Трудовые будни барышни-попаданки 4 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 27

Один из таких крошечных островков, примыкающий к острову Голодаю, на Васильевском, я приобрела, точнее арендовала на 25 лет. Произошло это два года назад по инициативе Марии Федоровны, той самой вдовствующей императрицы, что недавно пригрозилась отправить Мишу в Сибирь. Тогда в Воспитательном доме разразилась эпидемия оспы, и кто-то предложил для надежности поместить больных на остров. Островок отыскался, выяснилось, что его хозяин-купец, построивший склад, обанкротился. Благодаря административному ресурсу в лице вдовы императора Павла, я арендовала островок за символические деньги, продезинфицировала склады и устроила летний карантин, а потом построила зимние дома.

Детишки выздоравливали, с острова убегать не собирались, но все равно полицейский маячил у причала, не решаясь зайти вглубь. Потому среди окрестного народа поползли нехорошие слушки. Да тут еще помог инцидент с одним санитаром, толковым парнем, но любителем посетить кабак. Как-то он возвращался оттуда ночной порой, но на подходе к причалу был остановлен тремя матросами, пропившими все, кроме рваных курток и ножей. Они потребовали деньги, парень не растерялся:

— Все берите, голубчики! И кафтана не пожалею — сниму. Я ж на том острове работаю — каждый день то оспа, то чума, жить недолго, чего кафтану пропадать? Куда бежите-то⁈

После этого островок окончательно стал Чумным. Задолго до того, как у Кронштадта построил форт Александр I, позже, благодаря эпидемиологической лаборатории, получивший имя «Чумной форт». Между тем из четырех строений только одно являлось инфекционным, да и оно почти всегда пустовало. До появления холеры в Центральной России пять-шесть лет, не меньше. В Индии, между прочим, она свою жатву уже собрала, но успокоилась перед новым нашествием. Переживем ближайшие неприятности — задумаемся над этой.

А пока мой Чумной остров впору бы назвать ОЭМ — Остров экспериментальной медицины, да неблагозвучно. Да и можно ли назвать мою медицину экспериментальной? Она воспроизводит достижения будущих лет, которые кажутся нынешним эскулапам хитроумным шарлатанством, которое если и кажется эффективным, то они не заметили какого-то фокуса. Ну а то, что меня-«шарлатанку» следовало бы уже давно писать на иконах как лекаря-бессребреницу, — так тут тоже должна быть непонятная хитрость.

Велика ли радость, что к этим эскулапам, с чинами и дипломами, отношение не лучше, чем их ко мне? Во всех слоях общества, от аристократии до простонародья. Вот такими диалогами потешают на ярмарках кукольники:

«Ты кто?» — «Я доктор-лекарь, из-под каменного моста черт-аптекарь. Ко мне прихо­дят на ногах, а увозят на санях… Что у тебя болит?» — «Виски». — «Сжать твои виски в тиски, голову сделать лепешкой, приложить пла­стырю немножко, рюмку водки поднести да по затылку поленом огрести».

Потому-то и студиозы, что устраивали микроскоп-шоу, так и остались шоуменами, потешателями купчиков и мещан. На забавный микромир всякому интересно посмотреть. Вот как-то совместить это знание со своим здоровьем — такое не всякому дано.

Однако, кроме фоновых предрассудков, существуют индивидуальные репутации. В том числе моих медицинских услуг, точнее, спасений. Вроде: «Эмма Марковна Шторм может такого врача найти, что возьмется такое вылечить…»

Врач, конечно, тот самый Пичугин. С той поры, как он, при содействии, освоил наркозные операции, случались с ним разные приключения, и не всегда хорошие. Например, лет пять назад был приглашен в Ярославль тамошним губернатором, удалять доброкачественные образования его дяде, и случилось то, чего я боялась с первого дня: перебрал с эфиром. Дядя не проснулся, несчастный хирург оказался в остроге и, не получи к тому времени личное дворянство, попал бы под кнут и отправился на каторгу. А так некоторое время спустя все же вернулся в Питер. Стал заливать досаду привычным способом, причем особо обиделся не на дурака-губернатора — на коллег медиков. Те сразу начали: «Мы же предупреждали…» Один смертный случай на 30 успешных — метод не годится. А то, что у них самих четверть операций с летальным исходом, — так это же по правилу, по традиции…

Запил так, что был отчислен со службы. Миша обнаружил несчастного едва ли не канаве возле трактира. Вытрезвили, утешили, подлечили, вернули к деятельности — в Воспитательном доме.

А как образовался Чумной остров, Пичугин обосновался на нем и уже там проводил операции. Говорил: «Ни к кому больше не поеду, надо — сами пожалуют». Сарафанное, вернее, гостевое радио работало — пациенты объявлялись снова и снова. Со временем у Пичугина появились ассистенты-ученики. Теперь надо думать, когда и кому передать накопленный опыт на официальном уровне. Пичугин, увы, не годится: руки по-прежнему золотые, но репутация — алкогольная.

А мы с ним постепенно, медленно разрабатывали стратегию, благодаря которой будем в следующий раз штурмовать косное и консервативное медицинское сообщество. Как в России, так и в Европе, где наши открытия и вовсе не котировались.

Для того и шоуменов наших сыскали, проспонсировали, отправили по заграницам ездить. Для начала просто за-ради развлечения. Показывать неведомых зверей. Мол, что у последней прачки, что у аристократа на руках — одинаковый зоопарк. А вот ежели его мылом… или вот спиртом… или извольте, поглядите, как брильянтин зеленый действует…

И все это пока без претензий на медицинские открытия. Ибо нынче у нас царствует теория миазмов, и пошатнуть ее авторитет — надо постараться. Например, тихонько, исподволь подготовить и внедрить мысль, что микробы и есть те самые миазмы. Чушь, конечно, но связь доказать можно. Вот мы и займемся, только немного позже. Пока другие открытия в области медицины ждут своей очереди.

Например, чума девятнадцатого века — сифилис.

Так что не удивлюсь, если со временем Чумной остров станет островом доктора Пичугина. Не удивлюсь и не обижусь. А Василию и Василисе какое-нибудь занятие найдется — там их искать не будут точно, доставим же от причала до причала.

Остаток ночи ушел на незатейливую конспирацию. Экипаж «Горлицы», включая капитана, отправился спать, а мы с Мишей разбудили сменную команду и сказали, что отплытие до рассвета. Заспанные люди не особенно глазасты и вряд ли обратят внимание на двух пассажиров.

Пассажиры, конечно же, были переодеты. В усадебном гардеробе легко нашлись брюки и сюртучок для Василия и платье для Василисы, правда чуть шире, чем нужно. Для сохранности инкогнито я взяла Василисино платье как образец, разбудила горничную с функцией портнихи, наговорила добрых слов и попросила за два часа ушить. Горничная зевнула, шепотом выругалась и принялась за работу.

На борт Вася с Васей войдут в моих фирменных прорезиненных плащах. Кстати, изначально разработала я эту одежку для Миши и его коллег. Потом для простых работяг, подневольных и вольных, которые часами трудятся под дождем. Но со временем и люди побогаче выяснили, какие она дает преимущества, так что я стала выпускать модели с меховой оторочкой и блестящей медной фурнитурой — господский вариант.

А вообще, конечно, это был тот еще квест: собрать привилегии на вулканизацию каучука в каждой стране отдельно. Потому как российское патентное право мало кого волновало в Европе, в Англии (а значит, и в ее колониях) и в Америке.

Но ничего, если не пожалеть денег на стряпчих, представителей и прочую бюрократию, добиться можно многого. Да простит меня Чарльз Гудьир, но в 1844 году ему уже ничего не светит. Потому что резина нам нужна уже сегодня.

И название я менять не стала. Вулканизация — в честь древнеримского бога Вулкана. Таинственный процесс, как в жерле огнедышащей горы. И никому не надо объяснять, как и почему молекулы каучука сшиваются в единую сетку. А имена античных богов сейчас у элиты в моде не меньше, чем имена супергероев в мое бывшее время.

Плащи наши, кстати, нынче во всем мире знают как «русские». Товарищ Макинтош чуть-чуть не успел и был вынужден покупать у нас право на производство в своей стране. Тем более что его попытки пропитывать шерстяную ткань сырым каучуком хоть и давали водонепроницаемость, но имели кучу недостатков. Первые изделия знаменитого в прежнем будущем шотландского химика были тяжелыми, боялись холода и со временем портились. К тому же неприятно пахли.