Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 8
- Предыдущая
- 8/92
- Следующая
25 июля 1593 года Наварра вошел в ворота Сен-Дени и явился к алтарю, где его принял окруженный любопытным народом архиепископ Буржа.
– Кто вы?
– Король.
– Что привело вас сюда?
– Я хочу вернуться в лоно католической апостольской Римской церкви.
После этого Генрих произнес традиционные слова символа веры.
Удар оказался удачным. Коронации больше ничто не препятствовало. Так как Реймс был в руках Лиги, короновать Генриха пришлось в Шартре. Нашелся и елей, подходящий для помазания. Были небольшие разногласия в слухах, приходивших из Испании. Поговаривали, что король Филипп заражен дурной болезнью. Этот позор лишил последнего ветра паруса испанцев, которые все еще сидели в Париже и во все горло требовали подкреплений. Среди народа все больше и больше усиливалось мнение, что лучше иметь королем своего, пусть и новообращенного соотечественника, чем отпрыска чужеземного фанатика-сифилитика.
Час пробил в марте 1594 года. Вступление в Париж было хорошо подготовлено. Король вступил в свою столицу ранним утром через Порт-Нев. Внезапность была настолько ошеломляющей, что практически никто не сумел оказать сопротивления. Двое ландскнехтов были убиты, их просто бросили в воду. Герцог де Фериа получил приказ до полудня построить свои войска и до пятнадцати часов вывести их из Парижа, в противном случае они будут вытеснены из города силой. Но деморализованные испанские оккупанты и не думали сопротивляться. Точно в назначенное время под проливным дождем испанцы покинули город через ворота Сен-Дени. Наварра наблюдал за их исходом, стоя на высокой арке ворот. Не раздалось ни одного выстрела. Чавканье сапог в грязи и скрип тележных колес составили шумовое оформление отступления. Великая держава с позором уходила прочь.
Испанцы были разбиты. Однако до мира было еще очень далеко. Лига раскололась, но не перестала существовать. Король, хотя и овладевший своей столицей, пока не получил папского отпущения грехов. Правда, военное счастье скоро улыбнулось Генриху. Был принужден к капитуляции Лион. За ним последовали Пуатье, Кемпе, Камбрэ, Амьен. Немного позже сдались Бове, Перонн, Дуллен и Сен-Мало. Генрих посчитал, что наступил момент для возвращения в Париж. На этот раз он вступил в него торжественно и официально, как подобает вступать властителю в столицу своего королевства. Вечером 15 сентября 1594 года при свете факелов он вошел в Париж в сопровождении аристократов, офицеров, королевских чиновников, немногочисленного военного отряда и массы праздных радостных зевак.
Это пышное зрелище значит для возлюбленной Генриха отнюдь не меньше, чем для самого короля, – ее несут впереди шествия в роскошном паланкине. Габриэль одета в свое любимое темно-зеленое платье из тяжелого бархата, от корсажа до подола усеянное жемчугом и драгоценными камнями, в которых, играя, отражаются огни факелов. Что происходит в душе этой женщины, вознесенной из провинциальных болот в столицу? Не прошло и четырех лет с тех пор, когда она, семнадцатилетняя девушка, влачила жалкое существование в замке Кевр в окружении славного, но потерявшего всякое значение и влияние семейства, и от скуки приказывала слугам давить мух, докучавших ей своим непрестанным жужжанием. И вот сегодня она возглавляет триумфальное шествие короля, отвоевавшего свою столицу и укротившего непобедимых испанцев.
Зрители в недоумении терли глаза. Кто эта женщина, въезжающая в их город как королева? Она, конечно, очень красива, но подобает ли католическому властителю во время официального вступления в столицу выставлять напоказ, словно дорогую куклу, свою разодетую в пух и прах содержанку? Папские шпионы, стоявшие в толпе, внимательно наблюдали за происходящим. Один из них – Бончани, – растолкав булочников и рыночных торговок, пробрался вперед, чтобы лучше разглядеть красавицу. Но пока сухопарый дипломат протискивался между дородными тушами зевак, паланкин пронесли мимо, и Бончани удалось увидеть только красиво причесанный затылок высокой дамы и ворот бархатного платья. Отступая в гущу толпы, папский шпион мысленно успел составить первые фразы донесения, которое он сегодня же вечером отправит в Рим, где с большим интересом следят за событиями в Париже.
Между тем Климент VIII, ставший Папой в 1592 году, доставлял королю гораздо больше хлопот, чем любовница. Папа оказался в затруднительном положении. Он, разумеется, прекрасно понимал политику, проводимую испанцами и Лигой, как и то, что только Франция могла служить серьезным противовесом габсбургскому спруту. Будь Наварра католическим союзником Рима в борьбе против могущественного Филиппа, Клименту удалось бы ослабить смертельные объятия спрута. Посланники Филиппа, вившиеся вокруг Папы, не жалели яда и желчи в адрес французского короля. Несколько лет назад – Климент слишком хорошо это помнил, – когда его предшественник Сикст V объявил о своем нейтралитете в отношении Франции, Филипп прислал в Рим графа Оливареса. Переговоры больше походили на свару и кончились ничем, а через несколько дней Папа слег от непонятной болезни и вскоре умер. Сегодня, пять лет спустя, положение Испании и Лиги еще больше ухудшилось, и Климент опасался прикасаться к еде во время трудных переговоров.
Правда, в такой же степени не доверял Папа и этому новообращенному, который меняет религии, как перчатки. Король отступился от своей веры, чтобы завоевать Париж, следовательно, его вера так же фальшива, как парики его слуг. Генрих Наваррский хочет получить отпущение грехов, чтобы устроить вечерю Антихристу. Но можно ли доверять Испании? Так же думают во Флоренции и Венеции. Без Франции весь христианский мир навсегда окажется в руках Габсбургов. Что будет, если отлученный Генрих объявит о создании французской государственной Церкви? Переживет ли Рим вторую схизму? На горизонте до сих пор угрожающе маячила зловещая тень другого Генриха.
Случилось так, что один молодой иезуит совершил покушение на короля Генриха. Во время приема в Лувре он бросился на короля с кинжалом, но промахнулся и лишь рассек Генриху губу. Три дня спустя во время суда над преступником король издал указ об изгнании из страны ордена иезуитов. Надвигалась буря, и впервые за много лет в Риме были вынуждены принять посланника французского короля.
Переломный момент наконец наступил. Пока войска Филиппа вяло наносили свои последние удары, посредникам Генриха удалось получить у Папы отпущение грехов своего короля. Вожди Католической лиги начали один за другим складывать оружие. Габриэль, ставшая к тому времени маркизой – владелицей замка Монсо, – приняла там в 1596 году одного из них – Майенна. На лоне природы гости наслаждались изысканными блюдами и забавлялись пасторалями, которые радушная хозяйка устраивала для всеобщего увеселения. Вот один из малых сих, которые подсылают ко мне убийц, думал, должно быть, Генрих, чокаясь с толстым Майенном в ухоженном саду маркизы де Монсо.
До установления мира оставалось в то время только два года. В том, что его придется добиваться силой, у короля не было никаких сомнений. Но теперь у Генриха была под ногами твердая почва. Он – король, притом католический, законный властитель, пребывающий в лоне католической церкви. Ни один испанский солдат не будет отныне иметь права под предлогом защиты христианства от еретиков вторгаться в города и убивать крестьян. То, что это был лишь предлог, знает каждый. Но до воцарения мира должно будет пролиться еще немало крови.
Но лишь очень немногие задумывались над тем, что будет дальше. Одним из таких людей был Максимильен де Бетюн, маркиз де Рони, будущий герцог де Сюлли. Едва ли кто-нибудь смолоду так верно служил королю и был так щедро за это вознагражден. Мало кто мог умом и способностями соперничать с маркизом. Войска противников еще отнимали друг у друга города, а в столе Рони уже лежали готовые планы послевоенного устройства королевства, в которых было написано, что следует предпринять для восстановления разоренного государства, облепленного, как паразитами, алчными чиновниками и беспринципной аристократией. Но без денег ни дорог, ни мостов не починить, а без путей сообщения невозможна никакая торговля, без которой не собрать налогов. Соляной налог был сдан в откуп. Сборщики налога, когда им вообще удавалось что-то собрать, отсылали значительную его часть во Флоренцию, Великому герцогу Фердинанду де Медичи, который, предоставив Генриху военный кредит, потребовал уплаты по нему в виде части соляного налога. После того как еще часть брал себе сборщик, в королевскую казну попадали лишь жалкие крохи. Исписав рядами цифр гору бумаги, Рони понял, какие громадные суммы бесконтрольно исчезают неизвестно куда. Этот безжалостный государственный муж, гугенот до мозга костей, бесчеловечно жестокий и раздувшийся от чувства долга и чести, наводил ужас на чиновников финансового совета.
- Предыдущая
- 8/92
- Следующая
