Забытые богом - Кожин Олег - Страница 21

Оставляя глубокие, скрывающие ноги выше щиколотки, следы, Люба пошла вглубь, к стеллажам, уходящим под самую крышу, вогнутую от тяжести снега. На полках пылились батареи трехлитровых банок, изношенные сапоги, ржавые инструменты и целые штабеля коробок с неизвестным содержимым. Заботливая рука матери когда-то снабдила каждую из них поясняющей подписью, кое-где еще читались буквы, но в большинстве своем чернила выцвели от сырости и времени.

Люба прошлась пальцами по заиндевелым картонным бокам. В которой из них игрушки? Раньше они стояли там, внизу, между рваными книгами и расколотыми глиняными горшками. Святые угодники, ну кому придет в голову хранить сломанные вещи? И, главное, зачем?! У стеллажей она с кряхтением опустилась на колени, заглядывая на самую нижнюю полку.

Так и есть. Вот они – битые цветочные горшки. Книг нет, видимо, пошли в печь. Их место занял рассохшийся бочонок. А между ним и горшками – знакомая коробка с дырками, из которых торчит серая вата. На картоне едва угадывается надпись красивым маминым почерком.

Вытянув коробку, Люба поставила ее между колен, сняла крышку. Разноцветные игрушки умудрились даже в полутьме поймать какой-то шальной луч, заблестели. Она брала их по одной, бережно, точно не разорвавшиеся снаряды. Крутила перед глазами, поднимала под потолок, надеясь, что их блеск всколыхнет в памяти хоть что-то, но тщетно. Как все староверы, мать Новый год не отмечала. Это дочки ее, молодые беглянки, привыкли к этому суетному празднику в про`клятом городе.

Стеклянные еловые шишки, шары всех расцветок и размеров, красные звезды, одинокий стеклянный медведь ложились в снег у Любиных ног. Постепенно из-под завалов показалось румяное лицо Деда Мороза. Где-то там, чуть ниже, лежала и его внучка Снегурочка. Но Любе внезапно расхотелось перебирать игрушки. От мысли, что Дед Мороз, по сути, и есть языческий божок, настроение испортилось окончательно.

Наскоро сложив игрушки обратно, Люба поднялась на ноги. Колени хрустнули так, что, должно быть, перепугали всех птиц в окрестном лесу. Пристроив коробку под мышкой, она двинулась к выходу. Прежде чем вылезти наружу, еще раз оглядела сарай от угла до угла. Делать здесь было решительно нечего, так что…

После Люба не раз спрашивала себя, как оказалась на улице, но так и не смогла дать внятного ответа на этот вопрос. Внутри, без снежной подушки, окно находилось на уровне ее груди, и чтобы выбраться, нужно было подставить что-то под ноги. Но доля секунды, наполненная умопомрачительным ужасом, и Люба стоит, не сводя глаз с выбитого окошка, и старается унять бешено колотящееся сердце. Потому что в дальнем углу сарая, недалеко от места, где она только что сидела, ярко блестят два оранжевых огонька.

Люба сглотнула слюну и огляделась. Кругом белым-бело, если не считать темные силуэты изб, засыпанных по самые окна. На месте материнского дома проступал черный остов. Тишина. Лишь потрескивали на морозе деревья, да еще где-то далеко-далеко, надрываясь, драла горло ворона. Белый день, пусть даже клонящийся к вечеру, но все еще светлый, уютный, безопасный. А в сарае горели огненные точки, знакомые с детства, внушающие такой дикий, первозданный страх, что даже сейчас, спустя столько лет, отнимались ноги.

– У, паскудница хвостатая! – дрожащим голосом выдавила Люба. – Перепугала вусмерть, зараза такая! Это ж надо так, а?!

Но, ругая на чем свет стоит кошку, она прекрасно понимала: там нечто другое. Совсем другое. Ни у одной кошки нет настолько огромных глаз такого необычного цвета. Они отливали рыжиной пламени и темнели вековой ржавчиной – умные, насмешливые, недобрые.

Люба отыскала взглядом высокий снежный холм неподалеку от сарая. Там находился погреб, такой глубокий и холодный, что даже самым жарким летом в нем не таял лед. Там Люба и сестры не раз и не два видели эти страшные оранжевые точки, наблюдающие, выжидающие. Так вот, значит, куда перебрался их детский кошмар, когда в погреб перестали ходить люди?! Или права была Вера, и они действительно все это время носили своего Дьявола с собой? Внутри себя?

Когда пальцы занемели от мороза, Люба поймала себя на мысли, что уже давно стоит вот так, напряженная, как кролик перед удавом. Но никто не появился в окне. Из сарая по-прежнему не доносилось ни звука, и она постаралась убедить себя, что и впрямь видела обычную кошку.

Предстоящий праздник уже не радовал, но Люба подавила внезапный порыв зашвырнуть коробку с игрушками обратно, в Страну Сломанных Вещей, где им самое место.

Потому что Новый год все еще оставался ее затеей.

Ночью Любе не спалось. То ли печь топили слишком усердно, то ли морозец на улице спал, но в доме воцарилась чудовищная жара. Хотя на самом деле Люба прекрасно понимала, что мучается, не спит из-за тех проклятых глаз. Мысль о том, действительно ли она видела их, или же это только померещилось, засела в мозгу, как заноза. Провалявшись пару часов на печи рядом с безмятежно сопящей Верой, Люба не выдержала, спустилась.

Точно привидение, в одной ночной сорочке она прошлепала к лежанке, что устроила себе в самый первый день. Здесь было не так мягко, как в ворохе шуб и одеял на печи, но и не так жарко. Прохладные простыни приятно льнули к коже, взбитая подушка остужала разгоряченное лицо, однако успокоения это не приносило. Стоило Любе сомкнуть веки, как изнутри проступали огненно-рыжие точки. Сперва неяркие, они ширились и разгорались, превращались в пылающие колодцы, и тогда чудилось, что их обладатель стоит у самой постели. Так невыносим был тот взгляд, что Люба резко открывала глаза, до краев заливая их мягкой домашней темнотой, только бы избавиться от него. До фиолетовых пятен вглядывалась она в едва видимые очертания стола, лавок, печи, но не могла разглядеть в тенях его – хозяина огненно-рыжих радужек. Поэтому, когда они в конце концов появились в реальности, Люба поверила не сразу. Но ведущая в сени дверь едва слышно скрипнула, и по комнате пролетел ощутимый сквозняк. Этим реальным знакам сопротивляться было трудно.

Глаза зависли под притолокой, слегка передвигаясь из стороны в сторону, словно скрытое во тьме существо неодобрительно качало головой. Нет, нет, будто бы говорило оно, ты все делаешь не так, маленькая Люба. Ты подвела мать, ты подводишь сестер. Ты подводишь меня. А Люба, не в силах пошевелиться или закричать, лежала на спине, касаясь рукой пола, и могла думать лишь о том, что нельзя, нельзя, никогда и ни за что нельзя, чтобы рука свешивалась с кровати, потому что под кроватью тоже он, Дьявол из погреба.

Но время шло, а огненные точки так и оставались в сенях. Поток прохладного воздуха скользил по пальцам, норовя взобраться по запястью выше, отчего кожа на предплечье покрывалась мелкими противными мурашками. Поспешно втянув руку на лежанку, Люба приподнялась на локтях, а потом и вовсе присела, натянув одеяло до подбородка, точно оно могло как-то защитить от зла. Но даже так невидимый обладатель огненных глаз оставался гораздо выше нее, и Люба с содроганием представила размеры таинственного ночного гостя. Ей даже стало казаться, что она различает его очертания: бугристое от мускулов, покрытое курчавым свалявшимся волосом тело, увенчанную тонкими острыми рогами голову, нечесаную бородищу. Она будто бы даже слышала шумное дыхание могучих легких и резкое козлиное фырканье. Люба не могла сказать, сколько в этом реального, а сколько выдуманного. Лишь одно оставалось истинным: кто-то стоял в темной прихожей, разглядывая проснувшуюся Любу блестящими от внутреннего пламени глазами.

– Кто ты? – справившись с собой, шепнула она. Что бы там ни было, а будить сестер не хотелось. Если там никого, Люба будет выглядеть старой мнительной дурой. А если там действительно Нечистый, что ж, тогда от сестер проку не много.

– Ты знаешь, кто я… – прошелестел сквозняк. – Ты знаешь. Знае-е-еш-ш-шь…

– И что… – Люба дернула горлом, тяжело сглатывая набежавшую слюну. – Что тебе нужно от нас?