Костер и Саламандра. Книга вторая (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 34

— Я увижу Клая, — хотела сказать я — и голос сорвался.

И Вильма всё поняла: прижалась к моей щеке своей — кукольной, но тёплой.

Ночь была совсем весенняя. Ещё по дороге из резиденции Иерарха я заметила, как изменился воздух, как пахнет этим дымным и сырым, живым весенним запахом, — то ли земля просыпается, то ли море — а сейчас этот запах показался мне ещё сильнее. И уже горели мохнатые зелёные весенние звёзды, влажные, как заплаканные.

А у железной дороги был другой запах. Он меня всегда как-то тревожил, смущал, этот запах дыма, дёгтя, которым пропитывают шпалы, угля и железа… Нервный запах войны и долгих путей.

Вокзал ярко, как днём, освещали газовые фонари — и народу на перронах толкалось гораздо больше, чем обычной ночью в мирное время. Все пути были заняты поездами. В товарные вагоны заводили армейских лошадей, грузили какие-то тяжёлые ящики. На платформе под парусиной стояли, наверное, пушки: парусина свисала с чего-то вроде длинных труб. Солдаты ждали отправки, болтали, ели рыбные пирожки, украдкой прихлёбывая из фляжек. Маленький юноша в шинели с поднятым воротником, сидя на вещевом мешке, играл на флейте — и грустная мелодия медленно плыла над вокзалом.

Перед нами расступались. Непривычно вытягивались, вскинув подбородок, — по стойке «смирно», будто мы генералы. Нас сопровождали Норис и его люди, а кроме них — военный медик в генеральском чине, блестящий и элегантный, как штабной офицер. Норис проводил нас на перрон, у которого стоял санитарный поезд.

Здесь кроме военных работали столичные медики и много монахинь-ласточек, что дали обет всю жизнь помогать увечным и страдающим от боли, чёрно-белых, как ласточки, — в чёрных платьях с белыми передниками и в белых платках. Нас встретил начальник эшелона, немолодой, усталый, в офицерской шинели, поверх которой накинул белый халат. С ним была его свита: военные медики, ласточки и несколько солдат с бобром на шевронах — технари, которые обслуживали поезд.

И тут нас встречали по стойке «смирно», все, даже монахини.

Вильма протянула руку начальнику эшелона, как для пожатия, — а он ей руку поцеловал:

— Никак не ждали, что вы решите лично встретить, государыня. Тут у нас… не для нежной женщины… — и голос у него сорвался.

— Дорогой мессир Оуэр, — ласково сказала Виллемина, — давайте оставим нежности для мирного времени. Рассказывайте обо всём, что вам нужно. Я постараюсь вам помочь.

Оуэр чуть усмехнулся:

— Что нам нужно… всё нам нужно. Вы опрометчиво это сказали, государыня: медики — люди жадные, им всегда всего мало. Бинты экономим, спиртовой раствор Розового Рассвета нужен, для дезинфекции, Белый Туман нужен, успокаивающие капли, эликсир против боли… да что! Обычные миски-чашки-ложки — даже их не всегда хватает.

— Вы записываете, мессир Элж? — спросила Виллемина нашего сопровождающего.

Тот, мне показалось, нехотя вытащил блокнот:

— Ну что же писать… всё давно известно, государыня. Мы принимаем меры.

— Пишите, — сказала Виллемина. — Потом обсудим эти записки с мессиром Рашем. Нужно найти средства.

Оуэр в это время рассматривал меня. Я была с Тяпкой и без муфты, а в таком виде я особенно сильно действовала на нервы незнакомым людям. Я думала, он не одобряет — но он просто так устал, что у него еле шевелились мышцы лица. Я знаю: в таком состоянии улыбаться — работа.

— Вас мы ждали, леди Карла, — сказал Оуэр в ответ на мой взгляд. И пояснил: — Государыню и леди Карлу невозможно не узнать. Мэтр Клай рассказывал о вашей собаке.

— Где? — выдохнула я.

— Смею ли я пригласить вас в вагон? — спросил Оуэр нас с Виллеминой вдвоем.

Виллемина легонько кивнула и пошла к лесенке, ведущей в вагонную дверь. Вся свита Оуэра, кажется, была поражена, но никто не дёрнулся, чтобы её остановить: государыня, в конце концов, может делать, что посчитает нужным.

Только немолодая полная монахиня с резкими скорбными морщинами на круглом лице еле слышно пробормотала:

— Ох, не ведает, что увидит, бедная…

Я пошла за Вильмой. Всё Вильма ведала и понимала, я знала это точно.

За нами втянулись Норис и медицинская свита.

В вагоне горели газовые рожки и запах стоял стеной, на него можно было наткнуться, как на стену: пахло дезинфекцией, кровью, гноящимися ранами, потом, долго ношеной прелой одеждой. Я подумала, что так и должна пахнуть война.

— Простите, — сказал Оуэр. — Здесь лихорадящие, их знобит, мы не можем всё время проветривать.

Раненые сидели и лежали на вагонных койках-полках, их впрямь было много, их было ужасно много даже в одном этом вагоне — парни без ног, парни с руками в гипсовых лубках, в шинелях, накинутых поверх бинтов, с забинтованными головами, с забинтованными лицами, они смотрели на нас поражённо, молча. Виллемина, проходя по вагонному коридору, протягивала им руки и повторяла:

— Здравствуйте, герои. Дорогие отважные воины, мы все так рады видеть вас живыми… Пожалуйста, выздоравливайте скорее… Выздоравливайте, вся столица вам поможет… Мессир Элж, распорядитесь, чтобы бойцам — тем, кому разрешают медики — дали вина и печенья, всё приготовлено. Все эти люди заслуживают награды — а пока хотя бы маленького удовольствия.

Элж, хмурясь, отослал выполнять кого-то из медиков.

Эти слова Вильмы будто разморозили солдат, они заулыбались, переглядываясь. Старый вояка с рукой, висящей на перевязи, и большой марлевой повязкой, закрывающей ухо, крутанул здоровой рукой ус, даже чуть ухмыльнулся:

— Эх, жаль, государыня, что медицина не позволяет по капельке рома! Вот чтоб меня краб уволок, с такого лекарства мы бы мигом встали на ноги!

Насмешил Виллемину — и по вагону прошёл смешок.

— Ах, мэтр! — сказала Виллемина с комичной печалью. — Нас с вами заругает мессир Оуэр, если я хоть заикнусь. Но, когда вы поправитесь, мы с вами — и со всеми вами, мессиры — выпьем за победу. Только я — эля, а не рома.

— Выпьем — и вернёмся на запад! — выдал бритый наголо парень с веснушками. — Те, кто как я — уж точно: осколок кость не задел, а мясо вырастет.

— У них адские чудища, а нам плевать! — вставил загорелый орёл с чёлкой, свесившись с верхней полки. — Я серых отстреливал, как кроликов — бах! бах! — ну разве что кроликов всегда жалко малость, — и рассмеялся победно. — Девятнадцать штук! Даже не грех, верно?

— Не грех, — подтвердила Виллемина. — Эти твари — не живые существа, а ожившая злоба. Как вы себя чувствуете, прекрасный стрелок?

Он снова улыбнулся, сияя яркими зубами на тёмном лице:

— Да две железки из плеча вырезали, вот этакие маленькие. Уже и не болит, а так, свербит слегка.

— Одна железка на ноготь не достала до сердца, — заметил парень, тяжело опирающийся на костыль. — Дарг у нас герой, спас весь взвод.

— Вы ведь записываете, Элж? — тут же сказала Виллемина. — Мэтр Дарг — из дома?.. — и вопросительно взглянула на парня с костылём.

— Из дома Ночного Бриза, — тут же ответил тот.

— Да что… — смутился стрелок, но рыжий боец с пробивающейся щетиной приложил ему палец к губам:

— Молчи-молчи уж. Его, государыня, славно бы к награде представить — я тоже из этого взвода. Когда в ту ночь эта дрянь полезла — у многих нервы сдали, один парнишка с ума сошёл, а Дарг вот — нет.

Худой немолодой солдат с забинтованной головой ласкал Тяпку — и спросил меня:

— Леди Карла, дорогая, а скажите, вправду ли Холлир вернётся? Дружок мой, Холлир? Он прошение написал, его по прошению хоронить не стали, тело привезли — да ведь он совсем мёртвый… Осколок ему прямо в висок угодил. Небось, не вылечишь уже?

— Я сама посмотрю, — сказала я. — И, знаешь, я обещать не могу, на всё Божья воля — но, быть может, и вернётся.

Надо было идти дальше, Оуэр явно имел в виду, что надо идти дальше, — но нас не пускали, в вагоне стало нестерпимо душно и тесно, сюда приходили из других вагонов те раненые, что могли как-то ходить. Сестра-ласточка кричала: «Мессиры, через пять минут начинается высадка, подъехали кареты медицинской службы, приготовьтесь», но её никто особенно не слушал.