Притворщик (СИ) - Резник Юлия - Страница 34

– Мы знакомы?

– Н-нет, – лепечет она, – то есть… – накрывает губы дрожащими пальцами. – Ты на нее похожа.

– На кого? – продолжаю допрос, наступая.

– На свою мать.

В ушах начинает реветь. Хотя, конечно, скорее всего, это просто ошибка. И тетенька что-то путает.

– Я не знаю своей матери. Вы заблуждаетесь.

– Значит, он вам не сказал… Ну и правильно. Правильно. Я пойду.

– Стоп! Не сказал чего? – я хватаю незнакомку за руку, не давая сбежать. Сердце грохочет как ненормальное. Откуда только силы берутся? – Говорите! Говорите, раз начали.

– Ты же Аня?

– Вы и так это знаете!

– А я… Я Таня. Твоя тетка, получается.

– Тетка? – в дичайшей растерянности приглаживаю растрепанные ветром волосы: – Хотите сказать, что мой отец знал, кто моя мать? Он говорил, что не знает! Она жива?

Таня трясет головой из стороны в сторону.

– Нет. Давно уже нет.

– Не понимаю. Почему он не сказал… – диковато озираюсь, нет, подумать только, какой-то индийский фильм! Замечаю приближающегося Матиаса. – Мат… Представляешь, эта женщина утверждает, что она моя тетка. Вроде как отец все-таки знал, кто моя мать… Он ничего такого не говорил?

Мой голос ломается, превращаясь в жалобный писк. Веду взглядом от тетки этой к Матиасу.

– Извините, мне не надо было. Не вовремя, – бормочет та, отводя глаза.

– Ты что, ее знаешь? – сипну я.

– Один раз виделись.

Наши напряженные взгляды встречаются. Вот как? Ничего не понимаю.

– Как же так? Я думала… Думала… А ты…

– Ань, так решил отец, – устало вздыхает Матиас.

– Это не ему решать было, – трясу головой. Присутствующие на кладбище люди тонкой струйкой тянутся к центральным воротам, а мы все стоим. И кажется, меня затаскивает в эту кладбищенскую сырую землю. Если прямо сейчас не вырвусь – утащит.

– Он хотел тебя уберечь.

– От матери?

– От боли. Она была… Короче, тварью она была. Вот.

На ресницах повисают соленые капли. Тварью, значит? Тоже мне открыл Америку. Нормальные своих детей не бросают – факт. И тут одно важно – что под этим ругательством подразумевается. Явно не то, что меня в роддоме оставили. Значит, что-то еще. От чего отец считал нужным меня уберечь. Выходит, совсем дела плохи?

– Пойдем, Ань. Пойдем, слышишь?

– Ты мне все как есть расскажи, и пойдем, да.

– Извините, извините ради бога. Не надо было мне… Просто ты так на нее похожа! Недавно фотографии перебирала и… – женщина всхлипывает. – Ты меня прости. – И уходит, пятится, видно, и впрямь пожалев, что это все затеяла.

Ежусь зябко, глядя ей вслед. А ведь на дворе разгар лета. Чувствую, как собравшиеся на ресницах капли разливаются по щекам.

– Рассказывай.

– Ань, давай дома. Пожалуйста. Я дьявольски устал, а это в двух словах не объяснить.

Устал. Да… Точно. Я сама это отмечала. Согласившись с предложением Матиаса, киваю. Беру его под руку и шагаю прочь. Дорога до дома проходит будто сквозь меня. Но где-то на полпути начинается дождь, и это я краем сознания отмечаю.

Пока в столовой заканчивают сервировать стол к поминкам, Матиас мне все и рассказывает. Впрочем, нет… Думаю, не все. Он щадит меня. И вот почему так? Я же каких только историй не наслушалась в детдоме – все равно, когда это касается тебя, все по-другому. Ничто не готовит к правде. И не спасают слова.

– Ань…

– Я в порядке. Пойдем, кажется, уже народ начал съезжаться.

– Аня, постой, пожалуйста.

Ну что еще? Этот день когда-то закончится?

Оборачиваюсь, держась за стену. В тусклом свете автоматической подсветки Марта выглядит совсем старой. Складки в уголках губ, скорбно повисшие брыли, мешки под глазами – горе никого не красит.

– Конечно. Я могу вам чем-то помочь?

– Ты? Нет. Чем ты мне поможешь? Просто я должна попросить у тебя прощения.

Вот прямо должна? Какая странная постановка вопроса.

– Что вы. Мне не за что вас прощать… – начинаю я, но Марта меня тут же перебивает, замечая странным, будто нездешним голосом.

– Иначе Коля меня не простит. Я чувствую, что он на меня обижается. Прости, Аня.

И выдав это, она опускается на колени. Я в шоке бросаюсь к мачехе, начинаю ее поднимать. А ведь сил нет – на это уходят последние. Ужасно то, что она же ничуть не раскаивается. Да и… не нужны мне ее извинения, боже! В какой-то мере я даже могу ее понять. Нагулял мужик с кем-то дочку, притащил в дом, как тут радоваться?!

– Прости, прости, прости…

Она притягивает мою руку и начинает целовать. Это все – какой-то кошмар! Как он вообще стал возможным? Мне это не надо. Зачем? Из последних сил вырываюсь, но в эту женщину будто бес вселился – силы в ней намного больше, чем у меня.

– Перестаньте, прекратите, пожалуйста! Что вы делаете?

Меня трясет от отвращения. Просто потому что такое унижение, за которым не стоит искреннее раскаяние, не укладывается у меня в голове. Если бы ей действительно было жаль, мы бы просто поговорили, может, обнялись даже, поплакали, вспоминая папу, а потом, когда бы я уехала, стали бы созваниваться, чтобы поздравить друг друга с праздниками. Но это зачем? Зачем это, мамочки?

– Что здесь происходит? Мама…

Будто из ниоткуда материализуется Матиас. Хотя почему из ниоткуда? Он выходит из своей комнаты. Мы слишком шумели, чтобы нас не услышать. Но у меня уже перед глазами плывет, и потому внешняя картинка обретает киношные спецэффекты.

С отчаянием в глазах тяну к нему руку. Матиас выдергивает меня из этого кошмара. Прижимает к себе. Я опять плачу. Господи, сколько можно?!

– Что ты тут устроила? – рявкает Мат.

– Не надо. Все нормально. Все нормально, – повторяю я, лишь бы только они не поссорились. Еще одного всплеска эмоций я сегодня точно не переживу. – Она извинялась…

Повторяя эти самые бесконечные «прости», Марта начинает пятиться. Я всхлипываю от облегчения. Матиас оттесняет меня к двери и заводит в комнату. Я вся дрожу, уткнувшись мокрым носом ему в грудь. Нет, эти извинения, в общем-то, ничто в сравнении со смертью отца или тем, что я узнала о своей матери. Просто они – последняя капля. За ней – предел. За ней – конец света, который прямо сейчас и наступает.

– Тщ-щ-щ… – нашептывает Матиас, растирая мои спину и предплечья ладонями.

– П-прос-сти.

– Ты просто устала. Просто устала. Приляг.

Снова мы пятимся, только на этот раз я опускаюсь на упругий матрас. Мат укладывается со мною рядом. Ну еще бы, я не оставила мужику выбора, вцепившись в него мертвой хваткой. Скрюченные пальцы не разжимаются, сколько я ни пытаюсь как-то с этим всем совладать. Просто ногтями царапаю поверх футболки. И дышу ему в шею, широко распахнув рот. А он так ласково меня гладит… Перебирает пальцами разметавшиеся по спине пряди. Нашептывает что-то успокаивающее в ухо, да только из-за шума крови я не могу разобрать слов. Просто ощущаю, всем телом впитываю жар его дыхания. И оттаявшие мурашки бегут по моей коже. Разгорается едва тлеющий внизу живота огонек, и сердце отчаянной пульсацией разжимает ледяные оковы, выпуская боль и что-то еще… что-то еще, до этого мне неведомое.

Я чувствую бедром, как Матиас напряжен. Затаиваюсь. Скрюченные пальцы сводит. Еще сильнее его притягиваю. Жар затапливает легкие, выжигает вмиг кислород и поднимается вверх – во рту становится сухо.

Тук… Тук… Тук-тук. Это наши сердца в унисон.

– Матиас…

– Я на минутку.

– Нет. Не уходи.

– Анька… Малыш, ты не понимаешь, чем рискуешь, – невесело хохотнув, отводит налипшие на лицо пряди. – Я сейчас вообще не в себе.

– Ну и что. Я тоже!

– Натворим дел – будешь жалеть.

Ведем, считай, светские разговоры, а сами друг о друга как животные тремся. Уже ни черта не контролируя. Ни… черта. И все эти пререкания – так. Для отвода глаз. Для успокоения совести. Не знаю, как ему. А мне оно и не надо вовсе. Потому что я все для себя решила. Вот только что. Буквально в эту самую минуту. И если то, что мне ни капли не стыдно, делает меня безнравственным чудовищем, пусть. Жизнь нечасто меня баловала. Так что не в моем характере отказываться от редких подарков, которые она преподносит. Да и просто не в моих силах пережить этот день одной…