать серьезно, то мне нужны и слава, и деньги, потому что только с ними я смогу добиться того, что задумал. Того, чего на самом деле хочу.

— И чего вы хотите? — доктор замер, словно сейчас я должен был сказать ему ответ на самый главный вопрос во вселенной.

— Помочь людям, помочь стране, сделать так, чтобы те беды, что могут ждать нас в будущем, не собрали свою кровавую жатву.

— Вы про вашу теорию о страшном оружии, которое будет создано в ближайшие годы? — доктор показал, что слышал ту мою речь.

— Не годы, десятилетия, но да… Я верю, что человеческая мысль уже скоро сможет вырваться на такой простор, создать столь страшные вещи, что весь мир окажется на грани гибели. И тогда мне бы хотелось, чтобы наша страна смогла себя защитить, чтобы наша сила была столь велика, чтобы никто даже подумать не мог на нас напасть. А если бы это и случилось, то чтобы война была именно войной армий, а не уничтожением народа.

— Вы молоды… — доктор неожиданно произнес ту же фразу, что я уже однажды услышал от Меншикова. И что характерно, оба они вспомнили о моем возрасте не из-за странных придумок, а из-за наивных надежд, будто мир может стать лучше.

— Молод для чего?

— Чтобы избавиться от иллюзий, — доктор на мгновение замолчал. — Григорий Дмитриевич, вы же помните, как закончится история рода людского?

— Что, простите? — мне на мгновение показалось, что Гейнрих сейчас расскажет мне, что тоже пришел из будущего, только еще более далекого. Но все оказалось гораздо проще.

— Апокалипсис, судный день… Весть о нем принесут четыре всадника, и имя одного из них — это Война. Понимаете? Это не случайность! Четыре всадника, четыре беды, что они олицетворяют — это то, что было и будет всегда связано с нами, с людьми.

— Чума, война, голод, смерть, — задумался я. — А вы не думали, доктор, что мы с вами похожи? Вы боретесь с первым всадником, я со вторым, и все люди, вместе и каждый по отдельности — с последним.

— И никто так ни разу и не выиграл…

— Но мы боремся, — напомнил я. — Вы не сдались, когда узнали, что есть болезни, от которых нет излечения. Я не сдался, когда понял, насколько сильным мне нужно стать, чтобы воплотить свою мечту. У меня к вам предложение, доктор… — идея пришла случайно. — Если после приезда Николая Ивановича вы поймете, что вам не хватает свободы воли, приходите ко мне.

— Как к капитану Щербачеву? — Гейнрих все понял, но предпочел уточнить.

— Нет, как к одному из акционеров ЛИСа. Мы ведь взялись покорять третью стихию, и я уверен, что в процессе вылезет много проблем, связанных со здоровьем. И умный человек, который поможет нам заметить эти проблемы и найти способы лечения, точно пригодится.

— Человек, который первым в медицине возьмется за совершенно новое направление? Григорий Дмитриевич, спасибо! Не уверен, что я оставлю город в такое время, но… Само понимание, что у меня есть эта возможность, помогает легче дышать.

— Вот и дышите, доктор. А я всегда буду рад, если вы скажете «да», — я улыбнулся. — Кстати, а что насчет яда, который вам передал Дубельт?

— Скажу, что вам повезло, — Гейнрих совсем забыл о своих волнениях. — Возможно, другой врач вам бы и не помог, но я, так уж вышло, в свое время увлекся работами Евгения Венцеславовича Пеликана.

— Кого? — мне показалось, что послышалось.

Но нет, Гейнрих повторил, и действительно оказалось, что есть профессор с таким именем. Между прочим, глава кафедры судебной медицины в Императорской медико-хирургической академии, который уже больше десяти лет продвигает развитие токсикологии. В общем, не современная мне научная школа, но точно лучше, чем исследование методом тыка.

Гейнрих действовал последовательно. Отделил яд от тела, попробовал его классифицировать с помощью внешнего изучения, потом проверил реакции с другими веществами и даже подложил паре подопытных куриц. Сначала он попросил слугу поймать мышей или крыс, благо они часто мелькали, особенно в татарских кварталах, но тот уж слишком затянул. А доктор, желая помочь, не хотел терять времени.

— В общем, обе птицы выжили, — закончил он. — На других живых организмах тоже не было реакции, так что стало очевидно — это яд животного происхождения, причем с довольно коротким активным циклом. Органическая химия, как называл подобное Берцелиус.

— Значит… — задумался я. — Кто-то мог поймать змею, смазать ее ядом рукоять кинжала убийцы…

— Нет, — покачал головой доктор. — Змеиный яд так не работает. По крайней мере, от яда наших змей никто не чернеет.

Я кивнул. Получается, некто привез яд неизвестного животного из какого-то дальнего уголка мира… И тут вопрос, яд или само животное. Потому что если второе, то это может стать ниточкой. Животное нужно кормить, его мог кто-то заметить, обратить внимание. Гейнрих тем временем продолжил рассказ про змеиные яды. Как оказалось, после извлечения они сохраняют токсичность до трех недель, но и это не предел. Если яд высушить, то в таком виде им можно будет отравить и через десятки лет. Доктор так увлекся, что принялся размышлять, могли ли таким вот образом сохраниться яды в египетских пирамидах, в которых после захвата страны Наполеоном успело умереть уже немало грабителей и ученых.

В общем, моя теория, что на убийцу можно будет выйти через экзотического питомца, подверглась серьезному удару. Но я все же решил обращать внимание на возможные следы, если получится их заметить.

Распрощавшись с доктором, я вернулся в зал. Здесь уже все серьезные разговоры подошли к концу. Офицеры теперь говорили о дамах и столичных сплетнях, которые пополнялись с каждым новым полком, что прибывал в город. Сейчас самым главным был слух, будто к нам собираются великие князья, Николай и Михаил… Я аккуратно, чтобы не привлекать внимание, отошел в сторону. Сплетни мне были уже совсем не интересны, лучше поспать, чтобы завтра сохранилось больше сил на действительно важные дела.

На мои маневры никто не обратил внимание, я тихо выскользнул на улицу и уже почти было ушел домой, когда услышал пару знакомых голосов. Они тоже обсуждали сплетни, но при этом совершенно не стеснялись в выражениях.

— Как всегда, трусы и карьеристы, — вещала Ядовитая Стерва. — Пока было непонятно, выстоит город или падет, предпочитали сидеть в стороне и выжидать. А сейчас, стоило нам выдержать бомбардировку, доказать, что силой Севастополь не взять, и более того, ударить самим, принеся славу русскому оружию, они вдруг осознали, какие карьерные возможности тут открываются.

— Ты так говоришь, будто сюда не едут те, кто на самом деле хочет защитить Россию, — отвечала Стерве Анна Алексеевна. Обе девушки стояли под сенью небольшой беседки на заднем дворе и периодически бросали взгляды по сторонам, словно проверяя, не появится ли кто. И если бы я не крался, сбегая из дома, то и меня бы заметили…

— Конечно, есть и такие идиоты. Вроде тебя, меня, того идиота-капитана, который готов голову себе свернуть ради каких-то своих идеалов, — продолжала Стерва. — И в дальнейшем такие тоже будут приезжать. Те, кто не слышал раньше, те, кто не успел сразу, те, кого просто не отпускали, потому что они были важны на своем месте. Но их будет меньшинство!

— Меньшинство? Я слышала, что все идущие в Крым дороги забиты крестьянами, которые готовы сражаться за родину.

— Ха! Крестьянами, которые поверили слуху, что тут дают свободу. Кстати, не могу не оценить изящество врага, который запустил его. Глупость, на первый взгляд, но эта глупость забила все дороги. Петр Дмитриевич рассказывает, что его брату даже на Дунай сложно подтягивать продукты для армии, что уж говорить про нас. Не удивлюсь, если скоро Александру Сергеевичу придется урезать нормы.

Я слушал эту речь и, несмотря на отношение к Стерве, был с ней в чем-то согласен. Я слышал об этой крестьянской волне еще в будущем. Действительно, слух, мечта, но сколько вреда она принесла.