Белая Кость (СИ) - Эль Кебади Такаббир "Такаббир" - Страница 51

Этим утром мать вдруг заявила, что лорд Айвиль достоин более весомой благодарности, и попросила дать ему другую должность. Обладая природной наблюдательностью, Рэн давно понял, что закалённым нервам Лейзы чужды мелкие чувства: если она привязывается к человеку, то всем сердцем, если ненавидит, то всем существом. Мать презирала тупое плотское влечение, сама мысль о порочной связи с женатым мужчиной вызывала у неё отвращение. А значит, лорд Айвиль нужен ей не как любовник, а как защитник, советник и друг. Рэна беспокоило другое: Киарана вряд ли устроит роль друга. Блеск в его глазах при виде Лейзы и жар в голосе выдавали в нём любвеобильного мужчину, не привыкшего к отказам.

От раздумий отвлекло появление Святейшего отца. Он шёл между опущенными люстрами, глядя себе под ноги. Капюшон на его голове вяло колыхался. Подол чёрного одеяния подметал пол. Серебряные кольца, соприкасаясь, сопровождали каждый шаг скорбным перестуком.

— Вы что-то потеряли, Святейший? — спросил Рэн.

Иерарх подошёл к помосту и встал на приступок коленями:

— Я вёл себя непозволительно дерзко. Простите, ваша светлость.

Его раболепная поза и раскаяние во взгляде навели Рэна на мысль, что сейчас самый удачный момент для разговора о женитьбе. Рэн открыл рот, но Святейший отец опередил его.

— Я хочу поговорить с вами о лорде Айвиле, — сказал он, поднимаясь в полный рост. — Вы совершенно его не знаете, а мы о нём наслышаны.

Рэн досадливо поморщился:

— Не люблю сплетни.

— Лорд Айвиль очень опасный и хитрый человек. Он никому не помогает по доброте душевной. У него нет души. Там, где должно быть сердце, у него зияет чёрная дыра. Вы сами не заметите, как окажетесь в его власти.

— Вы когда-нибудь прибегали к его услугам?

Святейший вскинул голову:

— Я?! Нет! Никогда! Набожный человек не братается с дьяволом.

Рэн облокотился на подлокотник трона и подпёр щёку кулаком:

— Я изо всех сил стараюсь делать вид, что верю в вашего бога. Но притворяться, что я верю в дьявола, — не буду.

Святейший сложил руки на груди и, засунув ладони в широкие рукава, превратился в ворона со сломанными крыльями.

— Сегодня нас ознакомили с прошением вашей матери. В нём указана одна очень странная и пугающая деталь, на которой почему-то никто не заострил внимания.

Рэн напрягся. Он ненавидел разговоры о матери с посторонними людьми.

— Что же вам показалось странным и пугающим?

— Свёкор её умершей сестры сказал: «Надо было позвать повитуху». На что супруг сестры ответил: «Зато никто не узнает, что я нарушил клятву». Никто! Как же «никто», если ваша мать там присутствовала? Значит, её там не было. В таком случае откуда она узнала о происходящем?

— В чём вы её обвиняете? — спросил Рэн, не меняя расслабленной позы, хотя каждая жила звенела от возмущения.

— Думаю, что ваша мать, убитая горем, обратилась к пособнице дьявола: ворожейке или провидице. Читать прошлое и заглядывать в будущее — большой грех.

— Моя мать описала свой сон. Она говорила об этом, когда подавала прошение установить истинную причину смерти её сестры. Над ней только посмеялись. Как оказалось сегодня, сон удивительно похож на реальность. Не бог ли показал ей эти ужасные картины, чтобы суд человеческий осудил и покарал виновного?

— Возможно, — уклончиво ответил Святейший. — К сожалению, доказать вину лорда Атала не представляется возможным. Церковь запрещает вскрывать могилы.

— Это вы сейчас придумали?

— Нет. Если вы хотите поквитаться с лордом Аталом, уличите его в другом преступлении.

Рэн изогнул бровь:

— Например?

— Не могу знать, ваша светлость. Я просто предположил: если человек с лёгкостью нарушает клятвы — ему ничего не стоит нарушить законы. — Святейший переступил с ноги на ногу. — Человеку тяжело жить без веры в Бога.

— Исходя из канонов вашей религии, человек слышит голоса бога и дьявола. Я слышу трёхголосье тела, разума и души. Тело эгоистично. Разум изворотлив. Душа — судья, защитница, покровительница, советчица… Она не имеет границ. Душа и есть мой бог. Разве это плохо?

— Не хочу, чтобы наша беседа закончилась спором, — сказал Святейший и потупил взгляд.

Рэн тихо побарабанил по подлокотнику трона. Ему придётся ломать себя, заботясь о людях с иным мерилом ценностей. Придётся ходить в храм и слушать рёв осла, поддерживать церковь в борьбе с еретиками и потворствовать распространению чуждой ему веры. За это ему должны заплатить!

— Я хочу жениться, Святейший отец.

Иерарх расплылся в улыбке:

— Похвальное желание. Только не забывайте, жена — это кот в мешке. Она раскрывает свой характер только после свадьбы.

— Моя избранница — вдова.

— Когда умер её муж?

— Почти два месяца назад.

Святейший переменился в лице. Ему однозначно доложили, что в замке находится вдова герцога Мэрита, и он, по всей видимости, надеялся, что король всего лишь проявил милосердие и взял нищую дворянку под своё покровительство.

— Вдове нельзя выходить замуж два года. В течение этого времени она должна скорбеть, плакать от горя и читать молитвы за упокой супруга.

Рэн усмехнулся:

— Вдовы нередко плачут от счастья.

— Женщины не понимают, что такое счастье. — Святейший вздёрнул подбородок и произнёс тоном, не терпящим возражений: — Подождите два года.

— Церковь запрещает браки между родственниками. Почему же она одобряет женитьбу королей на двоюродных сёстрах и вдовах старших братьев? Ваша вера считает прелюбодеяние великим грехом, однако смотрит сквозь пальцы на любовниц священников и мирится с развратом в монастырях. Она признаёт бастардов законнорождёнными…

— Мы боремся с этим и искореняем, — перебил Святейший.

Рэн выпрямил спину и проговорил, растягивая слова:

— Я могу вернуть не только старые традиции, Святейший отец, но и старую веру, которая обязывала вдов носить траур всего два месяца.

Иерарх посмотрел на него с печальной улыбкой:

— Нам лучше жить в мире, ваша светлость.

— Я предлагаю вам мир — вы от него отказываетесь.

— Я обдумаю условия вашего мира, — произнёс Святейший и пошёл между люстрами.

Когда утих звон серебряных колец, Рэн закинул руки за голову, потянулся и поймал себя на мысли, что после ухода иерарха зал, не освещённый ни свечами, ни солнцем, вдруг утратил мрачность и стал удивительно светлым, наполненным невесомой, воздушной тишиной.

Снег шёл не переставая уже несколько часов. День в самом разгаре, а казалось, что наступил вечер. Белокаменные башни слились со снежной пеленой, и замок словно растворился. Лишь размытые прямоугольники тёмных окон висели в пустоте.

Издалека доносились голоса глашатаев, ликующие крики и смех. Столица праздновала победу герцога Хилда, хотя обывателям было всё равно, кто победил. Их радовали погода и бочки с вином на каждом перекрёстке. Лёгкий морозец бодрил кровь и вытравливал из города запах нечистот, снег устилал изгаженные плевками и лошадиным навозом улицы, вино лилось в глотки за счёт казны.

В ожидании сына Киаран топтался возле оружейной, прячась от снега под навесом.

Следуя заведённым правилам, всякий входящий в ворота Фамальского замка сдавал оружие в хранилище. Только лордам разрешалось иметь при себе фамильный кинжал. Форма рукояти и клинка, монограмма и драгоценные камни ничего не говорили о положении и вкусе хозяина — ценная реликвия доставалась ему от основателя рода. Тут уж выбирать не приходилось.

Стилет носили немногие. Именно он стал причиной раздора между дворянами и королём Осулом. Небольшой кинжал с тонким и острым трёхгранным клинком называли протыкателем доспехов. Пройдя особую подготовку, стилетом можно проткнуть даже рыцарские латы в их сочленениях. Это не могло не обеспокоить королевских рыцарей: одно дело — получить удар стилетом в честном бою, и другое дело — погибнуть от удара, нанесённого исподтишка. Доблестных воинов заботила не своя жизнь, а безопасность государя. Кто защитит его, если заговорщикам удастся устранить телохранителей? Командир рыцарей обратился к королю, и тот запретил ношение кинжалов на территории Фамальского замка.