Бувар и Пекюше - Флобер Гюстав - Страница 36
- Предыдущая
- 36/67
- Следующая
По новому закону префекты имели право карать за распространение слухов, а Прудона только что посадили в тюрьму Сент-Пелажи: колоссальная победа.
Деревья свободы были срублены повсеместно. Шавиньоль последовал этому примеру. Бувар видел собственными глазами, как везли на тележке кругляки от его тополя. Жандармы стопили их в казарме, а пень подарили священнику, который сам же недавно кропил его святой водой. Какая ирония судьбы!
Учитель не скрывал своих убеждений.
Бувар и Пекюше, проходя однажды мимо его дома, похвалили его за это.
На другой день он навестил их. В конце недели они отдали ему визит.
Спускались сумерки, школьники разошлись, учитель веником подметал двор. Его жена, повязав голову платком, кормила грудью ребёнка. Худенькая девочка цеплялась за материнскую юбку, а на земле, у её ног, ползал уродливый мальчуган. Из кухни, где она занималась стиркой, стекала во двор мыльная вода.
— Видите, как заботится о нас правительство? — с горечью сказал учитель.
И тут же обрушился на проклятый капитал. Необходимо его демократизировать, раскрепостить рабочую силу.
— И я того же мнения! — заявил Пекюше. — Следует хотя бы признать право каждого гражданина на общественную помощь.
— Ещё одно право?! — воскликнул Бувар.
— Это ничего — ведь временное правительство оказалось слабым и не установило принцип братства.
— Попробуйте-ка провести его в жизнь!
На дворе стемнело; хозяин грубым тоном приказал жене принести свечу к нему в кабинет.
На выбеленной стене были пришпилены булавками литографии левых ораторов. Над столом елового дерева висел шкафчик с книгами. Сиденьями служили единственный стул, табуретка и старый ящик из-под мыла. Учитель делал вид, что не замечает окружающей нищеты; его лицо с ввалившимися от голода щёками и узким лбом выражало гордость и дикое упрямство. Никогда в жизни он не сдастся.
— Вот что меня поддерживает, — сказал учитель, указывая на полку с кипой газет. И тут он с лихорадочным волнением поведал гостям свой символ веры: разоружение армии, упразднение магистратуры, уравнение заработков, равенство состояний; тогда наступит золотой век в форме республики во главе с диктатором, который энергично возьмётся за дело.
Потом учитель достал бутылку анисовки, три стакана и провозгласил тост за героя, за бессмертную жертву, за великого Максимилиана.
В эту минуту на пороге появилась чёрная сутана аббата.
Поклонившись всей компании, он подошёл к хозяину и спросил, понизив голос:
— Как дела со святым Иосифом?
— Они ничего не дали, — ответил тот.
— Это ваша вина!
— Я сделал всё, что мог.
— Вот как?
Бувар и Пекюше из деликатности собрались уходить. Пти усадил их снова и спросил, обратившись к священнику:
— Это всё?
Аббат Жефруа, помедлив, заметил, смягчая выговор учителю кислой улыбкой:
— Говорят, вы уделяете недостаточно внимания священной истории.
— Священная история? Велика важность! — воскликнул Бувар.
— Что вы имеете против неё, сударь?
— Да ничего. Только, пожалуй, есть вещи поважнее, чем анекдоты про Иону и царей Израиля.
— Думайте, что хотите, воля ваша! — сухо отрезал священник и продолжал, не обращая внимания на посторонних или же в пику им: — Катехизису уделено слишком мало часов.
Пти пожал плечами.
— Берегитесь. Вы потеряете пансионеров!
Заработок по десяти франков в месяц с ученика был главной его доходной статьей. Но вид поповской сутаны выводил его из себя.
— Ну и пускай, можете мстить, сколько хотите.
— Духовному лицу не подобает мстить, — ответил священник хладнокровно. — Только напоминаю вам, что согласно закону пятнадцатого марта мы обязаны наблюдать за начальным обучением.
— Ещё бы, я знаю! — воскликнул школьный учитель. — За этим следят даже жандармские полковники. Не хватает только сельского стражника! Для полноты картины!
Он рухнул на табуретку, едва сдерживаясь, кусая себе руки, мучаясь сознанием своего бессилия.
Аббат тихонько тронул его за плечо.
— Я не хотел вас огорчать, друг мой. Успокойтесь, будьте благоразумны… Скоро Пасха; я надеюсь, что вы подадите пример и придёте к причастию, как другие.
— Ну уж это слишком! Как? Я должен исполнять эти глупые обряды?
Услышав подобное кощунство, священник побледнел. Его глаза метали молнии, подбородок дрожал.
— Умолкните, несчастный! Перестаньте! А ваша жена ещё стирает церковное бельё!
— Так что же? Чем она провинилась?
— Она постоянно пропускает церковную службу. И вы в церковь не ходите!
— Э-э! За это учителей не увольняют.
— Их можно перевести в другую школу.
Аббат замолчал. Он отошёл в тень, в глубину комнаты. Хозяин задумался, понурив голову.
Если даже они переберутся на другой конец Франции, потратив на переезд последние гроши, всё равно там окажутся под другими именами тот же священник, тот же ректор, тот же префект; все, кончая министром, казались ему звеньями одной тяжёлой цепи, его сковавшей. Он уже получил первое предупреждение, будут и другие. А что дальше? И, как в бреду, ему представилось, что он скитается по большим дорогам, с мешком за плечами, вместе с любимой семьёй, и протягивает руку к почтовой карете, прося их подвезти.
В эту минуту на кухне его жена закашлялась, грудной ребёнок запищал, а мальчуган заплакал.
— Бедные дети! — ласково сказал священник.
Отец зарыдал.
— Хорошо! Согласен! Я сделаю всё, что вы требуете.
— Будем надеяться, — проговорил аббат, отвешивая прощальный поклон.
— Доброй ночи, господа!
Учитель продолжал сидеть, закрыв лицо руками. Он отстранил подошедшего к нему Бувара.
— Нет, оставьте меня! Хоть бы мне подохнуть! Несчастный я человек.
Друзья возвратились домой, благословляя судьбу за свою независимость. Их ужасало могущество духовенства.
Его влиянием пользовались для поддержания общественного порядка. Республика доживала последние дни.
Три миллиона избирателей были лишены права участвовать во всеобщем голосовании. Залоги для издателей газет были повышены. Цензура снова введена. Просмотру подвергались даже романы-фельетоны. Идеи философов-классиков считались опасными. Буржуа провозглашали главенство материальных интересов, а народ как будто был доволен.
Деревенский люд возвращался к своим прежним господам.
Граф де Фаверж, владевший земельной собственностью в Эвре, вошёл в Законодательное собрание, и его переизбрание в муниципальный совет Кальвадоса было обеспечено.
Он счёл своим долгом устроить завтрак для наиболее влиятельных лиц в округе.
Гостям был оказан самый любезный приём; их поразил вестибюль, где три лакея помогали им снять пальто, бильярдная с двумя гостиными в виде анфилады, растения в китайских вазах, бронзовые статуэтки на каминах, золочёные багеты на панелях, тяжёлые занавеси, широкие кресла, роскошная обстановка. А в столовой, при виде стола, уставленного серебряными блюдами с жарким, рядами бокалов перед каждым прибором, множеством закусок и огромным лососем посредине, все лица просияли.
Всего было семнадцать человек, в том числе два крупных землевладельца, супрефект из Байе и какой-то господин из Шербура. Граф де Фаверж извинился перед гостями, что его супруга не может принять их по случаю мигрени. После того как приглашённые отдали дань восхищения грушам и винограду, переполнявшим четыре корзины по углам, разговор зашёл о важной новости: проекте высадки в Англии войск генерала Шангарнье.
Герто одобрил этот план в качестве военного, священник — из ненависти к протестантам, Фуро — в интересах торговли.
— Вы проповедуете средневековые взгляды, — сказал Пекюше.
— В средних веках было много хорошего, — возразил Мареско. — Хотя бы наши соборы…
— А сколько злоупотреблений…
— Что за беда! Если бы не произошла революция…
— Да, революция, все зло от неё! — сказал священник со вздохом.
— Но революции содействовали все, даже аристократы (извините меня, граф), они были в союзе с философами.
- Предыдущая
- 36/67
- Следующая
