Боярышня Дуняша (СИ) - Меллер Юлия Викторовна - Страница 15

игуменья и обхватив Дуню за плечики, подтянула к себе.

Благостное настроение Милославы улетучилось. Она слишком долго прожила рядом со

сладкоречивыми изворотливыми приживалками, чтобы за приятными словами не увидеть

вложенный негативный смысл. Боярыню зацепило, что гостья не считает её дом светлым, да и

намёк на духовность…

Настоятельница походя оскорбила хозяйку и всех домочадцев, да дочь потребовала себе! И

ведь умна! Прекрасно понимает, что и как говорит. И осознает, что Милослава не посмеет

возражать, да и чему? Любое несогласие со стороны Милославы будет выглядеть вздорным, но

она всё же попытается.

Милослава открыла рот, чтобы достойно ответить, но игуменья предупреждающе подняла

руку.

— Не каждому дано воспитать дитя с божьей искрой в груди, да и мы не каждому

предлагаем такую честь.

Старая женщина развернула Дуню к себе лицом и по-птичьи склонила голову. Дуняша не

успела скрыть свою настороженность, да ещё в её глазах мелькнуло понимание того, что её

сейчас заберут из дома… и обратно она уже не вернётся, а игуменья вовсе не ласковая бабушка, коей пыталась казаться.

Взгляд монахини похолодел, и она со строгостью посмотрела на Милославу.

— Разбаловала ты своих детей, — жестко произнесла она, но, смягчившись добавила: —

Ничего, в обители мы всё поправим. Жду от тебя телегу с пропитанием и вклад за дочерей.

Милославу бросило в жар.

«Дочерей!»

Обеих девочек хотят забрать!

Игуменья Таисия величаво развернулась и собралась уходить, не удостаивая взглядом

раскорячившуюся в поклоне и одновременно в пригласительном жесте откушать ключницы.

— По какому праву требуешь отроковиц себе? — раздался насмешливый голос Кошкиной и

наваждение непоправимости пропало. Милослава очнулась, сверкнула глазами и загородила

собою дочерей.

— Во благо свой подвиг свершаю, — тихо ответила игуменья, — девочкам нужно духовное

наставление, чтобы дерзость изгнать из их душ.

— Это боярышни, а не смерды! — рявкнула Евпраксия Елизаровна. — Им над людьми

властвовать, а не смиренно плыть по течению.

— Ересь лаешь! — повысила голос игуменья и стукнула по полу посохом.

— Благостными речами покрываешь жажду наживы? Власть княжескую и боярскую ставишь

ниже монастырской? — ничуть не испугавшись, наступала Кошкина.

В горнице повисла тишина. Женщины в напряжении смотрели друг на друга, и нежданная

гостья не выдержала:

— За твои грехи сын твой пострадал! — бросила обвинение игуменья и для убедительности

указала на боярыню скрюченным артритом пальцем.

Видит бог, она не хотела, но ненависть к Кошкиным оказалась сильнее. Из-за них целый род

бежал из Москвы и обрубил будущее молодому поколению. Нет больше силы за Тверью, а

Москва крепчает, но без Бутурлиных!

Из Кошкиной словно стержень вынули, и она осела прямо на пол. Таисия взглянула, поморщилась и резко повторила Милославе:

— Твоих девочек сейчас заберу!

Она уже двинулась к выходу, не сомневаясь в исполнении повеления, как вдруг…

— Нет, не отдам, — выступила вперед хозяйка дома. — Мы сами воспитаем дочерей.

Таисия остановилась. Ей показалось, что она ослышалась, но раскрасневшаяся до багряных

цветов хозяйка смотрела прямо на неё.

— Ты хоть понимаешь, от какой чести отказываешься? — сдерживая гнев, вкрадчиво

спросила игуменья. И Милослава поняла, что её спрашивают, что понимает ли она, против кого

идёт?

— Я не просила о такой чести… — упрямо не сдавалась боярыня Милослава, задыхаясь и

вытирая пот с лица.

— Уж не одержима ли ты и твои дети гордынею? — угрожающе прошипела гостья — и тут

Машу затрясло, она побелела и, указывая на Таисию, в ужасе закричала:

— Ведьма! — и упала в обморок.

Этого никто не ожидал.

Мария всегда была спокойной девочкой и послушной. Её никогда не наказывали, да даже

голоса на неё не повышали, потому что не за что было. Это Дуняшка могла учудить что-нибудь, и получив подзатыльник, а то и попе, отряхнуться и наново чудить. И вдруг Машенька…

Женщины с ужасом посмотрели на игуменью.

Что у них было в мыслях?

Они же не поверили выкрику впечатлительной девочки?

Тогда испугались за Машу и чем аукнутся ей эти слова?

Но, кроме сестры, к девочке никто не кинулся.

Все в ступоре смотрели на искаженное негодованием и злостью лицо гостьи. Эмоции старой

оскорбленной женщины не сложно было угадать, как и то, что она не простит не только

ребенка, но и всех свидетелей.

Всем было ясно, как божий день, что монастырю понадобилась необыкновенная художница

и что настоятельнице пришлось оказать честь Дорониным и лично добраться до них. Еремейка

сын Профа не наибольший человек, но и не маленький, чтобы отдать своих внучек по письму

Таисии. А ещё люди говорят, что он обожает своих внуков, не делая различия между девочками

и наследником. Из-за слабости к детям своего сына старый дьяк мог доставить немало хлопот, если дать ему время. Сначала он затеял бы долгую переписку, а после подключились бы другие

заинтересованные люди, поэтому Таисия смирила гордость и сама… сама! заехала за нужными

ей отроковицами.

А тут Кошкина! С ней игуменья ссориться не хотела, да и не почину, но стерпеть

небрежение от неё и помеху в деле?

И под конец трясущаяся девчонка… Маша с самого начала смотрела на гостью широко

раскрытыми глазами. Все думали, что от избытка чувств, тем более в первые минуты в её

глазах были смешаны восторг, почитание, трепет, ожидание чуда, а она оказывается не в себе!

Таисия быстро сумела спрятать свой гнев и медленно обвела всех присутствующих жестким

оценивающим взглядом. Сейчас перед всеми стояла не старая женщина, а боец, прошедший

долгий и трудный жизненный путь. И стояла она здесь потому, что была умнее, хитрее, сильнее

и упорнее своих недоброжелателей. А бредни экзальтированной девочки всего лишь

неприятность, но Доронины сами себе подписали приговор!

На солнце набежала туча и поток света сквозь слюду уменьшился. Так получилось, что

хозяйка дома с девочками и Кошкиной оказались на освещенной половине, а игуменья

погрузилась в сумрак. На лице гостьи тень немного резче обозначила морщины, а чуть

повисший к старости нос словно бы ещё больше вытянулся и загнулся. В глазах блеснула

холодная ярость, сменившаяся торжеством… и это было жутко!

Находившаяся в полуобморочном состоянии после Машиной выходки ключница стала

яростно креститься и пятиться. Девки за дверью прильнули к щели, стараясь ничего не

пропустить, и вот на их бесцеремонный шепоток оскорбленная Таисия и отреагировала:

— Вон! — рявкнула она, оборачиваясь к ним, чтобы усилить эффект, стукнула посохом:

— Прокляну!

Одна из девок в страхе забилась и засипела:

— Ве-е-е-дь-ма-а-а!

Жуткая картина забившейся в судорогах девки, её выпученные глаза и протяжное сипение

создало панику, а по двору разлеталось страшное слово «ведьма».

ГЛАВА 11.

Таисия была в ярости. Она понимала, что народ всё переврёт и ей ничего не грозит, а вот

Доронины, а особенно Кошкины ещё пожалеют, что встали на пути у неё… у церкви.

Что там кричали в этом логове ереси? Ведьма?

Ну, так девчонка не выдержала присутствия божьего человека и призналась… выдала себя!

А Кошкина потворствовала, прикрывала… возглавляла! И муж её при молодом князе…

наверняка вред творил, мысли его очернял, наветы наговаривал, своих врагов изводил его

руками…

Да!

Она гордо вышла из дома Дорониных и горестно покачивая головой, собравшимся людям, села в сани. Пусть теперь придумывают отчего матушка печальна!

Таисия всю дорогу тыкала в спину возчика посохом, чтобы он гнал лошадей. Ей необходимо