О времени, о душе и всяческой суете - Браннер Джон - Страница 21

– А что будет, когда эксперимент закончится, мистер Старлинг? – импульсивно спросил Уиллс. – Полагаю, вечно он продолжаться не может.

Спокойный голос изрек неизбежные слова:

– Ну, знаете, доктор, я об этом как-то не думал.

Нет, отсутствие сновидений не стало для него освобождением. Оно вообще не имело для него значения. Для него ничего не имело значения. Старлинг был не живым и не мертвым. На шкале человеческих ценностей Старлинг был нейтральным значением. Старлинг был пластичным материалом, заполнявшим отведенную для него нишу, существом, не имеющим собственной воли, подстраивавшимся под обстоятельства, но не прилагавшим излишних усилий.

Уиллс хотел бы наказать разум, рождавший подобные мысли, и попросил их источник уйти. Но, хотя их физическое обличие удалилось, его незримое естество осталось, полыхало, маячило, никак не реагировало и показывало фигу в каждом закутке погруженного в хаос разума Уиллса.

Хуже всего стало в те последние три недели. Серебряная пуля и заостренный кол, похороны на перекрестке – Уиллс заковал образы, порожденные его разумом, в цепи, но его терзала боль от напряжения, с которым он цеплялся за эти цепи. Ужас, ужас, ужас, – напевал жуткий голос в глубине и сумраке его сознания. Противоестественно, – говорил другой голос профессиональным, рассудительным тоном. Он сопротивлялся голосам и заставлял себя думать о чем-нибудь другом.

Дэвентри сказал – разумеется, правильно, согласно принципам эксперимента, – что для чистоты эксперимента нужно просто отключить будильник, соединенный с ЭЭГ, когда подойдет время, а Старлингу об этом не говорить и посмотреть, что будет. Он снова сможет досматривать сны. Возможно, они станут ярче и после столь длительного перерыва ему станет легче их запоминать. Он сможет…

Но Уиллс слушал вполуха. Они ведь не сумели предсказать реакцию Старлинга, когда лишили его снов; с чего бы им предсказать, что произойдет, когда сновидения вновь вернутся? Мрачное предзнаменование покрыло льдом его разум, но он не стал говорить об этом Дэвентри. Смысл был в следующем: как бы Старлинг ни среагировал, реакция будет неправильной.

Он сообщил Дэвентри о том, что частично предупредил Старлинга об окончании эксперимента, и шеф нахмурился.

– Очень жаль, Гарри, – сказал он. – Даже Старлинг может догадаться, в чем дело, когда поймет, что прошло шесть месяцев. Ну да ладно. Давай-ка продлим эксперимент еще на несколько дней. Пускай думает, что ошибся насчет сроков окончания. – Дэвентри посмотрел на календарь. – Дай ему лишних три дня, – предложил он. – Закончим на четвертый. Как тебе?

В тот день Уиллсу снова предстояло ночное дежурство. Совпадение? Или нет? Ночное дежурство выпадало раз в восемь дней и последние несколько раз было сущей пыткой. Уж не специально ли Дэвентри назначил эту дату? Возможно. Какая разница?

– Ты будешь присутствовать? Посмотришь, что произойдет? – спросил Уиллс.

На лицо Дэвентри рефлекторно опустилась маска сожаления.

– К несчастью, нет. На той неделе я еду в Италию на конгресс. Но я в тебе безгранично уверен, Гарри, ты же знаешь. Кстати, я пишу статью про Старлинга для «Жур. Псих.», – как всегда, эта его характерная манера выражаться: он произнес это в одно слово, «журпсих», – и думаю, ты должен стать соавтором.

Бросив Церберу подачку, Дэвентри удалился.

Той ночью дежурил медбрат Грин, невысокий, хитрый знаток дзюдо. Это несколько успокоило Уиллса; обычно он не имел ничего против общества Грина и даже выучился у него кое-каким приемам, с помощью которых можно было обездвижить буйного пациента, не причинив тому вреда. Однако сегодня…

Первые полчаса смены они бесцельно болтали друг с другом, но Уиллс иногда терял нить разговора, потому что постоянно представлял себе, что происходит в той палате дальше по коридору, где Старлинг, словно бальзамированная мумия, председательствовал среди теней и огоньков аппаратов. Теперь никто уже не вторгался в его личное пространство, когда он ложился спать; он все делал сам: прикладывал электроды, накладывал подушечки на глаза, включал оборудование. Был риск, что он заметит, что будильник отключен, но механизм всегда был настроен так, чтобы подавать сигнал не раньше, чем через полчаса простого мониторинга сна.

Старлинг всегда засыпал быстро, даже при отсутствии физической усталости. «Очередное доказательство податливости его разума», – кисло подумал Уиллс. Лечь в постель означало заснуть, и он засыпал.

Как правило, первая попытка увидеть сон назревала в его черепушке где-то спустя три четверти часа. В течение шести месяцев и нескольких дней будильник крушил эту первую попытку и все последующие; спящий слегка изменял позу, даже не потревожив белья, и…

Но не сегодня.

Сорок минут спустя Уиллс встал. У него пересохло во рту.

– Если понадоблюсь, я в палате Старлинга, – сказал он. – Мы отключили ему будильник, и он должен начать снова видеть нормальные сны. – Прозвучало неубедительно.

Кивнув, Грин взял со стола журнал.

– У нас тут кое-что необычное, да, док? – спросил он.

– Одному Богу известно, – ответил Уиллс и вышел.

Сердце стучало так громко, что казалось, будто оно способно разбудить всех спящих вокруг. Шаги гремели, словно удары гигантского молота, в ушах грохотала кровь. Он пытался побороть тошноту и ощущение падения, из-за которого прямые линии коридора – пол и стена, стена и потолок – извивались, как коса из четырех прядей, как сверло дрели или леденцовая палочка, таинственным образом крутящаяся в обратную сторону. Шатаясь, словно пьяный, он подошел к двери в палату Старлинга, с ужасом глядя, как его собственная рука тянется к дверной ручке.

«Я отказываюсь нести ответственность. Отказываюсь быть соавтором статьи о нем. Во всем виноват Дэвентри».

Тем не менее он смиренно открыл дверь, как смиренно принимал весь эксперимент.

Он знал, что вошел бесшумно, однако ему представилось, что он топает, как слон по битому стеклу. В палате ничего не изменилось, не считая, разумеется, отключенного будильника.

Уиллс поставил стул с резиновыми набойками на ножках так, чтобы иметь возможность следить за бумажной лентой с данными ЭЭГ, и сел. Пока что отображались только типичные ритмы раннего сна. Первый сон Старлинга за ночь еще не начался. Если он дождется начала этого сна и увидит, что все идет хорошо, возможно, это изгонит призраков из его разума.

Он сунул руку в карман пиджака и сжал в пальцах зубчик чеснока.

Потом вытащил чеснок и в изумлении уставился на него. Он не помнил, как положил его туда. Когда он в прошлое ночное дежурство мучился от вампирского вида спящего Старлинга, он провел большую часть тихих часов, рисуя фигуры с крыльями, как у летучих мышей, нанося им в сердце удары кончиком карандаша, очерчивая вокруг них перекрестки и выбрасывая продырявленные листки бумаги.

О боже, каким облегчением станет освобождение от этой одержимости!

Но зубчик чеснока – хотя бы безвредное ее проявление. Он бросил его обратно в карман. И сразу после этого заметил две вещи. Во-первых, линия на ленте ЭЭГ изменилась, что означало начало сновидения. Во-вторых, помимо зубчика чеснока у него в кармане обнаружился очень острый карандаш…

Нет, не карандаш. Это был кусок шершавого дерева около восьми дюймов в длину с острым кончиком. Это все, что нужно. Это и еще что-нибудь, чтобы забить его. Порывшись во всех карманах, Уиллс нашел резиновый молоточек для проверки рефлексов. Конечно, это не подойдет, но все же…

Пижамная кофта Старлинга, как будто случайно, расстегнулась. Уиллс аккуратно расположил кол над сердцем и занес молоток.

Кол вошел в мягкую, будто сыр, плоть. Вокруг него, подобно бурлящей грязной жиже, выступила кровь. Струйка потекла по груди Старлинга, покрывая пятнами постель. Сам Старлинг не проснулся, а лишь сделался еще более вялым – естественно, он же не мертвый, а спящий. Покрывшись потом, Уиллс опустил резиновый молоточек и задумался над тем, что совершил. По мере того как непрерывный поток крови заполнял кровать, на него снисходило умиротворяющее облегчение.