Серые тени (СИ) - Сушкова Евгения - Страница 56

Изумленная Таша повернула к спутнице голову, подняв брови, и осторожно ответила:

— Правильно.

Какую реакцию вызовет такое признание, Таша угадать не могла, но была готова и к тому, что баронесса Хегборн сейчас остановится посреди коридора и во всеуслышание объявит, что с представителями этой фамилии дел иметь не будет и оценку подлинности своей дорогой картины ей не доверит. Даже попыталась осторожно высвободиться из хватки сопровождаемой инары, но старушка крепче сжала пальцы и усмехнулась:

— Успокойтесь, дитя мое. Я не собираюсь делать ничего из того, о чем вы только что подумали. Лично я ни в деловой хватке Ивора, ни в способностях его прелестной дочери не сомневаюсь и опираться на старые сплетни не намерена. Более того, мне несколько раз приходилось вести дела с вашим отцом — и я убеждена в том, что он является достойнейшим человеком. Смею надеяться, вы пошли в него. И не будете поступаться совестью ради возможности поставить штамп 'Закрыто' в деле, правда?

Таша едва не споткнулась, но, несмотря на неожиданную заминку, попыталась казаться спокойной и не показывать, как удивили ее слова баронессы. Вот тебе и одинокая полусумасшедшая старушка, у которой можно покрутиться два дня и благополучно слинять! Цепкости хватки и прозорливости этой пожилой дамы можно только позавидовать.

— Льщу себя мыслью, что являюсь достойной дочерью своего отца, — осторожно ответила девушка, краем глаза замечая довольную улыбку на лице своей сопровождающей.

— Чрезвычайно рада это слышать. Тогда, как истинная Ллоривель, вы должны оценить мою коллекцию.

Баронесса Хегборн ловко завернула за угол, в то время как неготовая к такому маневру Таша едва не сшибла со столика невысокую пузатую вазу. Чудом ухватив ее одной рукой, прижала к бедру и осторожненько отодвинула от себя, к центру миниатюрного столика, предназначенного специально для демонстрации того или иного экспоната. Хотела уже отойти от злополучного угла, но инара Хегборн не двигалась с места, с затаенной улыбкой в глазах поглядывая на видящую.

— Что же вы, дорогая? — с мягким удивлением пожурила она девушку. — Собираетесь пройти мимо? Не разочаровывайте меня так.

В первую секунду мелькнула мысль: а не обидеться ли? Но Таша не хотела растрачиваться на отрицательные эмоции, а потому сосредоточилась на подтексте. Разочаровать баронессу? Каким же образом? Ведь она ничего еще не видела и никаких вердиктов не выносила. Или… Взгляд снова метнулся к бело-голубой вазе, и девушка мысленно охнула. С ее стороны было просто грубостью по отношению к ценнейшему реликту не узнать его.

— Ваза из королевской коллекции Тиаланы Третьей?

Инара Хегборн одобрительно улыбнулась, качнув головой. Уже с куда большим почтением Таша протянула руки к вазе, замечая, как начали дрожать пальцы. Ведь этому предмету самое место в музее, да и то не каждый из них решится выставить такое сокровище на всеобщее обозрение! Тиалана Третья — последняя королева, стоявшая во главе их государства. Ее сверг собственный сын, прилюдно казнив родительницу на центральной площади Делоры, приказав забыть само имя великой королевы. Он позволили своим сподвижникам разграбить ее дворцы, разнести по камушкам имения и перестрелять водившихся в ее садах животных (и не только диких). Таораш настолько же сильно ненавидел собственную мать, насколько сильно ее любил народ. Ненависть к той, что, по его мнению, украла у него трон после ранней смерти отца, выплескивалось на все, что хоть как-то было связано с ее именем. Безумный сын не пожалел даже больниц, библиотек и странноприимных домов, названных в честь Тиаланы. Большую часть своего правления он посвятил уничтожению того, что она создала. И с того времени только единичные предметы сохранились в целостности и сохранности, спасенные ее верными сторонниками или просто вовремя наложившими на них лапу слугами. Подделки всплывали часто — пару раз Таша видела их в кабинете отца, который, посмеиваясь, объяснял дочери, почему это именно поздняя и грубая фальшивка. Наткнуться же на такую редкую вещь вот так запросто, в обычный служебный день, — невероятно.

— Невероятно, — вслух повторила Таша, скользя самыми кончиками пальцев по тонкому фарфору и все еще не находя в себе сил поверить, что прикасается к настолько древней истории: Тиалана Третья правила Аладой более тысячи лет назад. До этого самым старым, с чем доводилось сталкиваться молодой видящей, был портрет одной дворянки, принадлежавший кисти неизвестного художника, но ему по самым точным данным было не больше четырехсот восьмидесяти лет. Это же… За такую ценность и убить можно. Неужели вор, залезший в этот дом за какой-то картиной (хорошо, пусть не какой-то, но пейзажи инара Гобельта по сравнению с вазой из коллекции Тиаланы — просто дешевая мазня по холсту), понятия не имел, мимо чего прошел? Или для него это не имело значения? Или странный грабитель просто не смотрел по сторонам, торопясь произвести замену и оставить свою фирменную 'подпись'? В любом случае, будь Таша на его месте, тоже опростоволосилась бы по полной: едва не сшибла со стола столь драгоценную вещь и даже не сразу опознала, что чуть было не…

Звезды, она же действительно чуть было не разбила эту вазу! Да ей бы жизни не хватило, чтобы расплатиться с инарой Хегборн за такую ценность!

Баронесса, заметив, как резко побледнела Таша, испуганно взирающая на фарфоровую 'безделушку', успокаивающе похлопала девушку по руке:

— Не переживайте, дорогая инари Ллоривель. У вас бы при всем желании не получилось скинуть эту вазу со столика: каждый экспонат моей коллекции защищен воздушным пологом, жестко ограничивающим его движение даже по подставке. Помимо прочих мелких сюрпризов… Не настолько я еще выжила из ума, чтобы так подставлять своих малюток, ведь слуги — да и гости — бывают порой так неуклюжи… Но запрятать их где-нибудь в подвале, подальше от чужих глаз, тоже не могу — они должны жить и дышать, должны впитывать людское восхищение. Правда, в большинстве своем многие, кто бывает у меня дома, даже не подозревают о том, мимо чего проходят. По крайней мере, никто, кроме вас, еще не отдал должное какой-то там вазочке, стоящей в коридоре. Тем неприятней мне было понять, что вместо 'Рассвета над холмами Велиоры' Гобельта висит чья-то грубая копия.

— Вы… видящая? — неуверенно поинтересовалась Таша, отворачиваясь от вазы. Хотя перед глазами все еще продолжало стоять великолепие тонкой зелено-голубой росписи, такой невероятно нежной и искусной. Говорят, зелено-голубой был любимым цветом Тиаланы, поэтому вся ее посуда, все, что окружало ее в повседневной жизни, было выполнено именно в нем. Добиться такого оттенка, какой получали древние мастера, удалось только лет двести назад, тогда и появились первые более-менее качественные копии. Но ведь предметы того времени — это не только цвет. Это тончайший фарфор, это собственный стиль художника, это внимание и любовь мастеров к каждой детали…

— Нет, Таша. Я просто очень люблю историю и искусство. Печально лишь, что не с кем разделить эту любовь — мои дети, увы, весьма равнодушны к красоте.

Баронесса грустно улыбнулась и потянула девушку дальше по коридору, который, как через пару шагов поняла видящая, был гордостью инары Хегберн. Крыло, отведенное ею под демонстрационные залы, было словно целиком украдено из какого-нибудь музея. Выставленные для того, чтобы ими любовались, кинжалы, картины, напольные и настольные вазы, кубки и блюда, люстры и подсвечники, статуэтки и часы… все это подавалось зрителю в наилучшем свете и явно бы сделало честь любой художественно-исторической галерее. Таша, переступая очередной порог, в первые секунды забывала дышать — настолько не верилось, что в обычном особнячке в центре Делоры можно встретить такое чудо. О стражах, которые, по идее, должны были идти следом за ними, девушка забыла еще около древней вазы. Чувствовала себя едва ли не ребенком, получившим неожиданный и очень дорогой подарок (не в плане цены, а по эмоциональному наполнению). В памяти воскресли эмоции, которые видящая испытывала, будучи еще маленькой девочкой: тогда отец брал ее с собой на работу, и Таша часами могла просиживать в реставрационной лаборатории или выставочном зале, завидуя и восхищаясь. Каждый предмет, на который падал взгляд, вызывал восторг и неверие.