Мститель из Атлантиды (ЛП) - Гамильтон Эдмонд Мур - Страница 8

В течение нескольких недель я не мог даже рассмотреть их лиц. Но я не отчаивался, ибо всё это убеждало меня в том, что они принимают такие меры предосторожности, потому что сильно боятся чего-то или кого-то. И если это были Карнат и Этейн, то они боялись меня, Улиоса!

Наконец-то я мельком увидел их, когда однажды они выходили из своего огромного лимузина. При первом взгляде на квадратное, жёсткое лицо и блестящие глаза Джона Хардвика, при первом взгляде на безупречные черты лица женщины и её загадочный взгляд я понял, что это Карнат и Этейн.

Сердце моё возликовало от благодарностей судьбе. Но всё же я был как никогда далёк от мести. Как я, одинокий, слабый, стареющий мужчина, мог надеяться получить доступ к этой всемогущей паре?

Я строил план за планом, но каждый раз отбрасывал их. Казалось, не было никакой возможности пробраться мимо охранников, которые всегда защищали их. Затем у меня, наконец, созрел план, который был довольно ненадёжным, но я решил рискнуть всем.

Проникнуть в пентхаус Джона Хардвика, когда он или его жена находились там, было невозможно. Но я счёл возможным проникнуть туда во время их отсутствия. В кабинете миллиардера я быстро и тайно сделал то, что запланировал. Затем я ушёл так, чтобы меня никто не увидел.

Той ночью я снова подошёл к дверям этой высоченной твердыни. Там уже находились Джон Хардвик и его жена, а вокруг стояла охрана, которая сразу же остановила меня. В ответ на их вопросы я написал на карточке единственное слово «Улиос» и отправил её миллиардеру.

Через несколько минут тот, кто принял карточку, вернулся. Джон Хардвик приказал привести меня. Сначала они обыскали меня на предмет оружия, очень тщательно, так чтобы исключить малейший шанс того, что я пронесу с собой хоть что-нибудь. Затем они провели меня в апартаменты.

Джон Хардвик сидел с женщиной в кабинете, окна которого выходили на мигающие огни Нью-Йорка. Он взял со стола тяжёлый пистолет и, спокойно направив его мне в голову, приказал охранникам удалиться.

И вот, оставшись с ними наедине, я, седой, худой старик, стоял и смотрел на этих мужчину и женщину, которых я преследовал на протяжении веков.

— Ну, Улиос, — обратился ко мне Карнат, — что ты хочешь сказать мне, прежде чем я убью тебя.

— Убей его сейчас же, немедленно! — вскричала Этейн.

Когда она посмотрела на меня, её глаза расширились от ненависти и страха:

— Я не доверяю ему!

— Не бойся, Этейн, он не причинит нам вреда, — успокоил её Карнат и снова обратился ко мне: — Почему ты пришёл так открыто, Улиос?

Когда я в отчаянии ответил, мой голос был надтреснутым и дрожащим:

— Я пришёл, потому что хочу объявить перемирие в этой нашей старой вражде. Почему мы должны вечно ненавидеть друг друга, Карнат? Прошло много времени с тех пор, как Атлантида затонула и была забыта. Почему бы нам не забыть нашу ненависть и не жить мирно в будущем?

Он рассмеялся, и серебристый, презрительный смех Этейн подхватил его смех. И в их глазах теперь светился триумф.

— Улиос, не обманывай меня, — сказал он. — Двадцать лет назад мы убили твоего слугу Стэна, и теперь у тебя нет никого, кто помог бы тебе обрести новое тело, и ты не можешь научить никого из этих варваров, как перенести свой мозг в другое тело, и ты знаешь, что скоро тебе придётся умереть навсегда в этом теле, если кто-нибудь из нас не сжалится над тобой. Что ж, я сжалюсь над тобой, Улиос! Я оборву твою жизнь здесь и сейчас, не откладывая в долгий ящик, и мы навсегда избавимся от твоих преследований, Этейн и я будем жить дальше и дальше, пока существует мир. Подумай об этом, Улиос, и умри!

Произнося эти слова, его палец нажал на спусковой крючок. Но пистолет лишь щёлкнул вхолостую. Внезапно на его лице отразился страх, Карнат нажимал на спусковой крючок снова и снова, но выстрелов не было.

Настала моя очередь смеяться, и я смеялся, наблюдая, как по лицам обоих распространяется тошнотворный страх.

— Пули из этого пистолета никогда не вылетят, Карнат, — сказал я ему. — Я позаботился об этом, когда сегодня тайно проник в эту комнату.

— Охрана! Охрана! — заорал Карнат, но я снова лишь рассмеялся.

— Ты сам отослал их, чтобы они не слышали, как ты убиваешь меня. Теперь они не услышат, как я убью тебя.

Этейн метнулась к двери, но я опередил её, отшвырнул назад и быстро запер дверь. Затем я обернулся.

Карнат выскочил из-за своего стола, яростно размахивая тяжёлой лампой, чтобы обрушить её мне на голову.

Я поймал его за запястье и заставил бросить её. Мы боролись там, и хотя он был моложе меня на много лет, но в моих руках он был как ребёнок. Я больше не был дрожащим стариком. Казалось, в моих руках была сила всех рук обречённой Атлантиды.

Мои худые руки держали его за горло стальной хваткой, которую он не мог разжать. Этейн, застыв в парализующем ужасе, смотрела, как я неуклонно и безжалостно, с трудом удерживая Карната, иду к окнам. Я заставил его голову свеситься с карниза открытого окна, его выпученные глаза дико уставились на меня.

— Боги Атлантиды, узрите жертву и искупление! — взревел я и вышвырнул Карната от окна.

Я увидел, как его тело, кружась, полетело вниз, в темноту, а затем обернулся. Этейн прижалась к стене, её глаза расширились от страха, вся её красота была стёрта ужасом. Но вот она вышла вперёд, боязливо приблизилась ко мне, в её глазах была мольба.

— Не убивай меня, Улиос! — умоляла она в безумном страхе. — Когда-то ты любил меня!

Она подошла ближе, затаив дыхание, и стала настойчиво уговаривать:

— Теперь остались только ты и я, Улиос, но мы двое всё ещё можем жить вечно. Мы всё ещё можем пересаживать мозги друг друга в новые тела, если понадобится. Я буду любить тебя так, как не любила ещё ни одна женщина. Ты сделаешь это, Улиос? Ты пощадишь меня и продолжишь жить со мной?

Я посмотрел на неё и улыбнулся, после чего достал из кармана крошечную чёрную таблетку, положил её в рот и проглотил.

— Что ты сделал? — закричала Этейн.

Я сказал ей:

— Я только что проглотил один хитрый яд. Через час я умру, ибо моя месть и искупление закончены. Ты — часть этого искупления, Этейн. Ты не умрёшь, ты будешь жить в этом теле и состаришься в нём. Да, ты испытаешь в нём то, чего боялась больше всего на свете, то, ради предотвращения чего предала Атлантиду. Ты состаришься.

Я подошёл к двери и отпер её.

— Теперь я иду, чтобы завершить написанную мною летопись греха и искупления, а затем умереть. Прощай, Этейн.

— Улиос! — крикнула она, и когда я вышел за дверь и закрыл её за собой, я снова услышал её хриплый крик. — Улиос!