Лихолетье (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 22

И сейчас в толпе он узнал все городские новости, что часто делал — любил такие прогулки, ибо в советских газетах информация подавалась однобокая, а по жизни своей он был чрезвычайно любознательным. Ведь обычный деревенский мальчишка, коренной сибиряк, сумел окончить городскую гимназию в Иркутске, ставшим для него родным. И даже отучился год в военно-медицинской академии в столичном, чопорном Петербурге, но профессия врача оказалась не для него. Серебренников вернулся обратно, и только здесь на берегах Ангары нашел свое признание. Занимался учебной и научной работой, готовил статистические сборники по хозяйствованию в Сибири, и стал действительным членом Российского географического общества. Жил с женой очень скромно, на публикации, получал небольшой гонорар за статьи, снимали в городе маленькую комнатку. Вступил в партию меньшевиков, подавшись революционным ветрам пятого года, но попав под гласный надзор полиции, сделал выводы, по природе своей был предусмотрительным и осторожным — и больше с радикалами и «нелегалами» не связывался.

Но зато окончательно стал стойким «областником», разделял идеи Потанина и Ядринцева, считая, что нельзя превращать Сибирь в колонию и место каторги и ссылки. И цифрами доказывал в статьях, что происходит экономическое закабаление огромного края воротилами российского капитализма, хотя тут «ходил», как говорится, по «краешку».

Революцию семнадцатого года приветствовал, но когда власть взяли большевики, свергнув Временное правительство, понял, что грянула самая настоящая Смута, и до гражданской войны совсем близко. Не ошибся — чудом пережил декабрьские бои, причем сам остался в районе, который захватили красногвардейцы, а супруга была дома, в квартале, что взяли под охрану юнкера. Но центр города нещадно обстреливала артиллерия, и все эти долгие дни он сильно переживал за свою «половинку».

Вскоре утвердилась большевицкая власть благодаря прибывшим отрядам красногвардейцев из Красноярска, Барнаула и других сибирских городов, да еще с тяжелой артиллерией — шестидюймовыми мортирами. Большевики уже показали свою нечеловеческую решимость захватить власть даже там, где их не поддерживали — и жители с облегчением вздохнули, когда городские власти из КЗР уступили. И началось прозябание — так хозяйствовали новые власти, что волосы от ужаса поднимались, довели процветающий раньше город до ручки всего за пять месяцев. Жил замкнуто, и благодарил судьбу, что не успел выехать в декабре в Томск, на заседание Думы, а то бы уже арестовали. Время от времени по ночам наступала очередь выходить на улицу с трещоткой, чтобы поднять шум, когда явятся грабители — входил в «самоохрану», которую формировали жильцы, так как на милицию надежды было ничтожно мало — она сама боялась бандитов.

— Говорят, в Русско-Азиатском банке будет размещено Временное правительство автономной Сибири, вон флаги вывесили. И воззвания расклеивают, подписано министром Патушинским. И еще от него декрет опубликован, вон, наклеили. Наш присяжной поверенный, на суде выступал часто. Вроде как народник или кадет, семья приличная, первой гильдии купцы.

Серебренников поморщился — Патушинского он хорошо знал — самолюбивый и самовлюбленный, экспансивный и нервный, постоянно срывался в истерики. Нет, как юрист превосходен, умен, красноречив, многие дела выиграл. И храбрец — воевал на фронте, многими наградами отмечен. Но вот министром быть не сможет, для этого спокойным нужно быть, рассудительным, и не срываться по ничтожным случаям.

Любопытство взяло свое — Серебренников стал осторожно подходить к вывешенным на тумбу листкам, как раз на углу красивого здания банка, являвшегося своего рода визитной карточкой Иркутска. Напротив здание Коммерческого училища, там тоже толпились люди, что-то читая, наискосок гостиница «Централь». А вот сам перекресток охранялся чехами с винтовками — на фуражках бело-красные ленточки, рядом с ними военные, но уже с бело-зелеными «сибирскими» повязками, судя по выправке, офицеры — тоже с винтовками, у многих на ремнях кобуры с револьверами.

Среди них он узнал знакомого — жил в комнатке этажом ниже, вместе заступали на дежурство в «самоохране». Но тот повел себя странно — неожиданно кинулся прямо к нему, подхватил под локоть, зашептал:

— Иван Иннокентьевич, вас по всему Иркутску приказано отыскать как можно спешно, а вы сами подошли. Вашу супругу под охрану уже взяли, не беспокойтесь. Пойдемте, пожалуйста, вас ждет его высокопревосходительство, уже несколько раз посыльных отправляли.

Офицер подхватил ошарашенного Серебренникова под локоть, и чуть ли не подтащил к главному ходу — тот от растерянности даже не подумал сопротивляться, покорно шел и застыл у двух часовых с винтовками, на солнце тускло поблескивали граненые штыки. Рядом стоял офицер с такой же бело-зеленой повязкой на рукаве, глаза настороженные, рука на кобуре револьвера. Однако сосед тут же быстро заговорил:

— Их превосходительство министр Временного правительства автономной Сибири Серебренников, его ожидают!

Иван Иннокентьевич непроизвольно ахнул, не понимая, что происходит — военные взяли винтовки «на караул», а офицер вытянулся, и четко приложил ладонь к фуражке. Двери предупредительно открылись и его чуть ли не завели. Поднимаясь по лестнице, он неожиданно подумал, что эти ступени могут привести его на Голгофу…

Пережившее время здание на перекрестке улиц Амурской (ныне Ленина) и Большой (Маркса). Следов декабрьских боев пока нет, но скоро появятся…

Глава 20

— Они что там — с ума все спятили! День перепутали, и на целые сутки раньше начали восстание, в субботу, а не воскресенье⁈

Подполковник Войцеховский с гневом отбросил листки с расшифровкой, только что полученные по телеграфу в эти утренние часы, когда небо над Челябинском стало стремительно розоветь, а на восходе появилась алая полоса восходящего, уже почти летнего солнца.

События покатились, как снежный ком с горы, увеличиваясь в размерах, грозящих стать лавиной, способной накрыть все на своем пути. И время неумолимо убегает, спешит, отсчитывая уже не часы, минуты!

Сергей Николаевич не совсем понимал, что происходит — начальник штаба 2-й добровольческой дивизии подполковник Ушаков, его коллега по академии Генерального штаба, проявил невиданное своевольство, проигнорировав прямые приказы, откровенно наплевав на них. Вместо того, чтобы выполнять распоряжения, Борис Федорович увел штабной эшелон из Красноярска в Канск, где стояли вагоны с «ударным» батальоном. Но ладно — это можно понять — он стремился вывести штаб под защиту своей самой надежной части. А вот дальше подполковник выехал на восток инкогнито, в обычном вагоне, среди пассажиров, рискуя быть арестованным большевиками в любую минуту. Да, под Иркутском сосредоточены главные силы его группы — два стрелковых и запасной батальоны, артдивизион и авиаотряд без матчасти, и совсем мелкие подразделения, общей численностью почти в две тысячи солдат и офицеров, при полутысяче винтовок и всего трех пулеметах. Хотя число последних можно смело утроить — в вагонных тайниках чехи прятали прихваченные с фронта британские «льюисы», многие из которых были переделаны в мастерских под русский патрон.

Но пусть даже есть оружие, но ведь имеющихся сил не столь много, чтобы так рисковать, попытавшись захватить главный сибирский город, столицу, так сказать, с большевицким правительством. Но это невероятное, совершенно безумное предприятие удалось, прах подери — так как в тексте прямо сказано — «письмо комиссару отдано»!

И это еще начало — в тексте телеграммы говорилось, что к власти в Иркутске пришло Временное правительство автономной Сибири. Еще полмесяца тому назад вопрос о передаче власти оговаривался на тайной встрече с представителями Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, как и дальнейшие, уже совместные действия. Но тогда ему сообщили, что тайное подполье на территории Восточной Сибири большевиками арестовано, и ВСК прекратил работу. Выходит, его сознательно вводили в заблуждение насчет «Ведер, Пил, Асбеста и Стекла», которые «уже не нужны для постройки, закупленных материалов хватило».