Бурят (СИ) - Номен Квинтус - Страница 17

Курултай собрался в степи неподалеку от Селенги. Вообще-то это собрание было крайне необычным и в иное время вряд ли могло состояться: все же монгольские овоги были практически поголовно буддистскими, а вот бурятские — в них буддизм все же был «недоделанный», там шаманизма было куда как больше, чем буддизма. Но все же язык был практически общий (если не учитывать незначительные различия местных диалектов), да и интересы были близки. Причем главным интересом было обретение «независимости от китайцев». Не от Китая — о том, что есть такое государство, большинство монголов даже не подозревало, а именно от китайцев.

На курултай приехало людей очень много, одних нойонов было за полсотни, а всего — с учетом глав яса, многие из которых тоже решили собраться, собралось скорее всего под тысячу человек. И — по предложению Дамдинцэрэна как инициатора мероприятия — перед собравшимися с речью выступил Николай Павлович. Не сказать, что он к этому готовился: сама мысль о поездке черт знает куда в конце декабря его взбесила. Но так как поддержка бурятов ему была нужна, он поехал — и высказал собравшимся всё, что он думает о нуждах народа, о том, как сделать жизнь людей лучше и счастливей…

После него с краткой речью выступил Богдо Гэгэн. Судя по всему, этому очень спокойному старику весьма понравилась заключительная (и достаточно пылкая) фраза выступления Николая Павловича «а всех китайцев я выгоню из Монголии навсегда чтобы у них и мысли не возникло грабить наш народ». Вероятно, он был и неплохо наслышан о деяниях подполковника Андреева в Забайкалье, поэтому речь его была очень краткой:

— Мы знаем, как много Наранбаатар сделал для людей, и знаем, что он свои обещания выполняет. Поэтому я называю его Наранбаатар-хааном и вручаю ему власть над всеми монголами. Наранбаатар-хаан, в Урге место для твоего дворца есть, и для домов войска твоего найдется. Мы знаем, что у тебя еще есть дела в России, но когда ты их выполнишь, мы будем ждать тебя. Все мы, или кто-то с этим не согласен?

Несогласных почему-то не нашлось…

Пятого января двадцатого года Михаил Степанович Матиясевич прибыл по приглашению Первого секретаря Забайкальского губкома в Слюдянку, где встретился с ним в здании вокзала. После взаимных представлений Николай Павлович спросил:

— Вижу, вы в армии служили?

— Я и сейчас…

— Спрашиваю, в каком чине покинули армию императора?

— Подполковником…

— Из дворян?

— В прошлом был…

— Отлично. В чинах мы равны, оба дворяне, предлагаю далее говорить без церемоний. Наш долг — служить России, и мы присяге не изменяем, служим в меру сил. Но скажу сразу: хотя Забайкальская Советская республика и готова дружить с Советской Россией, кое-что мне у вас не нравится.

— Какая республика?

— Забайкальская. И Советская. В начале декабря провозглашенная. Председателем правительства которой я и являюсь. Ну так вот: в Иркутске водятся почему-то до сих пор живые два господина. Господин Чудновский и господин Бурсак. Подполковник, меня вообще не интересует, как вы этих господ изловите, но вы их изловите и приведете ко мне, я сам с ними разберусь. Второе: вы взяли в плен довольно много белых офицеров и солдат, так вот: их всех вы тоже привезете ко мне, живыми и здоровыми привезете — за исключением тех, кто ранен, их привезете как есть. Прошу заметить, что я знаю поименно всех, кого вы взяли в плен…

— Но Колчака и Пепеляева…

— Поэтому вы привезете мне первых двух поименованных господ. Не скажу, что Колчак и Пепеляев не заслужили того, что с ними случилось, но есть же закон! Расстреливать их следовало исключительно по закону, тогда бы мне не пришлось драться с армией Каппеля и напрасно людей терять.

— С этими хотя бы понятно, а вот все остальные-то вам зачем?

— Пригодятся. Я тут, между прочим, еще и Наранбаатар-хааном работаю, верховным правителем всех монголов. Мне их от китайской оккупации освобождать нужно — а кто же, как не русские солдаты и офицеры спасут в очередной раз угнетенный народ?

— А они опять на Советскую власть…

— Отсюда и почти до Читы уже Советская власть — это я. Через неделю и Читу мои войска освободят, и если твоя Советская власть выполнит то, что нужно моей Советской власти, то железная дорога будет для Советской России открыта.

— А если не выполнит?

— Ну, тогда граница моей Советской власти будет проходить сильно к западу от Иркутска. Ты пойми, подполковник, мне плевать на ваши интересы, мне на Россию не плевать. А чтобы защищать интересы России, мне просто нужны еще люди, а уж как их заставить на Россию работать и за нее умирать — это мое дело. Поверь, я могу их заставить. Обрати внимание: мне здесь даже американцы служат!

— Или ты им?

— Михаил Степанович, мне не понравилось, как ведут себя чехи — и за месяц двадцать пять тысяч этих чехов отправились в ад. Мне не понравилось, как вели себя казаки атамана Семенова и барона Унгерна — и нет уже ни атамана, и барона, ни казаков. То есть казаков-то больше половины осталось, но теперь они верно служат моей Советской власти. И твоей послужат, между прочим: мы же с тобой не будем республиками сраными меряться, и для тебя, и для меня Россия — она едина и неделима. Или у тебя иное мнение?

— По поводу единой и неделимой? Пожалуй, нет, не иное.

— Вот и хорошо. Двух господ означенных ты мне тихонько так привези, без огласки лишней, а про беляков ты там кому надо скажи, что Наранбаатар-хаан их просто покупает за обеспечение безопасного движения по железной дороге. Можешь даже сказать, что монгольскому правителю рабы потребовались…

— Это, думаю, лишнее.

— Тебе виднее. Да, еще, думаю, не стоит пока всем рассказывать, кто такой этот Наранбаатар-хаан, отдельные товарищи могут не так понять.

Подполковник Матиясевич хмыкнул: что-то было в этом «первом секретаре» из прошлой армейской жизни. Что-то такое, о чем приятно вспомнить…

— Я вот тоже думаю: кто бы это мог быть? И нельзя ли с ним как-то познакомиться?

— Познакомишься. Мне только сначала нужно китайцев из Урги выбить, да и вообще со всей монгольской земли. Я тебе говорил, что чин мой — обер-бергмейстер?

— Нет, я даже не слышал о таком.

— Ох уж эта молодежь! Я не просто подполковник, а горный инженер-подполковник. Так вот, не слушай и не запоминай ни в коем случае: здесь, в Забайкалье, в земле богатств несчитано, а в Монголии и того больше. Тут и рудники копать, и заводы строить — на поколения хватит. И все это нужно будет охранять. Уже нужно. Вот мы с тобой, как офицеры российские, этим и займемся, а большевизмом пусть занимаются большевики.

— Но мы же тоже оба большевики!

— Вот видишь, придется нам и этим тоже заниматься. Но, думаю, справимся. Должны справиться: мы России присягали и от присяги нас никто не освободит. Разве что смерть — но с этим мы точно спешить не будем.

С чехами у Николая Павловича вообще все получилось интересно: они так сильно успели насолить народу, что убивать их с удовольствием собирались мужики из всех окрестных деревень. А чего бы их не поубивать, если впереди идет отряд с пушками и пулеметами? Причем этот отряд просто окружает очередную стоянку с чешским эшелоном, а затем методично расстреливает чехов издали. Тут можно и мужику с берданкой людям помочь — тем более эти люди и патроны дают, и даже винтовки. Правда винтовки после этого назад забирают, но они — винтовки эти — бывает, и ломаются, и просто теряются. Но чаще находятся, поэтому мужики обычно винтовок возвращали больше, чем им выдавалось.

Нет, это дело, конечно, рискованное: ведь винтовки и у чехов были, и они даже из них по людям стреляли и даже иногда попадали — но люди, у которых чехи отняли все, а иногда и родню поубивали, на такой риск внимания не обращали. Месть русского мужика — она страшна.

Когда легионеры осознали, что им вообще лучше погибнуть чем в плен к мужикам попасть, то они рванули в сторону Владивостока, бросая все «трудами праведными нажитое добро». А добра было очень много, в одном из шести брошенных чехами в Чите эшелонов нашли восемь пудов только серебряных монет. Рублей и полтинников: низкопробную мелочь чехи не брали. А что брали — это предстояло выяснить уже большевикам во Владивостоке: краскомы Советской России пообещали «отпустить японцев с миром» лишь в случае, если чехам не позволят грузить на корабли «честно нажитое». А так как там случилось большевистское восстание, то добравшихся до порта чехов и лично досматривали, не оставляя им ничего, кроме одежды и обуви. То есть вообще ничего…