Связь без брака – 2. Время олимпийских рекордов - Распопов Дмитрий Викторович - Страница 9

– Сергей Ильич, – я протянул руку, посмотрев ему в глаза. Он нехотя отдал мне их. Начал я, разумеется, с «Известий» поскольку они и «Труд» были самыми читаемыми в СССР печатными изданиями.

– «Бегаю как хочу», «Спортсмен, которому всё равно», «Таким не место в комсомоле и спорте», – пробежался я по самым громким фразам в статье, где клеймилось моё наплевательское отношение к зрителям, советскому спорту и бегу. Рассматривались различные варианты того, что меня привело к такой жизни, и ниже имелись фотографии, переснятые с американских газет, где я мило улыбаюсь американскому послу и его жене. В общем, кто бы это ни был, клевета состряпана была очень хорошо, даже талантливо. Впрямую меня не обвиняли в сотрудничестве с американцами, но намёков было разлито столько, что для простого советского гражданина становилось понятно, что я продался американцам за лобстеров, фотография которых была приведена с того же приёма, и теперь позорю советский спорт перед всей Европой.

Закончив чтение, я бегло глянул на украинские газеты, но там была простая калька с того, что я уже прочитал в «Известиях». Вернув газеты взволнованному тренеру, я стал молча переодеваться.

– Ты чего, Вань, такой спокойный? – удивился он. – Неужели тебя это враньё не задело?

– Да задело, конечно, Сергей Ильич, я же не железный, – слабо отмахнулся я от него, – но мне всё равно, я приехал завоёвывать медали.

– Ну смотри, – он расстроился ещё больше.

У меня не осталось ни малейших сомнений, что это дело рук Пня и его украинских покровителей, поскольку такой толстый слой грязи простой советский журналист вряд ли смог бы навалить сам. Чего только стоят фотографии из американских газет. Как я ни пытался выбросить всё это из головы, но всё равно выходил на стадион в не очень хорошем настроении.

– Позор!

– Прочь отсюда!

– Иуда, почём родину продал?!

Под эти выкрики и свист я вышел из комнаты ожидания на дорожку. Стадион бурлил, кипел, негодовал, даже иностранные спортсмены изумлённо смотрели по сторонам. Некоторые знали русский и понимали, что вся людская злость направлена на одного меня.

Готовясь к старту, я даже краем глаза видел, как появляются дополнительные отряды милиции, встающие вдоль трибун.

– Получи, американская Иуда!

Мне в грудь что-то ударило, и, опустив взгляд вниз, я увидел, как по мне стекают остатки сырого яйца. Милиционер тут же бросился и схватил прорвавшегося гражданина, уводя его куда-то в подсобные помещения. А на трибунах и рядом тут же защёлкали фотокамеры. Сам забег задержали на время, пока привели дорожку в порядок и убрали остатки яйца. Я был сама невозмутимость, спокойно воспринимая происходящее, хотя даже спортсмены рядом со мной были в шоке от случившегося.

– В полуфинальном забеге на сто метров победил Иван Добряшов, команда СССР, со временем 10.4, – провозгласил диктор на русском, затем перешёл на английский, но его не было слышно, весь стадион гудел и свистел.

Я снова приложил руку к уху, поворачивался по сторонам, что вызвало ещё большее озлобление, и ушёл под трибуны под громкий свист болельщиков.

– Ваня, хватит дуру гнать! – тут же набросился на меня тренер. – Ты злишь людей, делая себе ещё хуже! Мало тебе газет?!

Я ничего не ответил ему, а присел на скамейку, вытянув ноги. Илья подошёл и стал массировать мышцы, какие я попросил.

Промежуток между отдыхом был крайне мал, и я, идя рядом с Владиславом Сапея, единственным из спринтеров СССР, кроме меня, пробившимся в финал, вышел на поле. От раздавшегося гула белорус, смущённо посмотрев на меня, отошёл в сторону, перейдя на крайнюю дорожку, я же с невозмутимым видом стоял на своей, спиной ощущая, как усиливается ветер. Это почувствовали и остальные легкоатлеты, поскольку стали посматривать на табло. Максимальная разрешённая сила ветра по нынешнему регламенту – плюс или минус 3 м/с, сейчас же значение было плюс 1.3 м/с, что должно было хорошо повлиять на результаты бега.

Встав на колодки, я постарался выкинуть из головы происходящее на стадионе.

Выстрел!

Подхваченный ветром, чувствуя его дуновение спиной, я, распрямляясь в привычном ритме, рванул третьим со старта, но быстро наверстал упущенное и финишировал первым, с Владиславом где-то за левым плечом.

– Чемпионом Кубка Европы в беге на сто метров становится Иван Добряшов, СССР, со временем 9.9. Лучшее время чемпионата и повторение своего же мирового рекорда! – быстро пробубнил диктор, перейдя к другим призовым местам.

– Второе место со временем 10.3 занял Владислав Сапея, СССР, – продолжил вещать он уже в нормальном темпе.

– Третье место со временем 10.4 занял Хартмут Вильке, ГДР, – закончил он объявление победителей.

Дикторы же на английском, французском и немецком языках объявляли эти результаты в нормальном темпе.

Стадион стал поздравлять Владислава, будто он занял первое место, белорус же растерянно при этом смотрел на меня. Я, хмыкнув, ушёл под трибуны, оставив его принимать поздравления.

– Молодец, Ваня, – тренер как-то не очень искренне стал поздравлять меня, пряча глаза.

– Сергей Ильич, да ладно вам, – видя, что ему тоже тяжело, отмахнулся я, – сегодня ещё двести метров как-нибудь отбегаю, одна медаль уже есть.

Он подошёл и положил руку мне на плечо, сильно его сжав.

– Крепись, Ваня, крепись, – тихо сказал он и отошёл.

***

Выходили мы из стадиона вечером, унося две золотые медали, Владислав на двухстах метрах не попал в тройку призёров, так что только я дважды поднимался на пьедестал под свист толпы, затихнувший только на момент, когда играл государственный гимн СССР.

Для меня даже кордон милиции выстроили, чтобы особо активные граждане не могли мне высказать своё отношение или вообще напасть. Даже подвыпившие были, которые пытались ко мне пробиться, но милиция их оттеснила.

Возвращались мы в воинскую часть все молча, разговаривать не хотелось, я лишь разглядывал медали, а Кузнецов горестно вздыхал. В общежитии, когда мы сгрузили все вещи, я пошёл принять душ и сказал, что побегаю в лёгком темпе. Тренер лишь махнул рукой.

Десятый круг наконец стал меня успокаивать, душевное равновесие возвращаться, а мысли о советских гражданах уходить на второй план.

– Товарищ Добряшов! – ко мне рванул солдат с выпученными глазами. Пришлось остановиться и подождать его. – Товарищ Добряшов, вас по спецсвязи вызывают, идёмте за мной! – выдохнул он и показал в сторону штаба части.

– Веди, Сусанин, – хмыкнул я и отправился за ним.

Встретил меня военный в звании капитана, который, показав на телефон с положенной на стол трубкой, вышел из маленькой комнаты.

– Да?

– Ваня! – услышал я взволнованный голос.

– Аня? – удивился я, поскольку по спецсвязи ожидал услышать кого угодно, кроме неё.

– Как ты, мой хороший?! Я прочитала газеты, какой ужас там и грязь написаны! С тобой всё хорошо? Не принимай эти сплетни близко к сердцу! – стала быстро говорить она.

– Спасибо, – по сердцу словно провели мягкой кисточкой, а тревога стала уходить. Вот, одному человеку было не всё равно.

– Ваня, не молчи, я так беспокоюсь за тебя, – продолжала тараторить она в несвойственной ей манере, я понял, что она волнуется куда сильнее меня самого.

– Ань, всё хорошо, все тренеры меня поддерживают, товарищ Белый тоже, даже охрану приставил, – разговаривал я с ней спокойно, чтобы не волновать ещё сильнее, – не переживай ты, попишут и перестанут. На мне свет клином не сошёлся. Расскажи, как лучше у тебя дела? Ведь там эти су…и и твою фотографию напечатали.

– На меня только косятся на работе, но не больше, – было слышно, как она печально вздохнула, – всю грязь на тебя вылили же, моей фамилии и имени нигде не было, так что всё по-прежнему. Скучаю и жду тебя!

– Как-то незаметно было, – проворчал я, – за месяц ни звонка, ни письма.

– Я думала! – заявили мне в трубке и затем уже более твёрдо: – Всё, папа уже ругается на меня. Возвращайся, я тебя люблю.