Костер и Саламандра. Книга вторая (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 18

И как вообще можно кого-то с помпой принимать и устраивать роскошный обед, когда мы в кошмаре и беде?

А мне ещё принесли очень закрытое и очень роскошное платье: высокий воротник с пышным кружевом, прикрывающим даже подбородок, рукава до самых запястий, перчатки… Надо быть Друзеллой, чтобы заставить меня напялить на клешню перчатку: их мне делали строго по мерке, а всё равно ощущалось страшно неудобно. Широкое платье, корсаж коротенький, зато кринолин — как в прошлом веке, всё вместе очень красивого сливочного цвета, с букетиком бриллиантовых лилий на плече, а на плечи Друзелла мне накинула широкий газовый шарф и велела в него укутаться. В завершение к моим волосам прикололи шляпу с довольно-таки густой вуалью.

А пока из меня делали благочестивую до идиотизма девицу, Тяпку нарядили в вышитый золотой канителью белый жилетик и на шею ей повязали очередной атласный бантик. Зрелище из ряда вон выходящее.

И в таком виде и полном обалдении, с ровно так же ошалевшей Тяпкой, я пошла в Белую Столовую. В нашу парадную часть, которую не особенно любила: слишком там всё было величественное, роскошное и торжественное. И меня раздражали громадные зеркала: на каждое зеркало Дар откликался ноющей болью, а я ничего с этим сделать не могла.

Во всей парадной части стояли гвардейские караулы. А в Солнечной Гостиной, совершенно лучезарной, в золотистом атласе, позолоте и фантастических панно из янтаря, изображающих золотые закаты над спокойным морем, — островитяне когда-то подарили — Виллемину дожидались уважаемые гости.

Чёрные.

Я всё поняла немедленно.

Они мне показали, что не будут на меня пялиться: кланялись и прикрывали глаза широкими рукавами. Но, видимо, меня одели прилично по их меркам, потому что они освоились и выпрямились.

У них-то с выдержкой было получше: у меня бы не вышло закрыть глаза рукавом, мне страшно хотелось на них глазеть. Шикарны они были — в бархатных и шёлковых одеждах цвета рубинов, цвета красного вина, цвета тёмной крови, алых и почти оранжевых, в перстнях, браслетах и серьгах с гранатами, с жёсткими точёными лицами цвета эбенового дерева, с маленькими бородками и волосами, заплетёнными в длинные косы. Аристократия с Чёрного Юга.

Вообще-то я видела южан в порту, но больше — огнепоклонников, а огнепоклонники немного другие. У них такие широкие, узкоглазые, улыбчивые ряшки: «Э, госпожа! Подойди, купи розовое масло! Когда девица нежный, как роза, от неё должно быть аромат роза, так?». Всегда весёлые и немного смешно любезные. Но огнепоклонник в длинном полосатом то ли халате, то ли кафтане из золотой и золотисто-коричневой парчи здесь был только один. Остальные — птицы совсем другого полёта.

Хищные птицы.

А заговорил со мной огнепоклонник — и не удивительно ни капельки, они явно более разговорчивые, чем ассурийцы:

— У тебя удивительная собака, леди. Неживая собака, но при этом белая собака — а как неживая собака может быть белой, я в толк взять не могу.

Говорил он очень правильно и чисто, но необычно — и я не поняла.

— Она, мессир, — сказала я, — не белая. Она была, знаете, чёрная, с рыжими пятнами, только одно ухо белое. Златолесские борзые редко бывают белые.

А он улыбнулся, как все купцы-огнепоклонники в порту, — такая же самодовольная глянцевитая ряшка, будто сейчас предложит засахаренные зёрна кавойе или розовое масло:

— Э, леди! Какая разница, какая шерсть у собаки, если шерсти на ней нет! Ведь может быть белой леди та девица, у которой кудри чёрные, как летняя ночь над Саранджибадом.

То ли комплимент сказал, то ли непонятно что. У них, у южан, голова как-то иначе устроена.

А хищные птицы всё это очень внимательно выслушали. И главный птиц, суровый и жёсткий, как древняя языческая скульптура, чуть-чуть мне поклонился и сказал:

— Мы рады, белая леди.

Что я могла им сказать?

— Я тоже.

В высоченные окна сияло солнце, всё сверкало: золото, белый мрамор и белый шёлк — и Виллемина вошла в белом и золотом, укутанная вуалью, как туманом. И южане поклонились ей, встав на одно колено, руками дотронувшись до пола около её туфелек. Немного варварский ритуал какой-то.

— Ла-тейе, — сказала Виллемина. — Миарашь ди-кайя, мы очень рады видеть благородного царевича Йа-Рлие, Медное Крыло Ашури, и его высокочтимую свиту. Мы пригласили сюда вас всех, чтобы разделить хлеб и вино — во имя любви Севера к прекрасному Югу.

Оказывается, главный птиц — аж целый принц, подумала я. Ничего себе.

Ну, он внушительный был. Вороной с проседью, глаза рыжие, вправду как у хищной птицы, взгляд цепкий и пронзительный. И одет в какую-то кровавого цвета хламиду до пола, в золотом шитье, с гранатовым ожерельем. И в ушах золотые кольца. Жутковатая такая языческая роскошь.

И почему-то на него отзывался Дар, но как-то странно: мне было жарко рядом. Без всяких вспышек, просто жарко. Я даже думала: вот сейчас вспотею, как торговка рыбой, — то-то будет номер. И что это за штуки, интересно: ведь посол-то уж точно не некромант, у них в свите вообще некромантов нет. Но вот поди ж ты…

А принц между тем склонил только голову. И сказал, чисто-чисто, будто учил язык в столице:

— Привет великой матери северного побережья, средоточию красоты, сосуду разума и светочу справедливости. Мы привезли великой матери слово благороднейшего царя Ашури и хана Хуэйни-Аман — он передаёт великой матери ясный свет братской любви, желает ей силы, здравия и чистоты, присылает вместе с приветом подарки из наших степей, а также жаждет разрешить сомнения и получить ответ на вопросы.

— Я восхищена, — сказала Виллемина. — Я прошу передать великому государю Ашури и Хуэйни-Аман пожелания сил, здравия, долголетия и вечно сияющей мудрости, которая неизменно руководит всеми его поступками. Мне радостно, что он преклонил слух к словам молодой женщины с северного побережья, и я надеюсь сердечно, что сумею разрешить его сомнения и ответить на вопросы.

— Благороднейший царь Ашури и хан Хуэйни-Аман желает сыну великой матери сил барса и взора орла, — сказал принц. — Кроме жеребца и кобылы солнечной масти, выращенных в нашей степи и обученных состязаться с ветром, он дарит сыну великой матери «стрижи», дабы он с колыбели был защищён от всякого зла и любой тьмы на страх подлым врагам.

Один южанин, который держал в руках длинную штуковину, завёрнутую в расписанный маками шёлк, развернул шёлк и показал плоский ларец из чёрного дерева, на котором была золотом гравирована целая картина с драконом, парящим над языческой крепостью. Принц дал знак — и ларец открыли.

Там, внутри, на алом шёлке лежали два кривых клинка непривычного вида — подлиннее и покороче. Сабля и кинжал, что-то такое. Невероятно красивые, но дело не в этом: когда южане раскрыли ларец, мой Дар полыхнул жаром, аж вспыхнули щёки.

Это были не просто так себе сабли. Настоящие варварские обереги. Серьёзной мощи.

— Они греют, — сказала Виллемина. — Я чувствую.

— Великая мать ощущает тревогу благороднейшего царя Ашури за её благополучие и жизнь, а так же за благополучие и здоровье её сына, — сказал принц. — Это тепло его души. Предположу, что великая мать ощутит тепло и от этого.

Второй южанин открыл шкатулку — и мне померещилось дрожащее красноватое марево над ней. Настолько серьёзных оберегов я вообще никогда не видела. Наверное, шкатулки как-то удерживали их силу внутри, а вот если открыть…

А безделушечка была крохотная, невзрачненькая. Мутная серенькая капелька в золотой оправе в виде головки дракона, на тонкой, как нитка, золотой цепочке.

— Благороднейший царь Ашури и хан Хуэйни-Аман просит великую мать, как просил бы свою сестру: пусть она носит эту вещицу на себе, пусть не снимает и во время сна. Это слеза каменного стража Хуэйни-Аман, пролитая над невинными жизнями. Страж проливает одну слезу в сто лет — и каждая его слеза может спасти жизни невинных.

Ничего себе, подумала я, у них там артефакты. Дикое место. Боги прямо клубятся. Но вот же опоздали они с этой слезой, им бы приехать раньше, хоть самую малость…