Дуся расправляет крылья (СИ) - Фохт Герд - Страница 1

*Поспешай медленно

Этим вечером я неслась домой на всех парах; быстрее, чем молодой кобель на случку. Ферма «Козлицын и мать», где я упахивалась дояркой, была не шибко далеко от нашего дома, обычно дорога на велике занимала чуть больше получаса. Сегодня же я вполне прошла бы отбор в олимпийскую сборную — домчалась за пятнадцать минут. Кинула своего железного коня прямо у калитки и понеслась, перепрыгивая, что твоя кенгуру, пустые уже грядки, к заветному домику. «Ду-ся! Ду-ся! — скандировала я себе, как болельщица на марафоне, — почти финиш!»

С силой толкнула вечно заедающую дверцу и сразу стала судорожно расстёгивать пуговицы штанов. Мешался дурацкий халатик, ношение которого требовала хозяйка фермы, та самая «мать». Ага, чтоб все, как на картинке рекламной смотрелось. А то, что сапоги рыбацкие нужны, так хреново Федька навоз убирает — это фигня.

Я так торопилась, что куртку напялила прямо на халат. Вот зря столько чаю выдула, честное слово, зря! Знала же, что сортир для работников опять поломался. А как устоять, когда баба Варя на всех пряников мятных на халяву притащила. Ох, люблю я их, а домой специально не покупаю. Я ж на диете. Чтоб к Новому году в платье зеленое блестючее влезть. Нинка, подружка моя, училка в нашей школе, вычитала, что надо в зеленом и переливающимся год встречать, тогда все желания, что под куранты загадаешь, сбудутся. А у меня желаний — хоть жопой жуй. Еще и трусы красные в белый горошек надо, но это не беда, новые к декабрю закажу. Но платье покупать — жаба душит, громадная такая жаба, с небоскреб. У меня это почти новое, один раз всего и надела, лет пять назад, когда мы в город ездили на юбилей деверя в ресторане.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, когда я, наконец, разоблачилась и уселась на шаткую сидушку. Матерно высказалась о муже. Петька мой — тот еще Карлсон, если надо что-то починить, у него сразу лапки. Котик, мать его Зоя Петровна. А вот когда я по его жопе тапкой луплю, как шкодливую животину, супружник возмущается и о правах человека верещит. Да по-хорошему полностью все отхожее место переделывать надо. В стенах щели, ветер воет, жопа мерзнет. Пол ходуном ходит, стекло в окошке бренчит. В общем, не сортир, а графские развалины.

Каждый раз, прибежав по нужде, я убеждаюсь, что муж у меня идиот. На дверце этот умник повесил зеркало в полный рост. Кто-то рассказал ему, что нельзя зеркала выбрасывать, дурная примета, мол. Ну, Петюнчик и поверил, Он много во что верит, ту же «битву экстрасенсов» смотрит и не сомневается, что все там на самом деле и происходит. Ага, как полвека мужику стукнуло, его мозги на пенсию и ушли. И начхать им на президентский указ о повышении пенсионного возраста.

И вот заседаешь на троне да любуешься красотой неземной в спущенных штанах. Я глянула, горько вздохнула. Настроение испортилось: зря я жрала пряники, вон какое пузо… ущипнула себя за складку, хлюпнула носом. Не влезть мне в платьишко! Если только вовсе перестать есть до Нового года. Но так и скопытиться можно. А мне вроде как рано, всего сорок пять в сентябре отметила. Ягодка опять! Живи и радуйся! Даже на ферме тетки завидуют, как споро я с коровами расправляюсь, не все тридцатилетние так успевают. А я ж умная, знаю подход к скотине. Потому и ни с хозяйкой, ни со свекровью не ссорюсь, обе те еще козы.

Бросила я это гиблое дело — тело свое разглядывать, лучше на голову посмотрю. Вот это повод для радости: на днях подстриглась и покрасилась удачно. Рыжевато-каштановое каре мне очень шло, выглядела я лет на пять моложе истинного возраста. Даже Катька-напарница никакой гадости придумать не смогла, когда первый раз новую прическу увидела. Долго пыжилась, прям покраснела. Я аж испугалась, что гипертонический криз словит. Не, пронесло, выжила, только про цену спросила и телефончик мастера. Я вредничать не стала, все честно назвала. Катьке все равно ничего не светит: где она свободные деньги возьмет, когда у нее семеро по лавкам?

По дощатой стенке ветки стучат, по крыше дождина лупит. А я сижу, размышляю, как феникс, из пепла снова возрождаюсь. Сейчас до дома дойду, переоденусь, завалюсь на диван с книжечкой. Светлана Звезданутая свеженький роман выпустила, про попаданку в мир, где тетки правят, а мужики им деньги носят да по гаремам живут. Ох, люблю я восточные страсти. Жаль, потом к Петьке под бок ложиться, он весь мой эротический настрой своим брюхом убьет. Откормила муженька, как того порося. Не тянет теперь на молодого качка, как их Звезданутая описывает. Эх, жизнь моя жестянка.

Я уже думала вставать со своего деревянного трона, как подозрительный хруст откуда-то снизу заставил застыть гипсовой статуей, что хозяйка фермы с первых больших барышей перед домом своим водрузила. Мол, усадьба у нее теперь будет. Как у помещиков.

Прямо у моих сапог зазмеилась трещина. Етить всю деревню! У нас же все по старинке, выгребная яма, наследие старины глубокой. Я ижно дышать перестала. Легонько-легонько, как эльф или фея из сказки, двинулась к двери, даже не нагибаясь за штанами. Шажок малюсенький… А-а-а! Пол провалился разом, будто его кто-то подпилил. Какого черта⁈

Я материлась и молилась одновременно, чтоб было не слишком глубоко! Хрен с ним, отмоюсь от нечистот. Но утонуть в собственном дерьме⁈ Нет, не для того мама хризантемку растила! Я сжалась в малюсенький комочек, ожидая своего плюха. Ну, по крайней мере, мне так показалось. Но никакого «плюх», «бульк» и прочих звуков падения в жидкость не было. Меня будто всосало в черную дыру.

*Бог из машины

И в ту ж секунду высосало обратно. Но в очень странном состоянии, будто я с бидоном молока из хлева бежала, а Петюнчик мой, скотина козлорогая, хлебало раззявил да дверью о мой лоб со всей дури бахнул.

Не, я-то привычная, от этого пакостника диванного только зимой снега не дождешься, а в любое другое время он на гадости горазд, вот только голова моя страдальная все никак не привыкнет. И глаза тоже.

И теперь от этого подлючего удара они словно рядом с ушами оказались и выпучились слегка. Ну а как описать-то это нормально? Лежу я, значится, в какой-то липкой полупрозрачной жиже, не… дышу, одним глазиком в одну сторону «зырк», другим — «морг» в другую. И видят они как-то странно все, округло, и то, что с переду, и то, что с заду, и то, что со всех остальных боков, расплывчато слегка, зато — одновременно.

А голова как-то странно гудит, будто те полушария, что не на жопе, а в голове, от удара разделились еще на две части, и стало их четыре… четвертьшария.

А мои чешуйчатые ручки стали похожи… Чешуйчатые ручки⁈ Матерь божья! Юли ее в три погибели! Я заволновалась и задергалась. Жижа заволновалась и задергалась. Все вокруг заволновалось и задергалось. Буль-бульк, плюх-плюх…

Я обо что-то стукнулась головой, это что-то хрупнуло, запаутинилось трещинами. Мне показалось, что жижа поклялась мне в верности, как Петька мне на хрустальной свадьбе, и не хочет меня выпускать. Врешь, не возьмешь! Я заворочалась сильнее, пару раз шандарахнулась головой о невидимый свод, и он все-таки осыпался. Сунулась в случившуюся дыру и слегка прифигела. Не, не слегка!

Сперва от света ярко-белого, которого в нашей потрепанной будке — спасибо муженьку любимому! — никогда не было. Затем от того, что все вокруг на роскошный интерьер нашей уборной ничуть не походило. И наконец от того, что смогла себя получше разглядеть! Ну как себя: свою морду, свои плечи и свои руки-крюки — остальное все еще находилось внутри стеклянного бака, насмерть затонированного, как лада-девятка нашего ветеринара Григоли, которого мы все Гошей кликали.

Я зарычала, задергалась, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Бак, не желавший меня отпускать, крякнул, закачался, стал заваливаться на бок и хрястнул о пол, да так, что стеклянное крошево в жиже изгвазданное во все стороны полетело. И я полетела, и тоже — в жиже, но не во все стороны, а в одну и челюстью так «клац!» по плитке половой.