Чумные псы - Адамс Ричард - Страница 20

— Шел бы ты, Шустрик, себе дальше, куда задумал, — сказал он. — А с меня, пожалуй, хватит. По крайней мере до утра.

— Но, Раф, если ты заснешь прямо здесь, на открытом месте…

— Тут ничем не хуже, чем в любом другом месте. И куда мы вообще направляемся? Надо отдохнуть, Шустрик. У меня лапа болит.

— Застукали при попытке кражи со стола…

— Шустрик, оставь меня в покое!

Раф оскалил зубы. Почуяв запах боли и усталости, исходивший от его друга, Шустрик проворно отошел прочь и принялся сновать туда-сюда в сухой траве и тростниках. И тут он вдруг осознал, что может оставить Рафа одного. Он ничем не мог ему помочь. Он выдохся не только душевно, но и физически. Его невежество простиралось вокруг него, словно болото, его безумие стояло в его голове, словно гнилая вода. В своем умопомрачении, которым он был обязан рукам человеческим, Шустрик понятия не имел, что может явить из себя окружающая темнота, что ждет совсем рядом, за пределами видимости. Впрочем, даже имей Шустрик возможность видеть в темноте, едва ли он понял бы, что ему теперь делать. Раньше у него были хозяин и дом, а потом, после грузовика, — собачий блок, табачный человек и ножи белохалатников. Бегство от белохалатников, которое потребовало от него всей его хитрости, отваги и терпения, оказалось на поверку совершенно бесполезным, потому что ему с Рафом некуда было податься, и было неясно, как им жить дальше. Шустрик припомнил слова Рафа, сказанные еще в клетке, — мол, там, за дверью, может оказаться что-нибудь и похуже. Честно говоря, врагов у них тут пока что не было, однако со времени своего побега из собачьего блока они не встретили ни единого друга, будь то животное или человек, и хотя ничего худого для них не случилось, когда они убили овцу, Шустрик подсознательно понимал, что они совершили преступление, которое рано или поздно обнаружится, и что виновные в этом преступлении едва ли получат прощение.

«Вот он сейчас угостит тебя свинцом!» — припомнил Шустрик слова овчарки.

Быть может, пришло время положить конец всем их страхам и тревогам и признать, что у них нет иного выхода, как терпеть все то, что белохалатники вздумают делать с ними? Раф утверждал это с самого начала. Ведь он сбежал вместе с ним почти против воли, понимая, что у них нет шансов выжить, — просто он не мог больше видеть железного бака. Куда им идти, что делать? Что предпринять в этом диком месте? Им оставалось лишь бродить по округе, покуда какой-нибудь фермер их не застрелит или не вернет белохалатникам.

Стало быть, надо кончать с этим. Но как? Где дорога обратно в Центр? Простите, сэр, не подскажете ли, как добраться до ближайшего белохалатника? Не видали ли вы тут какой-нибудь улицы или магазина, дома или мусорного бака? Я, понимаете ли, запутался. Черепушку мою вскрыли, и я провалился туда внутрь и, похоже, пытаюсь выбраться наружу, изодрал в клочья все мозги. Листья плавают в черном молоке… я ищу дорогу… нет, не дорогу домой, подумал Шустрик. Я не могу это назвать домом.

Ручей, протекавший посередине Мшаника, был довольно широким — добрых пять футов в том месте, где Шустрик подошел к нему, — и глубоким с этой стороны. Остановившись на берегу, Шустрик глянул в глубокую темную воду и в отражении, прямо над своим плечом, вдруг увидел фигуру человека — седого мужчину в старом коричневом плаще и желтом шарфе, в руках он держал трость, а губы были сложены так, словно он свистел. Когда человек кивнул ему и нагнулся, чтобы погладить, Шустрик обернулся и запрыгал у его коленей, заливаясь радостным лаем. Однако рядом никого не было, и Шустрик в отчаянии рухнул на хлюпающий торф.

Хотел бы я, чтобы все это кончилось. Я уж думал, что все. Никогда не знаешь. Я не помню. Я всегда говорю себе, что в следующий раз не стану обращать внимания, но никак не получается. Не надо сидеть тут и размышлять об этом, надо что-нибудь придумать.

Шустрик бросился в воду и выбрался на другой стороне, поднялся на берег и обтряхнул с себя воду. Здесь была та же мокрая земля, но в двух сотнях ярдах отсюда, у самого подножия возвышавшегося над болотом холма, Шустрик увидел площадку с ровной травой, — то была какая-то насыпь с плоской квадратной вершиной и крутыми склонами. Эта насыпь выглядела столь неестественно, что Шустрик сперва принял ее за очередную галлюцинацию, поэтому сел и принялся наблюдать, не появится ли вновь тот человек в твидовом плаще. Но вокруг было по-прежнему тихо и пусто, и в конце концов, лелея в душе надежду наткнуться на какого-нибудь белохалатника, которому можно было бы сдаться, Шустрик побежал вверх по крутому берегу прямо к насыпи.

На вершине насыпи оказалась ровная площадка, покрытая травой и мелким камнем, размером примерно в половину теннисного корта. Она была совершенно пустой, однако на дальней ее стороне, у подножия Белесого откоса, южного склона Серого Монаха, возвышавшегося, словно отвесная стена, виднелось какое-то геометрически правильное темное отверстие с аркой, выложенное по краю камнями, — дверной проем без двери, шириною примерно в рост человека, а в высоту почти вдвое больше. По всей видимости, ход этот вел куда-то под землю, в самое сердце горы.

Шустрик сел и с удивлением уставился на эту дыру. Он не обнаружил никаких видимых признаков присутствия людей, ни звука из глубины пещеры, ни запаха человеческого. Он осторожно подошел поближе и услышал, как тихо перешептываются веющие изнутри ветерки.

«Да там целый шумящий сад, — подумал он. — Но определенно никого нет, разве что они там притаились или спят. Правда, если я что-нибудь в этом понимаю, там нечто большее, чем способен сейчас уловить мой нос».

Единственное, что он сейчас чуял, были запахи голого камня и подземной сырости. Держась поближе к стене и в любую минуту готовый броситься назад, Шустрик двинулся внутрь пещеры.

Он оказался в пустом, просторном туннеле, в поперечнике примерно таком же, как и входное отверстие, высокий свод представлял собой ровную арку, выложенную тщательно пригнанными камнями, чистый пол был устлан мелким щебнем того же камня. Некоторые камни слегка шуршали под лапами Шустрика, однако в целом пол был ровным и без выбоин. Туннель уходил все дальше в глубину горы, где ветерки стихали, равно как стихало и слабое эхо, из чего Шустрик заключил, что туннель этот уходит, должно быть, очень глубоко.

Шустрик продвигался вперед и смотрел по сторонам. Исходивший от входа свет постепенно слабел, но это не имело существенного значения. Туннель шел прямо, над головой та же арка, на полу щебень. Шустрик дошел до входа в боковое ответвление и остановился, принюхиваясь и прислушиваясь. В ответвлении было сухо, прохладно, но не холодно, и, по-видимому, оно уходило не очень глубоко. Повернув обратно, чтобы вернуться в главный туннель, Шустрик увидел дыру в склоне холма, которая выглядела изнутри темно-синим полукругом с мерцающей посередине яркой звездой.

Полчаса спустя Шустрик нашел Рафа на том же месте, где оставил, — тот сладко спал под кустиком болотного мирта. Моросил слабый дождик, но на западе клонящаяся долу луна не была затянута облаками.

— Раф, очнись! Слушай! Слушай меня!

— Ты почему не ушел? Я думал, тебя давно нет, я же велел тебе уходить.

— Я вообще-то и ушел. Мышиная нора, Раф! Желоб в полу, правда! Мы с тобой мышки!

— Оставь меня в покое, щенок ты полоумный!

— Раф! Белохалатники не могут поймать мышку! В рододендронах она в полной безопасности… то есть в дыре в полу…

— Жалко, что они не отрезали тебе башку напрочь, как собирались. Тогда ты не молол бы сейчас всякую чепуху. Лапа у меня теперь скрипит, как дверь на ветру.

— Есть одно место, Раф! Одно место… — сказал Шустрик, сдержавшись. — Укромное местечко, там сухо и нет дождя. Я думаю, там нас не найдут.

— Не найдут, говоришь?

— То есть люди — белохалатники, фермеры — никто не найдет!