Костер и Саламандра. Книга первая (СИ) - Далин Максим Андреевич - Страница 2

Так что у Тяпы только уши и нос из дублёной кожи. Глазки стеклянные, какие делают для чучел, остальное — дерево, металл и кости. Деревянный и бронзовый скелетик борзой.

Движется, как живая собака. И в чучельных стекляшках — собачья душа. Тяпочка.

Лохи ужасаются, но всё-таки думают, что Тяпочка — автоматон. Заводная игрушка из собачьих костей.

Страшненькая игрушка для лохов.

Мой отец был механик. Делал заводные игрушки для очень богатых лохов. Роскошные автоматоны. По Тяпе это заметно.

Но отец сделал ей только новое тело. Остальное — я и Господь, вернее, сначала Господь, а потом я. Моя Тяпочка… она не может есть, не умеет лаять, но она научилась так жить, она привыкла. Мы с ней друг друга любим.

В ожидании нашего выхода мы с ней устроились за кулисами. Я сидела на сундуке с барахлом и глазела через дырку в кулисе, а Тяпа пристроилась рядом, головой у меня на коленях. Лохи повалили в зал, Мелкий Флик накручивал модный марш, Блондинка профланировала мимо меня, гордо неся свой тяжеленный бюст, за который её и взяли в балаган. Шталмейстер Клоп, гадливо ухмыляясь, притащил какую-то вонючую дохлятину в мешке.

Дар чуть дрогнул, как огонёк свечи. Дохлый кот и пара здоровенных крыс из крысоловки.

Я сморщила для него нос:

— Не мог просто курицу купить? Надо, чтобы кто-нибудь опять наблевал на барьер?

Клоп скорчил такую гримасу, что наверняка лохи дали бы что-нибудь за показ такого мордоворота:

— Да щас! Курица денег стоит! А это халява! Да и не всё ли равно лохам?

Я вытряхнула падаль из мешка — Дар вспыхнул, согревая меня изнутри:

— Бедная кисонька, бедная кисонька… давай, поцелуй его!

Клоп удивительно лихо отмахнулся от дохлого кота, сиганувшего ему на грудь:

— Ах ты, мстительная стерва!

— Кис-кис, — позвала я труп, скорчив Клопу рожу в ответ. — В следующий раз не будешь мне таскать гнилую падаль. Лохам, может, и всё равно, а мне — нет, ясно?

— Уродина, — буркнул Клоп и отвалил.

На манеже под приторный вальс выделывалась Блондинка, а Горлодёр, перекрикивая восхищённый рёв лохов, трындел о Даме с Большими Буферами. А я оглядывала реквизит. Могло быть и хуже: кота, наверное, загрызли бродячие псы, голова у него болталась, зато были целы позвоночник и лапы. Ну что ж, покажем красивое.

С крысами красивое не вышло бы: их хребты перебиты дужкой крысоловки. Они заинтересовали разве что Тяпу. Моя милая псинка тыкалась в них носом, а я который раз думала: она чует запах или это просто привычка? Интересно… Впрочем, наверное, чует. Я чую — значит, и она чует. Правда, видимо, нюх у неё не такой острый, как при настоящей жизни.

Мы с Тяпой спокойно подумали, пока Блондинка заводила лохов своими формами. Потом послушали, как они ржут над Жирдяйкой, а она отругивается. Я не сомневалась, что у Жирдяйки настоящий талант, и Горлодёр держит её в основном за ругань: Жирдяйка не была самой жирной тёткой в стране, хоть об этом и врали афиши. Просто так себе толстая. Здорово толстая, только не слониха и не бегемотица, как ей Горлодёр льстил. Но отбрить она умела без бритвы и зарезать — без ножа. Приятно послушать. Я даже пыталась у неё учиться.

Номер Бороды пришлось сильно сократить: какой-то гад из лохов швырнул в неё тухлым яйцом и здорово попал. Она удрала с манежа, рыдая от злости, под улюлюканье и восхищённые вопли лохов, а я подумала, что Жирдяйка бы сперва заставила скота провалиться сквозь землю.

Занятное существо Борода. Растительность на физиономии — как у мужика, а характер — слабее, чем у нормальной бабы. Дешёвка.

Из-за неё мне пришлось идти на манеж раньше, чем я хотела.

Горлодёр заорал: «Чудо природы! Клешня, ведьма и некромантка, со своей дохлой собакой!» Сколько раз его просила: говори «с мёртвой собакой», гнида. Нет, всё равно он говорил «с дохлой», да ещё и спорил: про зверя нельзя говорить «мёртвый», только про человека.

Как будто люди так уж намного лучше.

Да демон с ним. Я свистнула Тяпу, взяла мешок с дохлым котом — и мы вышли на манеж. Освещённый аж пятью фонарями. Где воняло пивом и старыми опилками, падалью, духами, потом и пудрой, а теперь ещё и тухлыми яйцами вдобавок.

Лохов в тот вечер набралось много, морд тридцать, может, даже тридцать пять. Клоп поставил дополнительные стулья. Но в этом, в общем, ничего необычного не было, дёрнуло другое: Дар, который на представлениях всегда еле тлел, тусклым красным огоньком, как угли под пеплом, вдруг полыхнул так, что жар ударил в щёки.

Дар развернул мою голову в нужную сторону — уже не как барометр, а как компас.

В первом ряду сидел юный лох, старше меня, быть может, на пару лет, а может, и не старше. Одетый как какой-нибудь нищеброд-приказчик из перчаточной лавчонки, но с невероятно аристократическим и невероятно красивым лицом. С бледным и надменным лицом. Пожирал меня ледяными серыми глазами.

Так на меня ещё лохи не смотрели.

Он не боялся и ничего такого… и на дурное любопытство это было не похоже. И уж точно не похоже на похоть — хотя и не бывало, чтоб меня резко хотел кто-то из балаганных зевак.

Изучать меня пришёл! Исследовать! Обалдеть.

А Дар на него реагировал, как на опасное… и на требующее внимания. Страшное и притягательное. Незнакомо. Знак Судьбы?

Я встала прямо напротив него и показала ладони. Видишь, почему я Клешня, деточка? Потом щёлкнула пальцами Тяпе, чтоб она села служить. И исследователь тут же перевёл взгляд на мою собаку.

А я сказала:

— Тяпочка, дай дяде «здрасьте»!

И у этого тень улыбки появилась на лице. Он привстал со стула, чтобы пожать лапу моей мёртвой собаке. Такого я не припомню.

Тяпа завиляла хвостом. Лохи загоготали, но что с них взять.

— Смелый, — сказала я. — Ещё показывать?

Он улыбнулся чуть заметнее и кивнул.

Не хочешь говорить? Ладно.

И я устроила представление с дохлым котом. Как моя Тяпа гоняет эту дохлятину, у которой голова болтается, но она улепётывает, — а под конец я поставила кота в боевую стойку. Получилось плохо, потому что кот был несвежий и весь ссохся, но лохам хватило. Я чуяла Даром их отвращение, страх и любопытство, их обычные отвращение, страх и любопытство… но этот наблюдал, просто наблюдал — и у меня горела кожа от его взгляда.

Дар так жёг меня, что я вся горела, как фитиль. И понимала: что-то случится — и бабахнет.

Случился сущий пустяк: дурной лох из заднего ряда швырнул в меня дохлой вороной. В другое время я бы увернулась, но в тот момент Дар поймал дохлятину в фокус, а я выдала самый роскошный трюк за все месяцы в этом балагане.

Я им показала, как летает мёртвая птица. Сама удивилась, как чисто вышло.

Я почувствовала всю сложную механику её мышц и костей — и мне понадобились сущие мгновения, чтобы всё это расправить, взять под контроль и развернуть ворону в воздухе.

Что меня удержало от того, чтоб направить ворону лоху в морду? Только особая Божья милость, я думаю. Мне бы этого никто не спустил. Я спохватилась и выдернула Дар из бедной птичьей тушки, так что лох получил не клювом в глаз, а дохлятину на лысину.

Пока зеваки ржали над ним, красавчик встретился со мной взглядом — и сказал почти без звука, едва шевеля губами: «Жду у афишной тумбы». Из-за хохота, свиста и гвалта я ничего не слышала, но разобрала каждое слово.

Мы с Тяпкой убежали за кулисы, и я не вышла, хоть лохи и звали. Горлодёр раскланивался с ними, не стал меня возвращать: сообразил, что заставить летать труп вороны — тяжело, мне надо отдохнуть. Но я не пошла в фургон: мне надо было непременно всё себе объяснить.

Я накинула плащ и выскочила на улицу, а Тяпа за мной. Дождь почти перестал, но было очень темно, сыро и ветрено. Окошки в окрестных домах горели еле-еле, и фонарь у афишной тумбы еле коптил, но я разглядела красавчика.

— Что надо? — спросила я.

— Мэтресса Клешня? — сказал он. Голос у него был высокий, совсем детский. — Надо поговорить.

— Не мэтресса Клешня, а леди Карла, — сказала я. — Я дворянка. Не похоже?