Выбери любимый жанр

Эскимо с Хоккайдо - Адамсон Айзек - Страница 3


Изменить размер шрифта:

3

В этом фильме мой журнал именовался «Дикие подростки» и, в отличие от весьма авторитетной «Молодежи Азии», предназначался в качестве мягкого порно для менеджеров среднего звена и средних лет с рорикон — то бишь с «комплексом Лолиты».

Меня в фильме звали не Билли Чака, а Рэнди Шанс. Вместо черных слаксов и белых рубашек, за которые Сара прозвала меня ходячим инь-янем, Рэнди Шанс наряжался в кислотной расцветки костюмы, а вместо непритязательных остроносых ботинок носил сделанные на заказ серебристые «Док Мартене».

В финальной сцене Рэнди Шанс возносился на лифте к последнему этажу «Санбим-Сити-билдинг», чтобы сыграть на крыше партию в мини-гольф с очаровательной гейшей, спасенной им от якудза.

Мини-гольф.

А вы еще спрашиваете, за что я ударил режиссера.

Я могу стерпеть легкие подначки. И вполне признаю право творческого человека истолковывать события по-своему и воплощать свое видение. Я бы и партию в гольф ему простил, но уж очень беспардонно создатели фильма обошлись с двумя величайшими Любовями моей жизни.

Сару превратили в серую мышку, растерянную женщину-девочку, беззаветно преданную Рэнди Шансу. Совершенно асексуальная дурочка, живущая в мире грез. Блондиночка-болельщица. Вот уж ничего общего с моей Сарой, яростной феминисткой, деконструктивистом, неистовым и беспощадным критиком, ревнивицей Сарой — можете себе представить, она ревновала меня к городу, — которая всякий раз, стоило мне уехать в Токио, отправлялась к дурной репутации дантисту из Куспидории, штат Огайо, и выдирала себе очередной зуб. Чтобы вылечиться, по ее словам. Чтобы выкинуть меня из головы.

И Токио, возлюбленный мой Токио, ради которого я мог пожертвовать неделями, месяцами, да что там — годами своей жизни, — Токио постигла столь же прискорбная участь.

Когда я прослышал о замыслах Тонды, я пустил в ход все связи, чтобы воспрепятствовать съемкам в Токио. Я рассчитывал уничтожить фильм в зародыше. Не сработало. Они перенесли съемки в Осаку. Осака напоминает Токио не более, чем Филадельфия — Нью-Йорк, но современная компьютерная техника позволяет талантливому режиссеру создать желанную иллюзию.

К сожалению, Тонду не назовешь талантливым.

А я что? Всего лишь хлопнул бесталанного ублюдка по лицу в холле отеля «Дрейк». Легкий безобидный шлепок по щеке, можно сказать, погладил. Кроткий упрек, не более того. Тонде и этого хватило с лихвой.

Он раздул дело. Инцидент. Посыпались телефонные звонки. Извиняться я не стал, не на таковского напали.

И Сара осталась недовольна. Кино и есть кино, растолковывала она мне, а бить режиссера достойно Рэнди Шанса, но никак не Билли Чаки. Я возразил: дескать, я отстаивал ее репутацию. На это Сара заявила: большое спасибо, о своей репутации она сама позаботится.

И закатила пощечину мне.

Главный редактор — образец долготерпения, но все эти пощечины его доконали. Хуже того: я подозреваю, что Эду понравилась картина. Впрочем, я за презумпцию невиновности. После долгой дискуссии Эд настоял, чтобы я взял отпуск.

Я не желал ехать в отпуск.

— Либо отпуск, либо увольнение, — заявил он.

Вряд ли он это всерьез; однако на следующий день я обнаружил у себя на рабочем столе билет и план поездки. Мне предстояло две недели провести в горах в каком-то отеле «Кис-Кис». К квитанции об оплате гостиничного номера была прикреплена записка — другим почерком, не Эда:

Гусеница
Даже по осени
Не стала бабочкой.
Твой любимый японский поэт.
Призадумайся, гусеница!

Кто, как не я, закармливал Сару поэзией хайку, и на кого мне теперь обижаться? Хотя право, обидно, когда стихи оборачиваются против тебя. По правилам этикета следовало сесть и помедитировать над ответом, однако настроение было далеко не медитативное.

И вот я сижу тут и стараюсь не думать о «Генеразии». Не думать о бездарном режиссере и пощечине, а главное — не думать о Саре. Не думать на эти три темы не получалось, и тогда я попытался не думать вовсе. Как сказал бы специалист по дзэн-буддизму, это все равно что кровь смывать кровью.

Когда отключить мысли не удалось, я прибег к верному средству и включил телевизор. И точно: минут десять или пятнадцать я предавался блаженному безмыслию, пока реклама «Одуревши от гейши» не выбила меня из колеи.

Я выключил телевизор, зевнул, потер глаза. Похлопал себя по лицу в надежде подтянуть обвисшую кожу. Не знаю, помогает ли это реально, однако здесь, как и в любом ритуале, это не важно. Главное — занять себя. Затем я несколько раз отжался на трех пальцах, как учат йоги. Я не фанат фитнесса, но тело нужно держать в форме, и я делал что мог.

Кошка наблюдала за мной со своего насеста, равнодушная, как и прежде. Ей еще не доводилось встречать такого скучного постояльца. И кошек не любит, и поселился в отеле не пойми зачем — не ради секретного свидания, не ради семейного отдыха, не ради исполнения тантрического обряда, для которого требуется уединение и кошка. Да что там, даже порноканал не включаю! «Что, собственно говоря, ты делаешь в отеле „Кис-Кис“? — молча вопрошали кошачьи глаза. — Отжимаешься?»

На небе последние дневные лучи боролись с ранними зимними сумерками. Очертания гор размывались, сливаясь с тенями. Этот пейзаж прямо у меня под окном показался вдруг непостижимым и чуждым. Глухая виртуальная реальность на экране компьютера.

Вообразить себе будущее, в котором я стану выглядывать из окон незнакомых отелей, а рядом — лишь безымянный кот. Будущее с картины Эдварда Хоппера.14«Неудачник с кошкой».

Эти каникулы меня доконают.

2

Звякнул лифт. Кошка навострила ушки. Я сел в постели и тоже прислушался к тихому параду: по коридору приближались вкрадчивые шаги. Они замерли возле моего номера.

Громкий стук в дверь. Кошка всполошенно спрыгнула с телевизора, бесшумно приземлилась, метнулась к двери и запела на языке, не знающем других звуков, кроме «я», «м» и «у». Я вылез из постели и потащился к двери.

Повернул ручку и дернул на себя. Ночной Портье.

Он медленно раскачивался по часовой стрелке, словно борясь с силой земного тяготения. Глаза его смотрели в никуда, руки протягивали мне стопку свежих полотенец, которые я спрашивал четыре часа назад. Я о них совершенно позабыл.

— Домо аригато годзаймасу, — поблагодарил я, пытаясь изобразить бодрость, и потянулся за полотенцами. Почему-то от моих слов колебательное движение Ночного Портье сменило направление. Теперь его торс двигался против часовой стрелки, а мои руки так и повисли в пустоте, не ухватив полотенец. Кошка потерлась о его ногу.

— Хочу поговорить с вами, — заявил Ночной Портье.

— Заходите, пожалуйста.

— Хочу поговорить с вами о бессмертии.

Я уже совсем проснулся, да и кто заснет после долгого перелета и при такой разнице во времени? Почему бы и не ублаготворить старика? Когда-нибудь я сам превращусь в дряхлую развалину, буду бродить по гостиничным коридорам, желая поговорить с незнакомцами о бессмертии, или апокалипсисе, или хотя бы о немыслимо высоких ценах на мандарины в нынешнем году.

— Бессмертие, говорите? — переспросил я. — Сейчас освобожу вам стул.

Я включил свет. Портье вошел в номер. Я на минутку отвернулся, чтобы убрать со стула кейс.

— Выпить хотите? — предложил я, не оборачиваясь.

В ответ послышался глухой стук.

Ночной Портье распростерся на полу во весь рост. Так он почему-то казался еще выше.

Я бросился к нему, а кошка — под кровать. Что с вами, спросил я, но портье молчал. Я подхватил его подмышки и усадил, прислонив спиной к стене. Старик почти ничего не весил.

— Ушиблись?

Глаза его были закрыты, он еще дышал — едва-едва. Толком не соображая, что делаю, я схватил его запястье, нащупал пульс. Косточки тонкие, того гляди переломятся.

вернуться

14

Эдвард Хоппер (1882–1967) — американский художник, живописавший одиночество.

3
Перейти на страницу:
Мир литературы