Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович - Страница 104

Таким образом, главная вина Куропаткина состоит в том, что он не только не представлял государю в истинном свете степень нашей военной мощи, а, наоборот, поддерживал уверенность Николая II в нашем общем беспредельном могуществе, но говорил он это вполне искренно.

Между тем об этом могуществе у государя было вообще преувеличенное представление. Происходило это, быть может, также вследствие его путешествия через всю империю из Владивостока до Петербурга, когда он в течение многих недель, так как путешествие по Сибири было совершено на лошадях, ехал по безграничным пространствам Российского государства. Огромность территории страны, а также общей численности ее населения настолько поражали воображение, что за ними скрывалась и малая наша культурность, и хозяйственная бедность, и техническая отсталость, и недостаточная отточенность нашего оружия^[393].

Наконец, наименее виновны в Русско-японской войне те лица, на которых общественное мнение вину эту почти целиком возлагало, а именно наше дипломатическое представительство в Японии и Плеве.

На наших посланников в Японии обвинения по поводу этой войны сыпались градом, между тем именно они первые указали на необходимость мирного улажения тех вопросов, по которым наша дальневосточная политика резко противоречила жизненным интересам Японии. Значительно был виноват министр иностранных дел, однако лишь в том отношении, что не сумел настоять на том, чтобы было вполне выяснено, что именно мы считаем для нас существенно важным на Дальнем Востоке. Действительно, еще накануне войны мы не определили с исчерпывающей полнотою и ясностью, что именно мы преследуем на Дальнем Востоке и в чем состоят наши дальнейшие намерения по отношению к Маньчжурии и Корее. От этого и произошло то, что в Петербурге одни лица центрального правительства стояли за занятие нами всей Маньчжурии, а также части Северной Кореи, а другие — за ограничение наших пожеланий одной лишь Северной Маньчжурией, причем некоторые из них, в том числе Куропаткин, соглашались даже вернуть Китаю Порт-Артур и всю Квантунскую область, тогда как наш посланник в Японии стоял за предоставление Японии всей Кореи с тем, чтобы нам была предоставлена вся Маньчжурия, наконец, наш посланник в Китае Лессар стоял за очищение нами всей Маньчжурии, в том числе и Северной. Эта неопределенность даже тех основных целей, которые мы преследовали, также пагубно отразилась на ходе наших переговоров с Японией. Дотошные во всем, что они предпринимают, японцы не могли себе представить, чтобы мы не преследовали вполне определенных, заранее намеченных целей во всех наших дальневосточных начинаниях, и поэтому те колебания, которые мы проявляли при переговорах с ними, естественно считали за уловки, продиктованные желанием закончить наши военные приготовления ранее, чем раскрыть наши карты, для них очевидно неприемлемые. Естественно, что японцы предпочли при таких условиях не откладывать войны, а начать ее самим и тотчас.

Наконец, вина Плеве состоит в том, что он совершенно против своего желания сыграл в руку Безобразова, поддержав его в вопросе об учреждении наместничества и Комитета по делам Дальнего Востока. В его представлении мера эта должна была привести к уменьшению влияния Безобразова и к передаче всех вопросов, связанных с предприятиями на Ялу, на совместное обсуждение представителей всех заинтересованных ведомств. На деле получилось обратное, чего предвидеть Плеве не мог. Но отсюда до приписывания Плеве желания втянуть Россию в войну с Японией весьма далеко. Наоборот, войны этой он, как и все прочие министры и, конечно, и сам государь, определенно не желал. Влиять на принимаемые до возникновения войны меры Плеве к тому же и фактически не мог. На два последних совещания, бывших у государя по этому вопросу, а именно 15 декабря 1903 г. и 25 января 1904 г., в которых участвовали великий князь Алексей Александрович, Куропаткин и Ламздорф, Плеве даже не был приглашен.

Глава 2. Попытки власти достигнуть примирения с общественностью

Открывшаяся с убийством Плеве вакансия министра внутренних дел вновь возбудила честолюбие тех, которые считали, что имеют право или шансы занять эту должность. Встрепенулись одновременно и те два лагеря, на которые делилась тогда высшая бюрократия и придворные круги, и пустили в ход все имевшиеся у них средства и влияние для убеждения государя, одни, что необходимо стойко продолжать политический курс, проводившийся покойным министром, другие, что немыслимо следовать дальше по пути, поднявшему едва ли не всю мыслящую Россию на дыбы. Первые указывали при этом, что изменение курса государственного корабля как следствие удачного террористического акта, недопустимо, так как является прямым поощрением революционной деятельности, а другие утверждали, что дальнейшее раздражение общественности, и в особенности во время войны, принимавшей все более неблагоприятный оборот и требующей все большего напряжения национальных сил, — опасно для существующего государственного строя и губительно для благополучного исхода войны.

Среди личных кандидатур самой возможной считалась кандидатура министра юстиции Муравьева, выставлявшаяся и ранее и поддерживаемая великим князем Сергеем Александровичем, причем сам Муравьев почитал свое назначение обеспеченным. Выразилось это, между прочим, в том, что при прибытии государя на одну из панихид по покойном министре Муравьев демонстративно стал во главе собравшихся в одной из зал министерского дома высших чинов Министерства внутренних дел, а во время выноса тела Плеве открыто взял на себя роль руководителя, причем признал целесообразным для обеспечения своей кандидатуры подчеркнуть, что он будет продолжать политику насильственно устраненного министра. Однако тем временем работали в свою пользу и другие лица из того же консервативного лагеря, стремясь достигнуть назначения иными, окружными путями; к ним принадлежал директор департамента общих дел Министерства внутренних дел Б.В.Штюрмер, сумевший втереться в доверие гр. С.Д.Шереметева, человека, очень близкого ко двору. Мечтал, несомненно, о своем назначении и временно управлявший министерством П.Н.Дурново, но он лишен был возможности деятельно продвигать свою кандидатуру, так как главная его опора того времени — Витте не пользовался благоволением свыше и к тому же находился вне Петербурга, на Кавказе.

Первоначально взяло верх течение консервативное: состоялся Высочайший указ о назначении Штюрмера, но торжество его было мимолетное; указ этот ранее его опубликования был истребован обратно из собственной Его Величества канцелярии, через которую все подобные указы проходили.

Перемена произошла под влиянием императрицы Марии Феодоровны, никогда не сочувствовавшей жесткой политике Плеве и вообще неизменно высказывавшейся за благожелательное отношение как к общественным элементам вообще, так, в частности, к населяющим окраины государства нерусским народностям. Особым благоволением государыни пользовались при этом поляки, имевшие в лице своей высшей знати доступ к императрице и неизменно стремившиеся использовать его в своих национальных целях. Преимущественно на этой почве возникла кандидатура на пост министра внутренних дел кн. Святополк-Мирского, бывшего в то время виленским генерал-губернатором и привлекшего симпатии польского населения края.

По городским слухам, государыня для проведения своего кандидата прибегла к содействию Е.Г.Милашевич, по первому мужу Шереметевой, дочери великой княгини Марии Николаевны от ее морганатического брака с гр. Г.Г.Строгановым. Госпожу Милашевич государь знал с детства, был с нею дружен и, ценя ее ум, охотно вел с нею беседы на политические темы^[394]. Вот эту госпожу Милашевич императрица позвала к себе завтракать, пригласив одновременно и государя. В городе потом рассказывали, что Е.Г.Милашевич при этом свидании с государем нарисовала ему настроение, вызванное даже в умеренных, преданных существующему строю кругах политикой постоянных репрессий всякого гласного проявления общественных мыслей и чаяний. Одновременно были выставлены результаты иной, мягкой политики кн. Святополк-Мирского по отношению к полякам управляемого им края.