Никогда, никогда - Гувер Колин - Страница 2

– Случилось что-то такое, о чем нам следует знать? – спрашивает она.

– Нет, – одновременно отвечаем мы.

Он мой парень. Я понимаю это по тому, как все они смотрят на нас. Он вдруг улыбается мне, показав белоснежные зубы, и обвивает рукой мои плечи.

– У нас все хорошо, – отвечает он, сжав мое предплечье. Я невольно напрягаюсь, но, когда вижу шесть пар глаз, глядящих на мое лицо, подаюсь в его сторону и подыгрываю ему. Страшно не знать, кто ты такая, и еще страшнее думать, что ты что-то скажешь или сделаешь не так. Теперь я боюсь, боюсь по-настоящему. Это зашло слишком далеко. Если я сейчас что-то скажу, то буду выглядеть… сумасшедшей. Похоже, от демонстрации его привязанности ко мне все расслабляются. Все, кроме… него самого. Они снова начинают разговаривать между собой, но все произносимые ими слова сливаются: американский футбол, вечеринка, опять американский футбол. Парень, сидящий рядом со мной, смеется и присоединяется к их разговору, при этом его рука ни на миг не покидает мои плечи. Остальные называют его Сайласом, а меня Чарли. Темноволосую девушку с большими глазами зовут Анника. Что касается имен всех остальных, то в этом шуме я их забываю.

Наконец обед подходит к концу, и мы все встаем. Я иду рядом с Сайласом, или, вернее, он идет рядом со мной. Понятия не имею, куда направляюсь. Анника шагает, держа меня под руку и болтая о тренировке группы поддержки. От ее болтовни у меня начинается клаустрофобия. Когда мы доходим к ответвлению коридора, я подаюсь к ней и тихо, так, чтобы мои слова могла услышать только она, спрашиваю:

– Ты не могла бы проводить меня на следующий урок? – Ее лицо становится серьезным. Она отходит, чтобы сказать что-то своему парню, затем снова берет меня под руку.

Я поворачиваюсь к Сайласу.

– Анника проводит меня на следующий урок.

– Хорошо, – отвечает он, и на его лице отражается облегчение. – Увидимся… позже. – И идет в противоположном направлении.

Как только он скрывается из виду, Анника поворачивается ко мне.

– Куда он идет?

Я пожимаю плечами.

– На урок.

Она качает головой, будто недоумевая.

– Я вас не понимаю. То вы друг на друга не надышитесь, то ведете себя так, будто вам невыносимо находиться в одной комнате. Тебе действительно надо принять решение насчет него, Чарли.

Она останавливается перед дверью.

– Это я… – отвечаю я, чтобы посмотреть, станет ли она возражать. Она не возражает.

– Позвони мне потом, – говорит она. – Я хочу знать, что было вчера вечером.

Я киваю. Когда она исчезает в толпе, вхожу в класс. Не знаю, куда мне сесть, и потому дохожу до заднего ряда и сажусь у окна. Я явилась рано, поэтому открываю свой рюкзак. Между парой блокнотов и косметичкой лежит бумажник. Я достаю его, открываю и вижу водительские права с фото улыбающейся девушки с темными волосами. Мое фото.

Шарлиз Маргарет Уинвуд

2417, Холкорт-уэй

Новый Орлеан, Луизиана

Мне семнадцать лет. Мой день рождения – двадцать первое марта. Я живу в Луизиане.

Вглядываясь в фотографию в левом верхнем углу, я не узнаю лица. Это мое лицо, но я никогда не видела его. Я… хорошенькая. И у меня есть всего двадцать восемь долларов.

Класс заполняется учениками. Стул, стоящий рядом со мной, остается свободным, и такое впечатление, будто все боятся меня. Это урок испанского языка. Учительница молодая и хороша собой; ее зовут миссис Кардона. Она не смотрит на меня так, будто ненавидит меня, как это делают многие другие. Мы начинаем с временных форм испанских глаголов.

У меня нет прошлого. У меня нет прошлого.

Через пять минут после начала урока дверь класса открывается. Входит Сайлас, опустив глаза. Мне кажется, он пришел, чтобы что-то мне сказать или принести. Я напрягаюсь, готовая притвориться, но миссис Кардона шутливо комментирует его опоздание. Он садится на единственный свободный стул, тот, что стоит рядом со мной, и смотрит прямо перед собой. Я смотрю на него и не свожу глаз, пока он наконец не поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. По его щеке стекает струйка пота.

Его глаза широко раскрыты. Широко… совсем как мои.

Сайлас

Три часа.

Прошло почти три часа, а мой мозг все еще окутан мглой. Нет, не мглой и даже не густым туманом. Я чувствую себя так, будто брожу по комнате в кромешной тьме, пытаясь найти выключатель.

– Ты в порядке? – спрашивает Чарли. Я смотрю на нее уже несколько секунд, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое в лице, которое по идее должно казаться мне самым знакомым.

Ничего.

Она опускает глаза на свой стол, ее густые темные волосы падают между нами, словно занавес. Мне хочется рассмотреть ее получше. Мне надо отыскать в ней что-то знакомое, что-то такое, за что можно уцепиться. Хочется предсказать какую-нибудь родинку или веснушку на ее коже прежде, чем увижу, потому что мне необходимо хоть что-нибудь узнаваемое. Что-нибудь такое, что могло бы убедить меня в том, что я не схожу с ума.

Наконец она поднимает руку и заправляет волосы за ухо. И смотрит на меня широко раскрытыми и совершенно незнакомыми глазами. Складка между ее бровями становится глубже, и она начинает кусать подушечку своего большого пальца.

Она беспокоится обо мне. А может быть, о нас.

О нас.

Я хочу спросить, известно ли ей, что могло случиться со мной, но мне не хочется пугать ее. Как мне объяснить, что я не знаю ее? Как мне объяснить это хоть кому-либо? Последние три часа я пытался вести себя как ни в чем не бывало. Сперва был уверен, что принял какой-то запрещенный законом наркотик, заставивший меня отключиться, но это не похоже на отключку. Это непохоже на наркотическое или алкогольное опьянение, хотя понятия не имею, откуда мне это известно. Ведь я не помню вообще ничего, кроме последних трех часов.

– Эй. – Чарли поднимает руку, будто хочет коснуться меня, но затем опускает ее. – С тобой все хорошо?

Я хватаюсь за рукав своей рубашки и стираю пот со лба. Когда она снова смотрит на меня, я вижу в ее глазах тревогу. Я заставляю свои губы изобразить улыбку.

– Все хорошо, – бормочу я. – Просто у меня была тяжелая ночь.

Как только я это говорю, меня передергивает. Я понятия не имею, как мог провести минувшую ночь, и если девушка, сидящая рядом, и правда моя подружка, то, вероятно, такой ответ ее не успокоит.

Она склоняет голову набок, и один ее глаз чуть заметно дергается.

– Почему эта ночь была тяжелой?

Черт.

– Сайлас. – Голос донесся откуда-то спереди. Я поднимаю голову. – Прекратить болтовню! – говорит учительница и продолжает свои объяснения, не заморачиваясь на мою реакцию на ее слова. Я бросаю короткий взгляд на Чарли, затем сразу же опускаю глаза на стол. Пальцами обвожу буквы имен, которые кто-то вырезал на дереве. Чарли все еще смотрит на меня, но я не обращаю на нее внимания. Я переворачиваю руку и провожу двумя пальцами по мозолям на внутренней стороне ладони.

Значит ли это, что я работаю? Зарабатываю на жизнь стрижкой газонов?

Может быть, это от игры в американский футбол. В обеденный перерыв я решил понаблюдать за теми, кто окружает меня, и выяснил, что после полудня у меня должна быть тренировка по американскому футболу. Я понятия не имею, в какое время и в каком месте она будет проходить, но в последние часы я каким-то образом продержался, не зная, когда и где я должен быть. Пусть сейчас у меня и нет никаких воспоминаний, но оказывается, мне очень хорошо удается делать вид, будто это не так. Может быть, даже слишком хорошо.

Я ощупываю другую свою ладонь и обнаруживаю мозоли и на ней.

Может быть, я живу на ферме.

Нет, это не так.

Не знаю, откуда я это знаю, но, даже ничего не помня, каким-то образом чувствую, какие мои предположения правильные, а какие нет. Возможно, я делаю это методом исключения, а не с помощью интуиции или памяти. Например, мне кажется, что парень, живущий на ферме, не стал бы носить одежду, которая на мне. Красивая одежда. Модная? Я смотрю на свою обувь и думаю, что если бы кто-то спросил меня, богаты ли мои родители, то ответил бы: «Да, богаты». Хотя и не понимаю, почему, поскольку не помню своих родителей.